Багровый молот

Катарина почти не притрагивалась к угощению и вино пригубила всего пару раз, когда произносили здравицу в честь молодых. Георг сидел рядом, справа, и почти не смотрел на нее. Она чувствовала запах вина, пота, запах полевых цветов. Его запах. И ей вдруг очень захотелось, чтобы он обнял ее, крепко прижал к груди и чтобы тяжесть его рук навсегда опустилась на ее плечи.

Должно быть, именно в ту секунду, в яблоневом саду у подножия Михельсберга, она полюбила его. Полюбила, еще не зная, какой он на самом деле, ни разу не оставшись наедине с ним, не разделив с ним ложе. С тех пор прошло много времени. Она уже не шестнадцатилетняя девушка, а почтенная матрона, мать пятерых детей. Но ее чувство к мужу не изменилось. То, что люди говорили о нем, оказалось правдой. Георг был напорист, он упрямо шел к своей цели, пробивая насквозь любую преграду. Иногда он был груб и заносчив, а иногда как будто превращался в холодный камень, не замечая и не слыша ее. И все же — он был для нее тем, кого другие женщины ищут порой всю свою жизнь.

Их первая ночь была точно такой же, как и у большинства других новобрачных. Запах чистой постели и свежего ветра, горящая в изголовье свеча, шорох, касание губ. Если бы только они могли остаться одни… Но обычай не позволял этого. Друзья Георга — их было не меньше дюжины, а шуму они производили, как рота пьяных солдат, — выстроились под окном, чтобы выполнить свой долг. Они хохотали, стучали в медные тазы, вертели трещотки, горланили непристойные песни. «Да будет муж понастойчивее, а жена поуступчивее! — весело кричали они. — На поле любовной брани истинный рыцарь выходит трижды!» И тому подобное.

В конце концов, Катарина не выдержала этого шума и расплакалась. Ей было горько, обидно, больно. Ей казалось, что друзья мужа смеются над ней и что он сам, видя ее растерянность, изо всех сил сдерживает снисходительную улыбку. Что, если потом, в конце, ему придет в голову продемонстрировать друзьям свой успех, выбросив из окна простыню, меченную ее кровью? Что, если Георг примется громко обсуждать с ними то, что происходило в их супружеской спальне? От одной этой мысли ее бросило в дрожь. Она сжалась и отступила от мужа на шаг назад, чувствуя прохладный пол под босыми ногами.

Но страхи оказались напрасными. Георг подошел к распахнутым створкам окна и коротко махнул тем, кто стоял внизу. В ту же секунду шум прекратился. Пьяный свистящий шепот, сдавленный смех, неровный, спотыкающийся стук башмаков.

— Думаю, так будет лучше, — сказал Георг. В темноте она не видела его лица, но знала, что он улыбается.

А дальше… дальше наконец-то случилось то, чего она так ждала. Руки Георга скользили по ее коже, она чувствовала его дыхание, и луна улыбалась им сквозь белые занавески.

С тех пор прошло двадцать лет. И все эти годы Георг был рядом с ней. Заботился, защищал, оберегал от невзгод. Он принял каждого из пятерых детей, которых она родила. Когда Катарина болела, он сидел в кресле рядом с ее кроватью: читал вслух книги, давал горячее питье и еду, заставлял пить горькие порошки, которые назначал лекарь. Георг всегда был с нею рядом. Но сейчас — сейчас она осталась одна. И ей приходится рассчитывать только на свои силы.

— Когда я вернусь, — сказал он перед отъездом, — мы решим, как быть дальше. Может быть, ты с детьми отправишься в Мергентхайм. Может быть, я тоже отправлюсь с вами.

— Тебе нельзя уезжать, — сказала она, прижимаясь к его груди.

— Я должен, Катарина. Если мне удастся убедить судей в Шпеере…

Она отстранилась.

— Ты говорил, что князь-епископ наплевал даже на бумаги из Вены. Думаешь, судьи в Шпеере напугают его сильнее?

— Это не просто судьи, моя дорогая. Это верховные судьи Империи, к чьему мнению прислушивается даже Его Величество кайзер.

— Георг, умоляю тебя…

— Я должен сделать все, что в моих силах, Катарина, — ответил он, взяв пальцами ее подбородок. — Иначе не смогу себя уважать.

И он уехал. Всего за несколько часов до того, как она получила это пугающее письмо.

Что делать? Отправить к мужу курьера в надежде, что тот застанет его в дороге и Георг успеет вернуться? Нет. Не стоит на это рассчитывать. Муж всегда гонит лошадей во весь опор, проводит в седле чуть ли не по шестнадцать часов в день. Что тогда? Отправить детей к родне в Мергентхайм? Но этот поспешный отъезд может дать врагам мужа лишний повод очернить его в глазах князя-епископа. Попросить о помощи друзей Георга? Но как понять, кто из них достоин доверия и кто действительно может помочь?

Ее голова разрывалась на части от этих мыслей. Неизвестно, какое бы решение она приняла, если бы Томас не вошел в ее комнату и не сказал:

— Прибыл Альфред Юниус, госпожа.

— Что ему нужно? — устало спросила Катарина.

— Он говорит, что ему нужно поговорить с вами. И что разговор очень важный.

Альфред Юниус выглядел бледнее, чем обычно. Начал с пространных извинений, сбивался, бормотал. А потом вдруг отчеканил:

— Вам следует немедленно покинуть город, госпожа Хаан.

Катарина нахмурилась. Никто не смеет говорить ей «вам следует». Никто, кроме Георга.

— Я не понимаю, господин Юниус, — произнесла она холодно. — Вы пришли по поручению мужа?

— Нет, я пришел, чтобы…

Альфред всегда нравился ей. Но с некоторых пор Георг перестал доверять этому человеку. Не станет доверять и она.

— Простите, господин Юниус, но я занята, — сказала она, глядя мимо него. — Томас проводит вас.

Она повернулась к нему спиной. Не нужно, чтобы он видел растерянность на ее лице. Однако слова, которые она услышала в ответ, заставили ее вздрогнуть:

— Сегодня вас арестуют, госпожа Хаан. Вас и ваших детей. Поверьте, прошу. Я знаю об этом от надежного человека.

Катарина почувствовала, что ноги больше не держат ее. Так быстро… Все происходит так быстро… Святая Дева, мать и заступница, почему ты позволила Георгу уехать? Почему он не задержался, почему не успел прочитать это письмо?! Если раньше у нее и были какие-то сомнения, то теперь их уже не осталось. Угроза, содержавшаяся в письме, была реальной. Почему ее муж не предвидел этой возможности? Почему он ничего не сказал ей о том, как поступать, если случится беда?

— Вы хотите сказать мне что-то еще, господин Юниус? — Ее голос был слабым, и каждое слово давалось с невероятным трудом.

— Вам нужно покинуть город немедленно, госпожа Хаан. Я и мои друзья поможем вам в этом. Прошу, не тратьте время на сборы. Возьмите с собою лишь самое необходимое.

— Вот как? И куда же, по-вашему, нам следует отправиться?

— В Мюнхен. В Мергентхайм. В Шпеер. Куда угодно, лишь бы подальше от Бамберга.

Этот юноша говорил умные вещи. Но она не могла ему верить. Возможно, что Альфред или же кто-то другой желает, чтобы семья канцлера тайно покинула город и никто не слышал об этом объезде. Если по дороге с ней и ее детьми что-то произойдет — их похитят, убьют, изнасилуют или заточат в неизвестную крепость, — никто не придет им на помощь. У мужа могущественные враги, а среди друзей затесались предатели. Что может быть лучше: заполучить в свои руки семью канцлера, чтобы затем заставить его играть под свою дудку?

— Прости, Альфред. Но одного из своих приближенных Георг подозревает в измене. Возможно, что он ошибается. Но я не могу рисковать.

— Вы гораздо больше рискуете, оставаясь здесь!

Катарина Хаан не успела ответить. Выглянув в окно, она увидела стражников, идущих с двух сторон улицы. Стражников, облаченных в черное, с огненно-рыжим кольцом на левом плече.

Несколько секунд спустя железные кулаки забарабанили в дверь.

— Именем князя-епископа!

Испуганные люди на улицах. Наглые хари солдат. Стук башмаков, подбитых гвоздями. Мир вокруг изменился, стал серым, тусклым, запачканным. В Бамберге теперь заправляют ничтожества, повылезавшие из всех щелей. Им улыбаются, на постоялых дворах им придерживают места у камина, перед ними поспешно стягивают с головы шапку.