Записки солдата

Потом Красов рассказал, как его отделение проникло в расположение врага и выяснило, что немцы отступили, оставив небольшой заслон автоматчиков. Итак, опасности с фланга, которой боялся командир нашего полка, нет.

Только перед самым рассветом нас сменили. Было часов шесть утра. Я прислонил винтовку к печке, чтобы оружие поскорее вспотело и его можно было бы почистить. Красов, Кузьмин и Земляк сидели у стола с карандашами в руках.

— Что это вы надумали писать письма в такое время? — удивленно спросил я.

Все трое молча поглядели на меня и снова погрузились в писанину.

— Читай! — сказал через минуту Красов и протянул мне листок бумаги.

Это было заявление о приеме в партию.

— Так-то, брат, — степенно сказал Земляк, глядя мне в глаза и думая о чем-то своем.

Передо мной встало лицо нашего полкового агитатора. Нет, сегодняшняя беседа не пропала даром.

Бойцы передали заявления старшему лейтенанту и сидели, тихо разговаривая. Я давно почистил оружие, но спать мне не хотелось. Проснулась хозяйка, принялась растапливать печь. Ее дочь, старательно прикрывая ноги юбкой, надевала сапоги, собираясь по воду.

— Хороший был лейтенант! — вздохнул Кузьмин и стал устраиваться на соломе.

— Почему ты говоришь — был? — взволнованно спросил я.

Он пожал плечами:

— Много крови потерял.

— Доктор же сказал — должен выжить, — возразил кто-то из присутствующих.

— И о нашем лейтенанте фельдшер говорил, что скоро поправится, а умер… — проговорил Земляк.

— Наш лейтенант умер? — испуганно переспросил я.

Мне никто не ответил.

Погиб в первый день и в первом бою, а как он мечтал о подвигах…

Но на войне долго грустить не приходится. За селом послышалась далекая стрельба и вскоре затихла. Это стало темой разговора. Связной, пришедший звать старшего лейтенанта в штаб, рассказал, что наши перебили немецкий заслон, замеченный ночью Красовым.

До обеда каждый из нас занимался личными делами, потом ходили на другую улицу поглядеть на единственного оставшегося в селе после гитлеровцев индюка. День был солнечный, из домов высыпала детвора, у ворот группками стояли девушки, и почему-то казалось, что сегодня воскресенье.

Во второй половине дня пришел приказ готовиться к маршу. Полк выстроился на улице и простоял часа три, до тех пор, пока не стемнело. Холод был ужасающий, и все обрадовались, когда наконец пошли.

За селом начинался лес. Головное подразделение подошло к нему и остановилось. Чтобы хоть немного согреться, я поспешил вперед поглядеть, почему задержка. Дорога поднималась в гору, потом спускалась в балку и снова шла на подъем. В балке стояла батарея «76», на конной тяге, и задерживала всю колонну. Каждые несколько минут комбат подавал команду. Мне раньше не доводилось слышать артиллерийские команды, и потому казалось странным ее протяжное звучание: «Шагом а-арш!» После «а-а-арш!» лошади рвались вперед, но, потоптавшись, останавливались. Комбат и ездовые несколько минут ругались, лошади за это время немного успокаивались, и комбат снова выкрикивал: «А-а-арш!» Дальше все повторялось сначала. Я не стал дожидаться, чем все это кончится, и пошел к лесу. Бойцы группками расположились у костров, я тоже подсел к ним и грелся, пока колонна не тронулась.

Поднялся ветер, похолодало еще больше, я старался втянуть шею в воротник полушубка, но воротник на солдатском полушубке так узок, что имеет скорее символическое значение. А полк двигался медленно, часто останавливался, и согреться было невозможно.

Далеко за полночь мы вошли в большое село. Колонна остановилась, и каждый из нас прислушивался к разговору между командирами, затаив один самый жгучий вопрос: останемся ли мы здесь на ночь или двинемся дальше?

Почти вся улица, на которую мы вышли, выгорела. Село взяли, вероятно, сегодня днем; на месте сгоревших домов кое-где блестели раскаленные головешки, к небу поднимался едкий дым.

Полк стоял. Мы были уверены, что вот-вот раздастся приказ старшего лейтенанта искать квартиру, но он крикнул: «Не выходить из строя!»

Тогда я схитрил: отпросился у командира отделения напиться и шагнул в первый же уцелевший дом. Там было полно народу, бойцы, стоявшие у самой двери, предложили мне немедленно покинуть помещение. Я, не возражая, стал свертывать самокрутку, зная наверняка, что, пока я ее не закурю, ни у кого не хватит совести выгнать меня на мороз. Тем временем подошли еще бойцы, меня протолкнули на середину комнаты, и я перестал быть центром внимания.

У стола дремал какой-то лейтенант, и из того, что он не поддерживал бойцов, не пускавших в дом новых людей, я понял, что здесь не подразделение, а случайное сборище, и осмелел. Я протиснулся к печи и уселся на кровати.

Было накурено, тесно, зато тепло. В общем, в доме было чудесно, но удовольствие мне портило сознание, что я нахожусь здесь не совсем законно. Следовало бы вернуться во взвод, но выйти на улицу без команды не было сил.

Пока длилась эта внутренняя борьба, в комнату вошел Саша, а за ним старшина. Я сразу почувствовал себя спокойно и теперь боялся лишь команды «Выходи!». Хозяйская дочка наделяла всех бойцов семечками, а ее мать огорчалась, что нечем нас накормить. В комнату набилось человек сорок, и все мы сегодня были здесь не первыми.

Мы грызли семечки, лениво переговаривались с хозяйкой, и мне казалось, что в целом мире нет ничего лучше этого теплого дома, битком набитого солдатами.

Вдруг в комнату влетел связной и крикнул:

— Кто тут из разведки, выходи!

По улице торопливо двигалась полковая колонна, а наш взвод стоял в сторонке, и начальник полковой разведки язвительно допытывался у старшего лейтенанта, где место взвода в колонне.

Мы должны были идти за третьим батальоном, а батальон этот миновал село, не остановившись. Начальник полковой разведки кричал, ругался, грозил расстрелять нашего старшего лейтенанта «из личного оружия». Старший лейтенант что-то отвечал, а взвод терпеливо слушал и спокойно ждал, пока начальник полностью исчерпает свой запас угроз, ибо все знали, что, кроме приказа догнать третий батальон, ничего не последует.

Вместе с быстрой ходьбой пришли тепло и бодрость, а на рассвете мы нагнали и батальон. Уже совсем рассвело, и бойцы с любопытством рассматривали брошенные немцами автомашины, разбитые танки, разное военное имущество. На одном из хуторов вся улица была устлана немецкими марками, и у заборов лежали уже собранные в кучи трупы гитлеровцев. Кучи были большие, и их было много. Но мы уже стали привыкать к военной обстановке и не обращали особого внимания на убитых.

Город Россошь мы увидели в конце дня. Это был немалый город с разбитым центром и почти нетронутыми окраинами. С горы виднелись кварталы маленьких домиков с садиками, и один вид их пробуждал у многих из нас приятные мысли, особенно если учесть, что мы не отдыхали вторые сутки.

По степи у дороги бродили брошенные врагом мулы, у самого въезда в город стояла большущая немецкая пушка на автоплатформе. Проходя через мост, мы увидели торчащий из-подо льда корпус большого немецкого танка.

Полк остановился на первой же улице, и мы с любопытством наблюдали, как методично, через каждые пять минут, от колокольни в полукилометре от нас летели кирпичи. Вслед за тем слышался разрыв снаряда. Мы знали, колокольню обстреливают немцы, но это нас не встревожило, — верно, потому, что, проходя мимо дома с красным флагом, где разместился штаб дивизии, мы видели спокойные, без тени озабоченности, лица офицеров и связных, которые не спеша входили и выходили из штаба.

Еще засветло полк вышел к привокзальным улицам и остановился. Тут мы узнали, что вокзал в руках фашистов, но и это не вызвало волнения, возможно потому, что враг не стрелял.

Кухня батареи «45» не могла найти своих артиллеристов и раздавала кашу всем желающим. Надо было освободить котел и заложить новую порцию, чтобы приготовить завтрак. Это было не по-тыловому, но пехота бегала с котелками к чужой кухне, не делая никаких выводов из такой необычной щедрости повара. Труп с обгорелой головой, сожженный немецкий танк, около которого остановился наш взвод, тоже не отвлекли нашего внимания от приветливых дымков над соседними крышами, и я думал о том, что есть же счастливые люди, которые могут отдохнуть, если они устали, и посидеть в тепле, если замерзли.