Страница 77 из 154
— Тамара, иди сюда, садись рядом со мной! — Василий Николаевич позвал к себе девушку, нерешительно стоявшую у костра отдельно. — Ты как-никак моя родственница!
После горячего обжигающего чая все улеглись на своих рюкзаках. Положив вещи под голову и протянув ноги к костру, мы заснули, несмотря на продолжающийся снегопад. Постепенно снег перестал идти, но зато набрал силу жуткий холод. Я то забывался в какой-то дремоте, то вновь просыпался, угадывая в темноте Валеру, подкладывающего ветви в огонь. Одно утешение поддерживало силы — молитва, которой только и жило мое сердце в этом ночном кошмаре. Костер почти весь выгорел. Но гнилое дерево занялось сильным жаром — весь его бок, раздуваемый ветром, ярко светился в ночи. То и дело просыпаясь и глядя на жаркий огненный глаз в ночи, я поражался деревенской смекалке. Жар был такой, что холода почти не чувствовалось, хотя вокруг лежал свежевыпавший снег. Незабываемые верные мои друзья псхувцы — спасибо вам и вашей заботе и любви!
В Адлере отец с нетерпением ожидал нас.
— Симон, звонила какая-то девушка, зовут София. Она сказала, что приедет сюда вместе со своей подругой Раисой. Сколько же у тебя девушек?
— Папа, они не только девушки, а сестры! Это большая разница, понимаешь? — нервничал я.
— Что ж не понять, понимаю, — усмехался отец.
Вскоре в нашей квартире состоялось собрание женского скита. Мнения сестер разделились: Надежда с сыном и Тамара хотели остаться с Федором Алексеевичем. Раиса вместе с послушницей Никифорой собирались поступать в московский монастырь к игумении Фотинии на подворье.
Было заметно, что в их среде возникли разногласия. София смущенно молчала, скромно пристроившись на краешке стула, изредка сердито поглядывая в мою сторону.
— Жаль, очень жаль, Надежда, что женский скит на Псху не состоялся… Только начали жить, а вы с Тамарой уходите, — заключила Раиса. — Значит, не было на то воли Божией.
— Нет, была воля Божия! — твердо заявила Надежда.
— А в чем она проявилась? — не уступала Раиса.
— В том, чтобы мы испытали себя. — стояла на своем послушница.
— Испытали, да ничего не вышло! — с вызовом заявила абхазка.
Мне пришлось вмешаться:
— Сестры, не нужно ссориться, лучше приготовимся к литургии на прощание!
Надежда с Тамарой начали в уголке читать правило к причащению. Раиса отправилась ночевать к родственнице, договорившись с Софией, что та придет туда попозже. Абхазка встала.
— Батюшка, можно поговорить с вами с глазу на глаз? — сказала она, покраснев.
Мы вышли на кухню. Ваня то выбегал на улицу, то вновь звонил в дверь, мешая нам говорить. От визга и криков детей, играющих во дворе, было трудно разговаривать шепотом. Я решил не открывать дверь на его звонки, как тут же услышал строгий голос отца:
— Сын, открой дверь ребенку! Уважай просьбы детей и никогда так не поступай с ними!
Мне стало очень неловко.
— Прости, папа…
Я поспешно впустил запыхавшегося мальчика. Он схватил какую-то игрушку и вновь выбежал во двор.
— Отец Симон, как мне поступить: остаться в миру и помогать родителям? — робко начала беседу София. — Я преподаю в Сухумском университете экономику и хожу в нашу церковь. У меня еще сестра есть…
— Нет, София, твой путь — в монастырь!
Преподавательница не ожидала такого решения.
— А справлюсь я, отец Симон?
— Справишься, конечно справишься! — уверил я девушку. — А если в миру останешься, не выйдет ничего хорошего. Лучше Богу послужить, чем миру. А с родителями пусть останется сестра.
— Так и знала, что вы мне скажете идти в монастырь! А в какой? — Она подняла на меня глаза, полные доверия.
— К матушке Фотинии. Ее очень уважает отец Кирилл. Тем более что он духовник Святейшего и духовник этого подворья. И монастырь хороший, и старец самый лучший…
— Благословите, я сообщу о вашем решении родителям? Когда мне ехать в Москву? — Голос ее задрожал.
— Как соберетесь, София, так и поезжайте, пока решимость вас не оставила. Завтра приходите с Раисой на литургию…
Абхазка, поколебавшись, ответила:
— Простите меня, батюшка, что сердилась на вас за скит. Потом подумала, если вы уезжаете в Грецию, значит, так лучше…
Проводив гостей, мы устроились на ночь: отец на лоджии, я в домовой церкви на сундуке, сестры с Ваней в комнате, Санчо на кухне. Осень в Адлере стояла теплая, море еще не остыло. Под шаги одиноких прохожих под окном я долго молился в маленьком нашем храмике, с любовью смотря на лик Спасителя на большой иконе, подаренной мне жителями Псху. Литургия прошла на одном дыхании. С послушником Александром мы договорились на всякий случай: если нам с отцом Агафодором удастся устроиться на Афоне, то впоследствии он приедет ко мне.
На отъезд к нам на квартиру приехали монахи из Ермоловского скита и вдобавок строитель церкви на Псху — Михаил. К чаю я посадил за стол монахов отдельно, а сестер попросил сесть на кухне, чтобы не смущать монахов.
— Сын, а где же наши девушки? — спросил, как всегда некстати, отец.
— Они пьют чай на кухне, папа. Монахам нельзя ни есть, ни пить с послушницами! — Я был тогда чрезмерно строг и требователен в исполнении уставов монашеской жизни.
— Не так, отец Симон, не так! Не нужно чай разделять, — строго заметил мне отец.
Уступая Федору Алексеевичу, мы вместе с сестрами выпили чай. Он при всех обратился ко мне:
— Ты поправил, сын, свое решение. Что сказать? Хорошо, когда ты никого не боишься. Но еще лучше, когда тебя никто не боится. Хорошо, когда тебя все любят. Но еще лучше, когда ты любишь всех.
— Федор Алексеевич, ваше рассуждение мне нравится! — Послушник Александр заметно заинтересовался стариком. — Вот скажите, что такое, по-вашему, мужество?
— Быть добрым — это самое большое мужество на свете, — спокойно ответил он.
Чтобы поговорить о наших делах отдельно, наша мужская компания отправилась к морю. Отец тоже вышел с нами на улицу. В каком-то дворе, где на лавочке сидели пенсионеры, мы услышали за спиной разговор:
— Кто это идет?
— Мафия! — ответил чей-то важный голос и значительно добавил: — А седой — это у них босс!
Под шипящий монотонный шум прибоя мы попрощались с монахами, не ведая, встретимся ли вновь, за исключением послушника Александра, который твердо верил в наше будущее отшельничество на Афоне. Сильный ветер ломал серые волны и сыпал водяной пылью, взъерошивал и лохматил магнолии. С запада текли низкие тучи, тоже чем-то похожие на гребни волн. Где-то там находилась Греция, которая звала мою душу кротким зовом чудотворной иконы Иверской Матери Божией, зовом Афонских святых и преподобных.
Начавшийся дождь побудил нас повернуть обратно.
В квартире мы застали оживленную беседу — сестры вспоминали свою жизнь на Псху. Они заодно не преминули вспомнить, как Михаил приезжал к ним в Адлер и своей молитвенной ревностью к чтению правила измучил их так, что Надежда потеряла терпение и позвонила в Тбилиси, келейнице отца Виталия, с которой была знакома, монахине Серафиме. Та властным голосом по телефону сделала ему выговор:
— Михаил, ты знаешь, кто я? Я — игумения Серафима! Чтоб не смел больше сестрам своих правил устанавливать!
— Да я, матушка, совсем не имел в виду здесь правила устанавливать! — оправдывался москвич. — Меня не так поняли…
— А ты без всякого вида не лезь в дела сестер, понял, что я сказала?
— Простите, простите, матушка игумения! — извинялся Михаил. Нам он с гордостью пояснил:
— Да уж, было дело… С самой келейницей старца Виталия дал Бог поговорить! Надо же… Это большая удача…
Заодно я вспомнил, как монахиня Ольга из Сухуми рассказывала, что отец Виталий иногда забирался от строгой келейницы на высокое дерево и сидел на нем до вечера.
— Отец Виталий, слазь, хватит юродствовать! — уговаривала его матушка.
Архимандрит начинал раскачивать макушку дерева, приговаривая:
— Вот так скорби на людей пойдут и станут бедный народ трясти да раскачивать!