Страница 22 из 121
В саду, зарывшись в снег, у двух пулеметов сидят бойцы и посматривают на пустое поле. Наступление ожидается с той стороны, где вчера появились вражеские танки. Я сажусь рядом с пулеметчиками и закуриваю. Тихо. Село словно вымерло, притаилось. Молчат в садах пулеметы, пушки, бойцы. И тишина эта угнетает больше, чем канонада.
Я разгребаю снег и ложусь на живот, положив голову на руки. Теперь я чувствую, как устал и как гудят ноги. Под веками словно песок. На миг закрываю глаза, чтобы отдохнуть от белой утомляющей пелены снега, и уже не могу открыть их.
…Я в Харькове в своем райвоенкомате.
— Закройте форточку, — говорю я девушке, которая сидит у стола и разбирает бумаги.
Но она не обращает на меня никакого внимания, вынимает из конвертов листки и раскладывает их на столе. Я сижу, положив голову на руки, понимая, что надо самому встать и закрыть форточку, но не в силах сдвинуться с места.
Девушка разрывает большой пакет с печатями и вынимает бумажку с приколотым к ней орденом. Золотые лучи и черная эмаль четко отпечатываются на белом фоне.
— Разве так посылают ордена? Почему не в коробочке? — спрашиваю я.
Девушка поднимает на меня печальные глаза, и мной тотчас овладевает тяжелое предчувствие.
— Что написано на листке? — кричу я с ужасом, но она молчит, и только глаза ее наполняются слезами.
— Как фамилия убитого? — спрашиваю я тихо и чувствую, как холодею от страха.
— Не спрашивайте, лучше не спрашивайте, — отвечает девушка, и тогда я тянусь к бумаге, чтобы прочесть.
Но бумага чиста, и от этого мне становится еще страшнее.
— Вы знаете фамилию! Скажите! — кричу я, но в этот момент дверь с грохотом распахивается.
Я открываю глаза.
— Зажигательными бьет, сволочь, — говорит кто-то из пулеметчиков, и я вижу, как свертывается в клубочки желтый дым над соседним амбаром.
Стараясь развеять тяжелый сон, я оглядываюсь вокруг и сразу забываю о нем. Слева от нас прямо к селу идут танки. Они движутся цепочкой, медленно, а вокруг расцветают белые дымки. В селе то здесь, то там вспыхивают дома, подымаются столбы желто-черного дыма, зловеще поблескивает пламя. Я пересчитываю танки — их шестнадцать.
«Где же пэтээровцы?» — волнуюсь я, видя, что танки все приближаются и приближаются к селу.
Вдруг позади одного танка вспыхивает пламя. Танк резко поворачивает назад, но остальные пятнадцать движутся дальше.
У самого села загораются еще два танка, и я радуюсь. Усиливается пушечная стрельба. Свирепствуют десятки пулеметов. Танки уже у самых домов. Еще один обволакивается дымом — и останавливается.
«Ага! Четыре!»
С тревогой смотрю, как первый танк входит в село. Один за другим прячутся за домами остальные.
Я вглядываюсь в опустевшее поле.
«Где же немецкая пехота? Что я стану делать с автоматом против танков?»
Пехоты нет. Отворачиваюсь от степи и вижу, как в конце нашей улицы один за другим загораются дома. Внезапно в просветах между строениями промелькнул танк, за ним второй, третий… Стрельба бешеная, от разрывов летит с крыш солома, взвиваются столбы дыма. Горит уже вся улица. Танки идут в нашу сторону.
Я отползаю от пулеметчиков, поближе к дворовым постройкам, и укладываюсь под копной сена, там, где кончается сад. Это метров шестьдесят — семьдесят от улицы.
Передний танк показывается справа от двора. Мотор его горит. Танк сворачивает в промежуток между дворами и останавливается, прячась за амбар в тридцати шагах от меня. Я направляю туда автомат и жду.
Неужели не откроется люк?
— Автоматчик, не зевай! — кричит лейтенант, который лежит среди деревьев.
Наконец люк открывается, фашист высовывается по пояс, и я даю очередь. Через минуту показывается рука и старается закрыть люк, я даю еще очередь. Машина движется с открытым люком, ударяется об амбар и останавливается. Мотор горит ровным красным пламенем. Из люка валит дым.
Другие танки проходят улицу до конца и поворачивают обратно. Три из них прячутся между дворами, где догорает первый танк, и из-за строений ведут стрельбу по центру села. Один танк так близко от меня, что я вижу его шершавую броню.
Эх, гранату бы противотанковую или бутылку!
Пулеметная стрельба сливается в сплошной гул. Я лежу за копной, наблюдая, как падают с яблонь тоненькие веточки, срезанные пулями, и слежу, куда танки поворачивают свои пушки и пулеметы.
Гранату бы!
Вдруг справа от двора показывается бронетранспортер с пехотой. В открытом кузове шесть фашистов. Я весь напрягаюсь и, волнуясь, жду, когда машина покажется из-за дома. На секунду бронетранспортер появляется в просвете между домами, и я успеваю дать очередь. Теперь я чувствую, что не напрасно отстал от своего взвода.
Снова идут бронетранспортеры. Забыв, что рядом танки, я высовываюсь из-за копны, ловлю короткие секунды и посылаю очередь за очередью.
Я чувствую себя хозяином положения и впервые по-настоящему понимаю, что значит спокойствие в бою.
Что может сделать мне этот огромный танк, если вокруг строения? Пусть бронетранспортер попробует остановиться! Пусть кто-либо отважится выйти из него.
Неожиданно около меня с коротким дзиканьем падают пули. Быстро прячусь за копну, но успеваю заметить — пулемет одного из танков повернулся в мою сторону. Теперь стреляю осторожно, не высовывая голову из-за стога.
Проходит шестой бронетранспортер. Нажимаю гашетку, но после первого выстрела автомат смолкает. Нервничая, проверяю, в чем дело; все в порядке — просто опустел диск. Достаю второй, вставляю и чувствую, как по спине ползет холодок: диск не становится на место. Я вспоминаю, что он часто падал из-за пазухи, когда я, позабыв о нем, снимал пояс. Бронетранспортеры сразу становятся страшными. Мне начинает казаться, что немцы вот-вот вылезут из них и пойдут по селу. Я не знаю, что делается за домом. Ведь мне видно село только сквозь маленький просвет между строениями. Возможно, фашисты уже заняли все село?
Горячась, я пытаюсь установить диск на место, но он упрямо не идет, тогда я вынимаю из кармана пистолет РГД и кладу перед собой.
Вот так так! Что же делать? В последний раз пытаюсь вставить диск, изо всей силы ударяю по нему рукой.
— Фу! — облегченно вырывается у меня.
Диск встал на место. Оттягиваю затвор, и музыка очереди возвращает мне спокойствие и равновесие. Я снова чувствую себя хозяином положения и напряженно ловлю секунды, когда в промежутках между домами покажутся машины.
С улицы подходит еще один танк и становится за «нашим» садом. Теперь сад окружен со всех сторон. Они все время стреляют из пушек и пулеметов, и непонятно — это только танки стреляют или по ним тоже ведут огонь.
Оглянувшись назад, я вижу, как несколько бойцов, вскочив на ноги, бегут из сада в соседний двор, и понимаю, что остался один в окружении четырех танков и десятка бронетранспортеров.
Ни о чем не думая, я срываюсь с места и несусь вслед за бойцами. Бешеный вихрь пуль окружает меня со всех сторон. Я вижу, как падают бойцы.
«Ложись!» — но не успеваю выполнить собственный приказ, как меня бьет в колено как будто электрическим током, и я падаю.
В голове одна острая до боли мысль: если наши не выбьют фашистов из села — смерть!
Кляну себя за минуту замешательства. Зачем я побежал вслед за солдатами? Сидел бы себе за копной да стрелял из автомата по машинам, проносящимся по улице. А теперь — все…
Пробую ползти, но пули веером расстилаются передо мной, и я снова застываю на снегу. Представляю себе разбитое колено, рваную кожу и чувствую себя бессильным, беспомощным.
Вот и все!
Я кладу за пазуху пистолет, надвигаю на лоб капюшон и, не выпуская из вытянутых рук автомат, прижимаюсь головой к снегу, закрываю глаза и перестаю шевелиться. Нога болит, теплая кровь разливается от колена до паха.
Вдруг сквозь стрельбу доносится шум мотора. Я открываю глаза и вижу в пятнадцати метрах от себя бронетранспортер. Шесть фашистов в белых подпоясанных халатах, с ручными пулеметами в руках, стоят во весь рост, глядят по сторонам и время от времени стреляют то в одну, то в другую сторону, потом снова всматриваются в сад, во двор, в поле. Я жду, вот-вот один из них заметит меня и направит пулемет в мою сторону. Смертельная тоска овладевает всем моим существом, парализует мысль, волю, тело. Мне все становится безразлично. Я не вспоминаю прожитую жизнь, ни о чем не думаю, лишь чувствую, что пришло непоправимое.