Песня последнего скальда

Орвар ударил, и его секира со страшной силой налетела на мой меч. И клинок не выдержал – переломился. Да и не мог он выдержать.

Удар был так силен, что я не устоял на ногах к покатился по земле, в последний миг успев увернуться от рушившейся па меня сверкающей смерти. И показалось мне, что больше я не смогу подняться. Ибо сил у меня больше не было.

Орвар сделал шаг ко мне, занося свою Херью для последнего удара.

– Умри!– Прорычал он, и на фоне черного неба я увидел широкий стальной полумесяц, впитавший в себя капельки лунного света.

А потом все случилось так, словно время вдруг остановилось. Все звуки смолкли, все вокруг исчезло, а Орвар стал двигаться медленно, страшно медленно, и секира его будто замерла в воздухе. Словно во сне я услышал испуганный крик Сбыславы, а потом чей-то голос над моим ухом внятно сказал:

– Бей!

И в тот же миг я вскочил на ноги. Нашаривая правой рукой рукоять кинжала, левой я перехватил руку Орвара с зажатым в ней топором. И удивился, как легко было это сделать.

Викинг свободной рукой попытался схватить меня за горло, но я опередил его. Сверкнуло узкое лезвие кинжала, вобрав в себя свет одиноких звезд. Не знал Орвар, что тогда, в доме Рагнара, вместе с этим ножом вложил он мне в руки свою смерть!

Я направил клинок снизу вверх, отмерив под ребро противнику шесть пальцев сверкающей стали. Фриз захрипел, хватая руками воздух, и кровавая пена выступила у него на губах. Я отступил назад, отпустив его. Орвар попытался еще взмахнуть секирой, но не смог ее удержать. Пальцы его разжались, и Херья упала на траву, едва не задев меня. Викинг застыл на месте, глядя на меня с бессильной яростью, а потом стал медленно валиться навзничь, словно подрубленный по корень дуб.

Я словно очнулся и вдруг услышал треск сверчков и тихий шепот ветра

в вершинах дубов, казавшихся серебристыми в рассеянном лунном свете. Я почувствовал, как жизнь водопадом обрушилась на меня, и от этого голова у меня пошла кругом,

Я подобрал Херью. Полированная рукоять удобно легла мне в ладонь, и я стиснул ее так, что побелели пальцы.

И тогда я сказал так:

Подрублен под самый корень

дуб урагана Херьи.

Встречей со скальдом Орвар

своей не умножил славы.

Взгляни, о калина злата,

чем кончилась эта битва:

лебедям крови отдал

Эрлинг Видрира секиры!

Сбыслава подбежала ко мне и, рыдая, припала к моему плечу. Я сунул секиру за пояс и, взяв девушку на руки, пошел прочь из этого царства страха и смерти. И мертвые лики древних богов, облитые лунным светом, безмолвно провожали меня цепким взглядом неживых глаз.

Мертвые… Или нет? Ведь боги не умирают…

Если бы меня спросили, куда я шел, я бы, наверное, не смог ответить. Я брел наугад, прижимал к себе свою ношу, и остановился только тогда, когда окончательно выбился из сил. Наверное, я оказался в самой чаще леса – деревья обступили меня сплошной стеной и ни один звук не долетал сюда из внешнего мира. Я опустил Сбыславу на землю и сам сел, опершись о ствол векового дуба.

Страх бродил вокруг меня, то приближаясь и обдавая могильным холодом, то отдаляясь и прячась там, среди спутанных голых ветвей. Мне казалось, в темноте среди деревьев лунный луч порой высвечивал хмурые лики древних богов, и я видел их в неверном призрачном свете. Да,это были они! Они пришли за мной – безжалостные и неумолимые.

Я чувствовал, что смерть Орвара не будет последней. Боги требуют новую жертву, и она должна быть принесена.

Я плохо помню, что говорила мне Сбыслава. Я упал на землю и зарылся лицом в сухую колючею листву, чтобы не видеть блуждающих вокруг меня призраков. Но они все равно бродили среди деревьев, жарко дыша мне в затылок, касаясь меня холодными липкими пальцами, наполняя мои уши протяжными стонами. Только теперь их лица были не неподвижными деревянными масками. Они обрели плоть и кровь и стали лицами Тормунда, Харварда, Орвара…И я сам застонал, потом закричал, катаясь по земле, и звезды закружились надо мной роем испуганных светлячков.

Я заснул тяжелым тревожным сном только на рассвете, когда по сырой земле языками сизого дыма полз туман. Но спал я недолго и скоро очнулся от забытья, и в голове моей было тяжело, как после похмелья.

Сбыслава сидела рядом и смотрела на меня, словно затравленный лесной зверек.

– Я хочу есть.– Тихо сказала она. И всхлипнула совсем по-детски. Мне стало ее жаль.

– Подожди.– Сказал я, с трудом поднимаясь.

Сбыслава вскочила и отступила в сторону, глядя на меня с непритворным страхом.

– Я боюсь тебя. Ты сошел с ума, Эрлинг-скальд.

Я сдавил ладонями виски. Кровь бешено билась в жилах, обдавая жаром мой мозг.

– Пойдем,– Сказал я.

– Куда?

– В город.

.Девушка не противилась, и я, решительно взяв ее за руку, пошел прямо через лес.

Утро не принесло мне желанного облегчения, потому что, хоть одна беда отступила, за ней следом поднималось предчувствие новой беды.

***

Я гибну, но мой смех еще не стих.

Мелькнув, прошли дни радостей моих.

Я гибну, но пою последний стих.

"Песня Рагнара Лодброка"

В то утро студеный северный ветер нанес с озера морозное дыхание далеких льдов и то ли снег то ли дождь срывался порой с низких свинцовых туч, покрывая землю противной липкой грязью.

Я вышел к берегу и остановился в недоумении, потому что на другой стороне в сыром дождевом мареве белели над рекой островерхие походные шатры. Я не знал еще, что случилось той ночью в славном городе Ладоге. А случилось вот что.

Не успели погаснуть в туманной мгле рассвета холодные звезды, как подошла к городу рать Вадима. Хрёрек тоже не стал медлить. Когда Вадим только еще приблизился к городской пристани, воины морского конунга уже поджидали его там. Хрёрек занял оба берега к перегородил реку своими кораблями, а Вадим стал лагерем около города, к ни один не хотел уступить места другому.

Видел Вадим, что силы не равны, что у викингов вдвое меньше людей,

чем у него, вот и торопил битву. Да только одного никак не мог понять молодой князь: отчего до сих пор из города не выступил Орвар во главе отряда его сторонников и не ударил в спину Хрёрековым гирдманам. Не ведал ведь храбрый Вадем-ярл, что случилось в ту ночь, когда Орвар убил Харварда, а я убил Орвара!

Хрёрек же, видя растерянность молодого славянина нарочно оттягивал начало сражения. Стремясь выиграть время, он затеял переговоры, и к тому времени, когда я вышел на берег, оба вождя сошлись, на вершине холма, чтобы говорить о судьбе славной Ладоги.

Я поднялся наверх, тяжело ступая по размокшей рыжей глине и остановился за спинами воинов-северян. Здесь, на холме стоял каменный жертвенник Перуна, и сейчас двое жрецов в белых одеждах зачем-то пытались разжечь в нем огонь.

Хрёрек был уже здесь. Он стоял чуть впереди своей почетной стражи и зябко кутался плащ, пряча лицо в меховой воротник. Двое воинов поднесли ему низкую резную скамеечку, и конунг сел, плотнее запахнув полы плаща, и закашлялся в кулак – простыл, видно.

Его люди шли снизу, от воды, занимая северную окраину города. Когда их корабли только коснулись прибрежного песка, Хравн, один из щитоносцев Хрёрека, отнес знамя своего вождя на берег и водрузил его прямо напротив ворот крепости. Оно и теперь реяло там, громко хлопая на ветру.

Я посмотрел в другую сторону, туда, где над седыми холмами огненным цветком распустился кроваво-красный стяг Вадима и увидел роящихся вокруг шатров воинов в остроконечных кожаных шлемах. И тут же кто-то из викингов впереди меня сказал:

– Вадем-ярл не шутит. Но и Хрёрек тоже не шутит.

И тут я увидел Вадима. Он легко поднимался на холм впереди своих дружинников, и несколько фризов шли вместе с ним.