Песня последнего скальда

Отец Вадима Бранимир, родич Гостомысла, был из тех вождей, что проводили жизнь в военных походах, мечем добывая себе золото и славу. Сложил он голову где-то в лесах над рекою Полотью, когда славяне с Ильмень-озера повздорили со своими соседями кривичами. Вадима тогда Гостомысл пригрел, к себе в дом взял. Ладожане же и славяне, и меряне, и вепсы – вскорости поставили его хёвдингом над всеми ярлами, то есть вождем дружины, князем по-ихнему. А военный вождь – первый муж среди славян, только старейшины вольны ему перечить.

Вадим же, земли славянские оберегая, повадился в чужих воинствовать. И славян-порубежников бил и иных-прочих. Корабль у него был свой, по северному обычаю построечный. Настоящий дракон! Ходил Вадим и в Нево-море, и в Онего-море, и на юг – до самого Кёнугарда. Он и с дружинами викингов, бывало, разбойничал, и гость у них был частый. И боялись его, да только ничего с ним поделать не могли.

Вот таков он был, Вадим сын Бранимира, ладожский хёвдинг-князь. К нему звали нас пришедшие из терема отроки.

Тригвальд не велел всем фризам идти на пир. Одних он отослал сторожить корабли, других оставил приглядывать за товаром. Так что всего нас пошло в терем только половина дружины.

Ладожский терем был велик, а внутри, там, где стояли пиршественные столы, легко уместились бы оба корабля Фризов вместе со всем их товаром. Перед входом туда все оставляли оружие, кроме ножей для разрезания мяса. Это был древний и мудрый обычай, потому что за столами нередко затевались драки, а порой доходило и до смертоубийства.

Сидя на широких скамьях за столами, полными яств, гости шумели к громко разговаривали, а было их там немало. Видно, со всей Ладоги созвал людей князь Вадим, и много было среди них чужеземцев из разных стран. Кое-кого из них видел я в городе, а кто-то приходил к Тригвальду купить что-нибудь или продать. Были тут и гости славянских земель, и карелы, и финны, и купцы с озера Мегарен, из славного Бирки-города, где приходилось мне бывать прежде.

А в верхнем конце стола, на самом почетном месте сидел Гостомысл, окруженный нарочитыми ладожскими мужами.

Думал я, что увижу воина, грозного ликом и перепоясанного мечем, настоящего конунга-вождя, а вместо того увидал ветхого старика в длинной белой рубахе с широким красным поясом. И борода – тоже белая – спадала на грудь, и лицо – все в бороздах морщин, как кора векового дуба. Только глаза – быстрые и живые – вспыхивали порой ярким огнем.

По правую руку от Гостомысла сидел огромный, как гора, человек в кожаной куртке, какие бывают у мореходов. Вид его был страшен – в плечах косая сажень, кулаки как огромные дубины, а лик суров и мрачен. Был это воевода Станимир.

Вадим сидел по левую руку – в шитом золотом кафтане, с тяжелой гривной на шее.

Младшие дружинники стояли позади. За стол им садиться не дозволялось – только подносить да прислуживать.

Стоит ли о том пире рассказывать? Много было выпито и съедено, веселились гости от души, да так, что, казалось стены терема вот-вот не выдержат и рухнут от их топота и шума.

А потом впустили певцов и начались песни. Когда же гусляры устали, два отрока привели сгорбленного седого старика. Таких, как он, странствующих певцов гуляло по миру и здесь, и за студеным морем. А пел этот старик лучше всех других, так и то даже Гостомысл повеселел, его песни слушая.

Когда же слепого певца увели, случилось так, что смотрела на меня вся Ладога. Потому что Орвар сказал:

– Среди нас тоже есть человек, считающий себя неплохим скальдом!

Гости с интересом оборотились ко мне, и сам Гостомысл велел мне сказать песнь.

У меня не было арфы – она навсегда осталась там, где обрели вечный покой Тормунд и его морская дружина. Кто-то из купцов с севера велел рабу принести мне другую. Я взял ее и осторожно попробовал струны – и они отозвались чуть слышным перезвоном.

Тогда я для пробы сказал:

Летите, морские кони

по бурной равнине чаек!

Пускай медведя прибоя

Эгира сеть не удержит !

Я хотел продолжать, но струны заговорили по-другому, и мои пальцы пробудили другую мелодию. Слова рождались сами собой, и я сказал:

В стране, где утесы черные

над морем стоят недвижимо,

где волны и снег с ветром ссорятся

и тучи ходят тяжелые,

мне снится всю ночь под звездами

вдали от забытой родины,

как листья с дубов задумчивых

на землю сырую падают,

и ветви рябины клонятся

к воде, шелестя таинственно,

в краю, мной давно оставленном…

И мало кто понял эту песню, но все слушали со вниманием, и даже светильники перестали потрескивать.

А после мы еще долго веселились, потому что до середины ночи было еще далеко. и не ведали мы, отчего все поглядывает на дверь ярл Вадим, и кого он ждет, зло кусая губы.

Когда же во дворе вдруг резко вскрикнула труба, Вадим вздрогнул и посмотрел на Гостомысла. Тогда-то – не ведаю отчего – предчувствие грядущих бед ледяной рукой сжало вдруг мое часто забившееся сердце. Словно сказал мне кто-то: вот оно! дождался!..

…Викинги вошли один за другим, угрюмо глядя по сторонам. Все без оружия, как велит обычай, но зато в кольчугах и железных шлемах. И было их девять – я сосчитал.

А впереди, гордо вскинув голову, важно ступал их вождь. Славяне-дружинники тоже вошли вместе с ними – мало ли что.

И все разом стихли, поворотившись к гостям, и ждали настороженно, что скажет заморский пришелец, Гостомысл первым приветствовал вождя викингов, которые, судя по одежде, были свеями.

– Садитесь, гости заморские. Давно мы вас дожидаемся, и на пир к нам звали вас, да вы все с корабля сходить не хотели.

Предводитель свеонов шагнул вперед и слегка поклонился, приложив правую руку к сердцу. Огненно-рыжие волосы гостя достигали плеч, а зеленые, чуть раскосые глаза вспыхивали недобрым огнем.

– Я Атле сын Стейнара приветствую тебя, конунг страны Гардар.

Держался он гордо и высокомерно, словно не гостем был, а господином. А говорил по-славянски не чисто, коверкая слова, а к Гостомыслу обратился так, будто никого другого здесь вообще не было.

Гостомысл снова стал звать гостя к столу, но Атле ответил так:

– Благодарствуй, конунг, сыт я по горло твоим гостеприимством.

И, дождавшись, когда стихнет шум, продолжал:

– Я пришел к тебе, правитель земли вендов, и дело мое большой важности.

– Коль ты посол,– подал голос Вадим,– так мы все тебя слушаем. Говори!

– Я пришел сюда по воле моего вождя, и устами моими говорят уста, могучего Эйрика-конунга!

– С миром ли пришел или вражды ищешь?

– Я пришел с миром. Мой конунг, владыка суши и моря, не хочет войны. Он хочет мира с правителями страны Гардар.

Атле начал издалека, и я все не мог понять, к чему он ведет разговор.

– Мы тоже хотим мира и неустанно молим о нем богов, – Сказал Станимир.

– Хотелось бы думать, что уста твои говорят правду, славный Стейнмар-ярл. – Медленно проговорил гость.– Мой конунг не ищет ссоры, вы же первыми нарушаете мир.

– Клянусь Перуном, вам не на что жаловаться.

– Есть.– Усмехнулся Атле, и глаза его хищно взблеснули.

– Хватит! Довольно! – Разом закричали несколько воевод.– Говори, гость, зачем пришел!

Атле разом отбросил напускное спокойствие, сказал громко и коротко – все равно, что ударил;

– Я пришел по вергельд!

Ладожане долго шумели, не понимая, о чем речь. А между тем гость заговорил о той великой обиде, которую Эйрик-конунг держит не всех славянских вождей за смерть славного Оле Ингварссона и его верной дружины. И стал требовать справедливости.

– Наша правда,– молвил Атле,– велит месть мстить и кровью платить за кровь. Отдай нам убийц, конунг, и мы уйдем с миром.

Гостомысл же стал говорить, что, мол, невиданное это дело, чтобы славянин выдавал славянина. Стал предлагать серебро на выкуп. Но Атле крепко встал на своем: