Страница 20 из 154
— А как нам Иисусовой молитвой молиться? — Раиса твердым серьезным взглядом посмотрела на меня. Я задумался, ища для них подходящее сравнение.
— Пусть душа во время молитвы будет подобна скрипке, которая словно поет в опытных руках. Нужно уметь молиться Иисусовой молитвой, то быстро и сильно, то медленно и мягко. Умение быстро и сильно молиться очень помогает нам, когда нас одолевают сонливость и вялость. Медленно и мягко молиться подходит в том случае, если ум спокоен и мирен.
— Батюшка, вы нам хорошо объяснили о молитве. Это сразу на сердце ложится, — сказала, подумав, София.
— Если сердце понимает и принимает это, то старайтесь, и Бог поможет в остальном! А вы будете помогать псхувцам на клиросе?
— Конечно, с удовольствием! — за всех ответила Никифора. — Я в нашем храме регентшей была…
В комнату вбежал Ванечка:
— Мама, вы закончили? Можно мне батюшкин скит посмотреть?
Мой вопросительный взгляд остановился на Надежде.
— Если батюшка благословит, то можно.
В ответ я согласно кивнул головой, вызвав восторг у мальчика.
— Отец Симон, у нас в скиту книг духовных нет. Вы не смогли бы передать с кем-нибудь хотя бы одну книжечку о молитве? — спросила абхазка.
— Обязательно передадим, Софья!
— Простите, отец Симон, не Софья, а София! — строго поправила меня девушка.
— Теперь буду только так называть — София! — улыбнулся я.
Мы вышли во двор. Послушница Надежда молчала и, видимо, колебалась — говорить или нет. Наконец она решилась:
— Можно вас на два слова? Простите, что я сыном приехала. Оставить его не могу, а с ним, конечно, много забот. Я ведь не хотела замуж выходить. Случилось так, что попала в больницу. А этот человек пришел кого-то навестить. Приметил меня и повадился ходить. А потом… — Женщина горестно сжала губы. — В общем, грубый он человек. Не хочу и вспоминать о нем. Потом поженились, а счастья нет. Начал пить. Взялся за рукоприкладство. А я уже тяжелая была. Чтобы он не видел что плачу, возьму лук и чищу, а слезы так и катятся… Постоянно ожидала, когда все это закончится, как на освобождение из неволи надеялась… Начала в церковь ходить. Когда Ванечка подрос, схватила его и бегом в Новоспасский монастырь, к епископу Алексию. Наша семья — потомки Победоносцева. Владыка мою маму хорошо знал, добрый он человек. Приютил меня с сыном, стала я в монастыре швеей. Только московские зимы меня убивали. Как только в Новом Афоне открылся монастырь, владыка направил меня на Кавказ. Но братья сильно возроптали: почему женщина с ребенком в монастыре? Тогда меня и сестер владыка сюда, на Псху, благословил. Я ему о вас рассказывала, а теперь вот письмо написала. Вы в Москве в этом году будете?
— Собираюсь.
— Тогда передадите от меня письмо ему? Если можно, пожалуйста, привезите ответ.
— Конечно. А сыну соберите одежду для гор, на недельку могу его взять с собой.
— Спаси вас Господи, отец Симон.
Во время чтения часов на воскресной литургии, которая теперь с участием голосистых сестер во главе с монахиней Тихоной сильно выиграла, я вновь увидел в толпе сероглазого красавца-капитана, который подошел ко мне на исповеди:
— Батюшка, можно поговорить?
— Ты сейчас просто исповедуйся, а поговорим после службы!
Позади меня тихонько шептались дети — Ваня и его друг с хутора Санчар.
Во время исповеди дети замолкли. Я услышал позади себя шипение, как будто шипели два кота, и оглянулся: Ванечка и пухлый малыш больно щипали один одного, выпуча друг на друга глазенки, наполненные крупными слезами.
— Ну-ка, ну-ка, дети! Вы что тут устроили? — сделал я им строгое замечание. За обоих ответил Ваня:
— Мама говорит, что нам надо учиться терпению, вот мы и учимся!
— Вы лучше на службе тихо стойте и молитесь, это и есть настоящее терпение, — заметил я им, с трудом удерживая улыбку.
После литургии, пока в доме готовили угощения, принесенные верующими, мы с капитаном присели во дворе на табуретки.
— Хочу вам подробнее про жизнь свою рассказать, почему меня из Нового Афона турнули. Ну, чтобы вы правильно поняли. Кое-что я вам в прошлый раз рассказывал… После катастрофы на Днепре мне справку дали, что с головой не в порядке. Я игумену говорю, что наотрез отказываюсь машину водить: «У меня даже справка есть, где прямо написано — нездоров!» — «Ничего, — отвечает. — В Абхазии можно и с такой справкой ездить!» Я ему серьезно пытаюсь растолковать: «Наеду на кого-нибудь или в пропасть свалимся!» Он не верит, то туда, то сюда посылает ездить. Ладно. Поехали мы на «Газели» с братьями в горы за дровами. У меня все уже внутри кипит. Дорога узкая, одному еле-еле проехать. Навстречу из-за поворота другая машина. Беру резко вправо, а там обрыв. Так и ухнули туда. Но ударились о дерево, каким-то чудом, слава Богу, над пропастью удержались… А игумен мне: «Чини машину и снова за баранку!» Я понимаю, водителей нет. Ведь он вообще-то человек неплохой. Но вот из-за машины уперлись лбами: «Сам крути баранку!» — говорю. Тут я ему все и высказал: «Приказывай своим келейникам, а не мне!» После этого на Псху ушел.
— Понимаю, Георгий. А что это у тебя за справка?
— Нервы не в порядке, батюшка. Да вы не пугайтесь, я человек мирный. — Он с усмешкой посмотрел на меня. — Я вам пригожусь, у меня руки откуда надо растут…
— Подумаю, как определимся с местом, сразу сообщу. У нас в скиту всего две комнаты. А инок Харалампий в эту зиму не сошелся с послушником Евгением. Нужно мне с Харалампием посоветоваться. Подождем, когда из Москвы вернется, — в раздумье проговорил я.
— Обоих знаю: про Евгения ничего не могу сказать, он где-то тут поселился, к монахине Тихоне ходит на беседы. А с Харалампием я бы смог жить, ведь я покладистый, а он — смиренный… — Капитан выжидательно замолчал.
— А семья у тебя есть?
— Есть, как же, жена и дочь. — Послушник шумно и глубоко вздохнул. — После той трагедии пошли у меня с женой нелады. Она в торговле работала, сами понимаете… Завелись у нее дружки из ОМОНа. Как-то я услышал, как она меня по телефону заказывала: «Поломайте ему, — говорит, — руки и ноги, а убивать, — не убивайте! И передайте этому негодяю, — кричит, — что ни квартиру, ни дочку ему не отдам!» В общем, решили они меня сделать полным инвалидом. Посчастливилось мне, что углядел я из другого подъезда, куда уходил покурить, как эти бандюги двинулись в мою квартиру. Проходят мимо, смеются: «Сделаем ему сейчас справку о болезни!» Я и рванул тогда на Кавказ. В Новом Афоне меня приняли в монастырь послушником. А дальше вы знаете, что из этого вышло…
Что-то было в этом человеке симпатичное, и он располагал к себе своей искренностью. Удивительный, хотя и сложный характер…
Из молитвенного дома мы возвращались с Василием Николаевичем и Шишиным. Пчеловод, искоса засматривая мне в лицо, рассказывал:
— Батюшка, есть на Псху пророчество от старых монахов, мол, когда на Псху построят новую церковь и женский скит образуется, значит, пришли последние времена. Что на это скажете?
— А что говорить? Не следует спешить церковь строить и скит создавать женский! Правильно или нет, отец Симон? — Василий Ананьевич остановился, подпер руки в бока и выжидательно прищурился, подтолкнув друга локтем.
— Нужно, непременно нужно церковь строить! Благодаря ей, возможно, и последние времена отодвинутся. А скит сам образовался, не отменишь. Осталось только молиться, а там — как Бог даст, — ответил я.
Мы пошли дальше по единственной деревенской улице, обходя грязные лужи.
— Верно, батюшка. Как Бог даст, так и будем жить, — подтвердили мои друзья. Издалека, с дальнего конца села, донесся крик петуха. Тихо, словно соглашаясь с нами, зашелестел весенний дождь, унося в говорливом деревенском ручье прошлогодние ореховые листья в шумящую на перекатах туманную Бзыбь.
Владыка истины, Всемилостивый Боже, молю, открой мне тайну Твоего пребывания в сердце моем! Когда я смотрю в глубины его, то не достигаю их, а вижу лишь мятущиеся толпы пришельцев и чужаков — дурные помыслы, словно мрачные тучи, заслоняющие от меня сияние солнца истины Твоей. Мир, преходящий, зыбкий и текучий, поселился в просторах моего сердца, дабы никогда не смог я прикоснуться губами жаждущей души моей к животворящим струям благодати Твоей, где обитаешь Ты, возлюбленный Христе мой! За все «услады» мира сего платил я сердцем моим, растрачивая безумно и бессмысленно силы его: за ненависть — сердце, за похоть — сердце, за деньги — опять все то же сердце. И теперь остыло оно, ибо не изведало возвышенной любви, к которой Ты зовешь меня, Господь мой, чтобы я научился отвечать на все происки тьмы мира сего любовью, живущей в глубинах сердца моего: на ненависть — любовью, на злобу — любовью, на зависть — любовью, на смерть и жизнь — безмерной и неистощимой любовью Твоей, Христе.