Страница 46 из 132
При виде Богадурова я всегда вспоминал Тита, одного из тех трудных василеостровских подростков, которых мы по заданию райкома комсомола личным примером перевоспитывали в Светогорском стройотряде. Жарким летом Тит, чтобы облегчить участь своей болонке, обстриг её. Остаток лета несчастная собака провела в комнате под столом, откуда пялилась на белый свет сквозь густую бахрому скатерти. Бахрома спасала её от стресса.
Олег и его гости пили портвейн. Потом Валька пересела с дивана на стул, взяла гитару, на манер контрабаса упёрла её перед собой в пол и стала лабать на струнах вертикально торчащего грифа:
Вассинасий танцует, Вассинасий поёт,
а того не знает, что дитё растёт.52.формат
Валька любила Олега.
Как-то ночью я внезапно проснулся. За стенкой слышался тихий разговор. Тонкие межкомнатные перегородки позволяли слышать каждое слово. Час или полтора я лежал, боясь пошевелиться, чтобы не помешать мужу и жене говорить друг с другом. Этот невольно подслушанный ночной разговор до сих пор остаётся одним из самых сильных эстетических впечатлений моей жизни.
Олег любил Вальку.
Их старшего сына звали Олежкой. Прохиндей, он одно время подрабатывал в ДК им. С.М. Кирова. Не знаю, чем он там занимался, но нам регулярно открывал двери чёрного хода, так, что мы без проблем могли смотреть спектакли и постановки из текущего репертуара Ленконцерта.
В ДК я первый раз увидел молодую тогда ещё Понаровскую, которая пела в Орфее и Эвридике, услышал Альберта Асадуллина. В Ленинградском мюзик-холле шансонировал Сергей Захаров. Мы жили полноценной культурной жизнью. Администрация мюзик-холла переходила на прогрессивный метод обслуживания. Когда зрители в антракте выходили из зала, их встречали накрытые столики. Скатерти, сервировка, всё такое. На каждом столике 4 тарелки, на каждой 4 бутерброда (рыба, сыр, ветчина, колбаса). При желании можно было заказать ещё чего-нибудь. Люди, как правило, заказывали, но дополнительный заказ оплачивать нужно было сразу, поэтому этой опцией мы не пользовались. Мы быстро съедали бутерброды, потом подходили официанты, пересчитывали, наивные, стоявшие перед нами пустые тарелки и объявляли цену исчезнувших деликатесов. Так что, в мюзик-холле мы обильно потребляли не только духовную, но и телесную пищу.
На базе Валькиной хаты у нас с Лёхой был организован Чайный клуб, многочисленные посетители которого выпивали за ночь по 20 стаканов чёрного плиточного чая с сахаром. Даже Ривкинд несколько дней кантовалась там на Лёхиной раскладушке, когда сбежала из дома после того, как папаша гонялся за ней по квартире со стулом в руках, угрожая оным предметом зашибить родную дочку за девиантное поведение, идущее вразрез с нормами Морального кодекса строителя коммунизма.
В перерывах между лекциями я, как мог, успокаивал профессора Лейкину, рассказывая, что тёте Марине у нас хорошо, она в полной безопасности, ей ничего не угрожает и что тёмными зимними вечерами они с Лёхой за чашкой чая ведут долгие дискуссии об искусстве великого испанского художника Пикассо. На самом деле они пили вино и спорили, на каком – первом или втором слоге – нужно делать ударение в слове Пабло.
В Чайном клубе я, на манер Баума, сочинял и рассказывал сказки, главными героями которых были Хоботок, Парашютист и примкнувшая к ним Виолетта. Сказки пользовались бешеным успехом, Сорокин их даже проиллюстрировал, правда, на свой лад. Его прекрасные, выполненные цветными карандашами, рисунки мы развесили по стенам комнаты.
На них Осоцкий был изображён Лосем, Моисей – Кроликом Сашкой (реинкарнация Реббита Моисеевича), я – курчавым карликом с причёской Black sun, как у Анджелы Девис. Анатолий Эрихович стал Медведем, Лёху Сорокин изображал Сусликом, а себя толи Сурком, толи Бобром, уже не помню точно. Единственным персонажем с человеческим лицом у него была Виолетта.
На летних каникулах, когда нас не было, Олежка, придурок, все фигуры на рисунках обвёл коричневым фломастером, чем убил их прелесть и очарование. Козерог, одним словом.
После развода с Ногой Сорокин жил в коммуналке на улице 4-й Советской. Мы с Рудневым объявлялись там с раннего утреннего поезда, прикупив по дороге с вокзала 10 куриных яиц. Я варил их на общей кухне, держа в кипящей воде до тех пор, пока не сосчитаю до 125. Всё это время, что я считал вслух, Сорокин и Руднев стояли рядом и тупо таращились на бурлящую воду. Потом мы завтракали и шли в Александро-Невскую лавру.
В начале 90-х годов я увидел и выпросил у Сорокина незаконченную работу маслом – Кондратъ и Кролик Сашка, взявшись за руки, летят по небу. Под ними сплошной кроваво-красный поток, на поверхности которого как всплывшие в томатном супе пельмени торчмя плавают головы с лицами Хрущёва, Брежнева, Распутина, Сталина, Маркса, почему-то Микояна , Ленина и Гитлера.
Так на холсте каких-то соответствий
вне протяжения жило Лицо.53.формат
Думаю, что детский талант Сорокина наложился на отрицательную ауру собранных им воедино персонажей и странным образом удвоил её. Поверх этого негатива художник разместил нас с Моисеем, беспомощных в своём наиве, который, как это ни странно, тоже оказался усиленным, и тоже благодаря авторскому примитивизму. Эффект такого усиления я видел потом в первых фильмах сериала Улиц разбитых фонарей, когда слабая актёрская подготовка героев органично сочеталась со слабой профессиональной подготовкой их милицейских персонажей. Плакатная Сорокинская работа с головами-поплавками мне нравится. Видимо, она вызывает у меня какие-то ассоциации с мраморной скульптурой из Чайного клуба, о трагической судьбе которой речь пойдёт ниже. Для себя я сначала называл картину Остров Пасхи (за сходство голов с тамошними истуканами), а потом (на манер Глазунова) переименовал в Мiстерию ХХ века , что более точно. Обрамлённая узким золотым багетом, она стоит на книжном шкафу таким образом, что мне она видна, а тем, кто входит в комнату, – нет.