Страница 6 из 22
— У тебя нет худшего врага, чем ты сам, — тихо сказал Бимбиреков.
Было заметно, что Летягину тяжело продолжать разговор.
— Пора выходить. Опасную зону надо пройти до полудня. — Он выглянул из палатки, крикнул: — Огуренков, вытягивайтесь со двора! Я догоню! — И стал надевать рюкзак.
— Погоди, — остановил его Бимбиреков. — Объясни, что собираешься делать?
— Нет у меня времени оправдываться, сутяжничать. За весной у нас сразу идет осень. Или успеем поправить дело, или уйдем под снег. Так уже бывало со мной.
Он взял ружье и вышел из палатки. Бимбиреков догнал его во дворе.
— Об одном прошу: не бери вину на себя, — сказал Бимбиреков, идя плечом к плечу. — Тут, в нашем краю, на сто верст никто не желает тебе плохого. Со мной поговорил — и точка. Забудь.
— Где у нас карта района Чалого Камня? — спросил Летягин.
— В доме. Сходить?
— Я сам. Догоняй ребят.
Летягин подошел к дому, дверь была заперта. Стряпуха с закопченным котелком тоже подошла к двери.
— Кто там? — спросил Летягин.
— Барышня с дороги крепко спит, — сказала стряпуха.
А Бимбиреков издали крикнул:
— Я вчера московских практикантов привез!
Заинтересовавшись, он вернулся от калитки. Летягин стучал в окно. Послышался сонный голос девчонки:
— Ну подождите! Сейчас…
— Почему со всеми не разбудили? — спросил Летягин.
— Несколько раз стучала — не встает, — с обидой ответила стряпуха.
— Столичная штучка, работать не будет, — сказал Бимбиреков.
Летягин поглядел на часы.
Наконец в узкую щель двери выглянула Галя. Она была не одета и потому смущена, ей хотелось произвести лучшее впечатление.
— С добрым утром! — сказала она, собравшись с духом.
— День добрый, — буркнул Летягин.
Отстранив девчонку, он прошел в комнату, где на шкафу лежали рулоны чертежей. Пока он искал нужную карту, Галя приводила себя в порядок. Ее раздражало молчание Летягина, и она принялась подчеркнуто беспечно болтать:
— Кажется, вы в горы собрались, на фирновые поля? А я перворазрядница по горным лыжам. Дорджа — тоже. Можно с вами?
— Да, это у нас игра, вроде как в снежки кидаться, — не оборачиваясь, сказал Летягин.
— Глупо! — Она пожала плечами.
Она не знала, как себя держать. Все-таки она не только практикантка, но и женщина. Могли бы с этим посчитаться. Но когда из-под рук Летягина упали и раскатились по полу рулоны, она совсем по-детски бросилась их собирать. Летягин наблюдал за ней искоса. Она улыбнулась.
— Кто вы такая, девочка? — спросил Летягин.
— Моя фамилия Устинович. Меня же представил вам вчера Калинушкин.
— Вы того Устиновича дочка? — спросил Летягин.
И Галя сразу повеселела.
— Все думают: в какую глушь загнал отец, не пожалел…
— Я так не думаю.
Но ее больше не смущала суровость начальника.
— А я сегодня плохо спала. В палатке холодно. Дорджа всю ночь полушубок натягивал на голову. Пришлось уступить ему спальный мешок, а самой — сюда. В Москве говорили, что будут спальные мешки.
— Спальных мешков на всех не хватает. К сожалению, студентам пока один на двоих.
— Остроумно!
Летягин не сразу понял, что сказал двусмысленность. А поняв, рассердился.
— Я хотел сказать, здесь в мешках спят по очереди. Понятно? Вы на практику приехали, понятно? Не к теще в гости! Потрудитесь вставать вместе со всеми. И со всеми работать! Работать!
И, на ходу сгибая карту гармошкой, он вышел из комнаты. Глядя ему вслед, Галя засопела от негодования, выбежала на крыльцо.
Солнечное утро ослепило ее. Она зажмурилась, вынула из кармана темные очки, надела. В ушах звучало: работать, работать! Она сняла очки…
И тогда впервые встали перед ее глазами громады хребтов в разреженном воздухе. Поближе — березовые горы. За ними — рябиновые, лиственничные, кедровые. Выше — извилистые желоба в скалах, отполированные до блеска. А еще выше — ледяные вершины Джуры.
И над всем земным — бесконечное небо в легких перистых облаках, похожих на след метлы.
10
В переполненном доме Василий Васильевич нашел столы для вновь прибывших. Кого-то потеснили, кто-то уезжал. Лариса Петровна ожидала оказии. Начальник партии не хотел в отсутствии Летягина решать судьбу практикантов.
— Проверим, умеете ли калькировать, чему вас там учат, — точно с маленькими, говорил он со студентами третьего курса, успокоительно попыхивая и заминая трубкой угол рта.
У него было много забот, и он только делал вид, что его интересует вся эта перестановка мебели. В этот день в проектный институт отправляли профиль первого варианта. Чертежи должна была доставить девушка-техник, для которой второпях собирали взаймы на дорогу, а она, в свою очередь, от полноты чувств, от ожидания встречи с родными набивалась на поручения. Ей заказывали покупки, совали ей конверты с письмами, диктовали номера телефонов. Все были возбуждены разговором о городе, о семьях. И торопил с отъездом безжалостный Володя. Он только утром добрался — пробил где-то колею — и не хотел везти девушку ночью.
Дорджу сумели усадить в самом доме, правда в проходной каморке в темном углу. У низенького окошка в этой комнате незыблемо стояла швейная машина, и на ней работала сама хозяйка Алена Евдокимовна, дородная сибирячка в старомодном пенсне на шнурке. Галю усадили на застекленном балкончике вроде веранды. Там было светло, но обещало быть жарко. Оторвав взгляд от чертежной доски, можно было любоваться рябиной за окном и далью синих гор, зато за спиной все время входили в дом и выходили и толкали спинку стула. Галочка вытащила Дорджу к себе на секретное совещание.
— Требуй, чтобы к окну пересадили, тебе же темно! Зачем мы приехали, спрашивается в задачнике?
— Что ты, что ты… — залепетал он, — Мне оч-чень хорошо! Может быть, тебе плохо?
— Ты строишь железную дорогу, она шьет ночную рубашку…
Дорджа улыбнулся и сделал шаг в сени. Но Устинович схватила его за рукав.
— Отчего ты, как старик, всегда со всем соглашаешься?
В ответ он поморгал черными глазами и все-таки удалился. Он не соглашался именно с ней, с Галочкой. Он любит повторять ее слова, но делает это скорее для упражнения, а в чем-то главном он очень неуступчив.
Не добившись поддержки, Галя успокоилась и повеселела. С ней это часто случалось, отчего? — от возраста, что ли…
— Вас, оказывается, в сенях посадили? — любезно осведомился Костя, участковый техник, рыжебородый юноша в мушкетерских сапогах раструбами.
— Это не сени, — поправила Галочка из любви к точности. — Там в сенях кто-то храпит до ужаса.
В закутке за дверью, возле кадки с водой, на брезентах и тулупах отсыпался рабочий, пришедший ночью с лавинного участка, и этот доносившийся до Галочки храп, приобщая ее к нелегкой жизни, тоже настраивал на веселый лад, как и любезный разговор Кости.
Между делом Галина успела сунуть нос на сеновал, где парень в ковбойке выстукивал ключом радиодепешу. Дневной свет выхватывал то, что ближе к двери, — зеленые ящики полевой рации, открытую книгу и запакованный спальный мешок, на котором сидел радист. В полумраке тонули узкие таежные сани — их было много, они были сложены навалом, друг на дружке, и как бы таили в себе среди лета угрожающую картину зимы. Заметив взгляд москвички, радист дружелюбно пояснил:
— Зимой хозяин почту возит… От самой Черемшанки.
Он, видно, не чувствовал несоответствия собственного дела, уничтожавшего пространства, и этого санного пути от Черемшанки. И Галина, приберегая про запас подобные наблюдения, сползла по перекладинкам крутой лестницы во двор.
Не близко, на расстоянии натянутой цепки, она присела на корточки перед медвежонком. Он напрашивался на знакомство и показался ей бесподобно смешным и сам по себе и отчасти по тому безотчетному чувству, что мог украсить ее своим соседством, как украшает ее в Москве шубка из серой мерлушки. Лариса Петровна прошла по двору, Галочка спела ей: