Страница 29 из 45
А что, если стреляли в Минера? Я стал лихорадочно подсчитывать. Он уже отшагал километров шесть. А выстрел раздался ближе, да и кричал кто-то не так далеко. Значит, с Минером все в порядке…
II
Скоро и Црний Врх. Отсюда открывается вид километров на пятьдесят. И мы затерялись в этом пространстве. Тронулись к скатам Црного Врха. Солнце скрылось за облаками. Зашумел ветер в кронах деревьев с шероховатой тяжелой корой, что выстроились, как солдаты, длинными шеренгами, вдоль лесной тропы, по которой мы идем. На белых камнях темными пятнами выделялись лишаи.
Я украдкой наблюдаю за Аделой. Ее. безмятежное лицо с выражением невинности не напоминает ни одну из виденных мною прежде девушек. Она словно бы ничего не замечает, взгляд ее по-прежнему сосредоточенно мягок и спокоен, но временами мне чудится в нем насмешка.
Тропа неожиданно повернула в сторону. Взбираемся к Црному Врху. Мне это место хорошо знакомо. В село мы спустимся ночью. Скалистая феска Црного Врха испещрена косматой красноватой травой. Ни единого деревца. Вершина напоминает квадрат. Мы остановились здесь, как на площадке. Я подошел к Аделе и вытянулся перед ней по струнке, словно перед высшим начальством. Девушка молча сделала несколько шагов ко мне. Будто-бы отправились по воду и случайно встретились.
— Здравствуй, товарищ Грабовац! — сказала она, видимо, для того, чтобы нарушить молчание.
— Здравствуй.
Я взял ее руку. Мозолистая — от винтовки. Но еще более милая из-за этих мозолей.
Я был уверен, что близится объяснение.
— Вчера, пока ты переправлялся через реку по проволоке, я решила пойти с тобой, — промолвила Адела.
— А Минер?
Она так спокойно и естественно взглянула на меня, что я понял: многое она передумала, прежде чем говорить таким тоном.
«Все пропало, — подумал я, кусая губы. — Она никого из нас не любит, а со мной пошла лишь потому, что так надеется скорее выйти к нашим…»
И она действительно сказала это, сказала с потрясающим спокойствием. А потом нагнулась, сорвала травинку и закусила ее. Я сел рядом. Адела, как ни в чем не бывало, стала расспрашивать, почему я такой задумчивый. Да, она отправилась со мной потому, что Минер пошел в срез, а я — искать армию. Значит, это — единственная причина?
Я встретил ее спокойный взгляд, и словно солнце озарило меня. «Ты слишком самодоволен, — упрекнул я себя. — Вспомни о Сутьеске…» И твердо решил ничем не показывать своей радости оттого, что Адела со мной. Как ни странно, но от этого своего решения на душе у меня стало сразу легче: главное — она здесь, независимо от того, что она думает и что говорит, хотя, конечно, невозможно видеть ее и не испытывать волнения…
— Я собирался идти завтра, — сказал я.
— Куда?
— Искать наших.
— Можно мне внести предложение?
— Говори!
— Давай завтра отдохнем, а потом пойдем.
— Можно, — ответил я. — Здесь найдется еда.
Она мельком взглянула на меня и сощурилась, как от солнца. И в это мгновение она стала такой же, как в тот вечер, накануне боя, и улыбалась так же. Я заглянул ей в глаза и протянул руку. Адела мягко взяла ее, встала и пошла рядом со мной. Ее ноги в маленьких ободранных итальянских ботинках утопали в цветах. Любуясь ее беззаботной походкой, я думал только об одном: пусть все остается как есть, пусть ничего не меняется до конца наших дней.
— Хорошо здесь, — сказала она.
— Хорошо, — ответил я, — если тебе так хочется.
За нас двоих я несу сейчас полную ответственность. Нельзя забывать, что мы частица армии. Необходимо найти ее главные силы. Все, что помимо того, — вне воинских законов. И все, что я испытываю к Аделе, похоже на дурман!
На вершине мы провели несколько часов. Вдали за Тарой тянулись горы, то голые, то поросшие лесом. На одной из тех вершин два дня назад мы были в окружении. Тогда нас было семеро.
III
Мы идем по горам. Что, если внизу, в селах, по-прежнему господствуют банды? Я знал здесь места. Многие жители этих сел поддерживают нас. Туда можно приходить ночью, но все равно нужно быть очень осторожным.
В полдень нам встретился какой-то пастух со своим приятелем. Их сопровождал огромный сторожевой пес. Они пробыли с нами часа два. Пастух рассказал о дороге, которой нам лучше идти, а на прощание оставил котомку с провизией.
Когда они ушли, Адела произнесла:
— Славный парень!
— Откуда ты знаешь? Может быть, и не очень? — возразил я.
Мною вдруг овладело чувство ревности к этому пастуху. Росло желание сказать Аделе что-то обидное.
— Вот нашел ножик в кармане, — начал я. — Наверное, Йована.
«Забыла она о нем или только делает вид?» Мне вдруг стало стыдно этого разговора. «Ты нарушаешь солдатскую заповедь, — укорял я себя. — В соратнике нельзя видеть женщину. Это искушение. Надо вести себя с нею, как с товарищем!»
Я решил направить разговор в другое русло.
— Нашел его там, в камнях. И когда вынимаю, не могу освободиться от той картины.
Адела молча взглянула на меня, встала и пошла вперед.
— Ты многих здесь знаешь? — спросил я, догоняя ее.
— У меня есть несколько надежных явок.
— Они остались надежными?
— Не знаю.
Потом присели под большой сосной. Сквозь ее раскидистую крону пробивался солнечный луч. Надо было решать, как поступить завтра.
— Что будем делать?
— Ты по армии тоскуешь? — спросила Адела. — Не можешь без нее жить, как рыба без воды.
— Могу, — сердито возразил я. — Но я обязан вернуться.
— Не беспокойся. Через несколько дней придешь.
Мне иногда кажется, будто я схожу с ума. Мысли мои путаются, словно под влиянием этой девушки я превратился совсем в иного человека. Но она ни разу еще и не пыталась выяснить наши отношения. Да и вообще избегала со мной заговаривать. Так только, за неимением кого-то другого, перекинется парой слов, и все. Но разве она не сама решила оставить Минера и пойти со мной? Когда я прощался с ними, она не услышала от меня ни слова мольбы…
Может быть, она догадывается, что я безумно ее люблю? И делает вид, будто ей это все равно? О себе она вообще ничего не рассказывает: то ли не доверяет, то ли не отличается откровенностью.
Когда вдали раздаются выстрелы, я останавливаюсь и поворачиваюсь в ту сторону. В эти минуты, мягко шурша травой, Адела близко подходит ко мне. И хотя я только что считал ее источником всех своих злоключений, мне не удается удержаться, чтобы не взглянуть на нее. Обращенное ко мне лицо Аделы становится мягким, подобно теплому летнему дню. И сразу вся моя злость исчезает, и я готов на самые необыкновенные поступки ради этой девушки…
IV
Адела собрала посуду, оставленную нам пастухом, и направилась к роднику. Мы только что поели. Отойдя шагов на двадцать, она повернулась ко мне с грацией молодой лани. Я не сводил с нее глаз.
— Иди помой руки! — крикнула она.
Мы были на поляне. Под старым деревом, напомнившим мне лесистые места моего детства.
— Странный этот мир, — сказал я, поравнявшись с Аделой.
— Что это ты?
— Может быть, без причины, а может быть, есть заветная мысль.
— Не понимаю.
— Значит, и не нужно.
Возвращаясь от родника, она вдруг спросила:
— У тебя во взводе был автомат?
— Да, две штуки. С одним управлялся шестнадцатилетний паренек.
— Он погиб?
— Да. А какой системы были автоматы в вашей роте?
— Не знаю, — откровенно призналась она. — Их было много. Я не разбираюсь в оружии, да и не люблю стрелять.
— Будто?
— Один какой-то автомат стрелял очень быстро. Правда, напоминал скрипучую дверь.
— У немцев много таких, — сказал я. — Минер утверждал, будто их автоматы — лучшие из всех, что применяются в этой войне. Один такой был и у нас во второй роте.
— Минер не знал английских и русских… — возразила Адела.
— Этого я не могу сказать.
— Русские наверняка лучше. Согласен?
— Говорят, будто все ихнее — самое лучшее.
— Да. Я знаю. Так считают все.