Страница 99 из 212
Присмотревшись к самоотверженному служению батюшки без-численным паломникам, которые неиссякаемым потоком стремились в Лавру, желая попасть на исповедь к становившемуся знаменитым духовнику, я только сейчас заметил, как ему бывало трудно. До сей поры я не задумывался о сложности, неимоверной трудности и высоте такого послушания, как у отца Кирилла. Несомненно, помощь его страждущим и ищущим душам была неизмерима и несопоставима ни с какой другой профессией. Тысячи людей он привел к Богу, тысячи душ получили от него душевное укрепление и духовное исцеление. Множество сердец, среди которых билось и мое сердце, нашло в нем опору и истинный путь к спасению во Христе.
В этом труднейшем монастырском послушании оставалась незаметной и скрытой другая сторона духовничества — огромная душевная нагрузка и напряжение всех человеческих сил, периодически заставлявшие старца тяжело болеть, и тогда доступ к нему временно закрывался. Тем не менее, монашеское правило ежедневно продолжалось в его келье, даже если отец Кирилл болел. Тогда он лежа слушал наше поочередное чтение канонов и акафистов, прикрыв лицо рукой. Его лицо почти всегда было светлым и сияющим, обрамленное белоснежными прядями волос и длинной белой бородой. Глаза устремлялись прямо в душу, оставаясь в то же время добрыми и строгими. Однажды мне потребовалось срочно обратиться к духовному отцу за советом. После чтения в полдень монашеского правила старец каждый день продолжал до вечера принимать исповедь от паломников. Постучав в дверь его кельи и сказав молитву, я долго ждал. Наконец, дверь слега приоткрылась. Духовник, выглянув, увидел меня:
— А, это ты… Если можешь, в другой раз… в другой раз…
Лицо моего дорогого батюшки казалось пепельно-серым и усталым до невероятности. Один-единственный раз я видел его таким, но его взгляд — предельно усталый — запомнился мне навсегда… Тяжела ноша духовника и не всякой душе возможно понести ее.
— Да, да, отче родной, благословите!
Я отошел от его двери чуть не плача, так мне было его жалко… Об увиденном долго не хотелось никому рассказывать.
Кажется, старец догадался о моем впечатлении от неимоверной тяжести духовничества и его скорбного креста. Когда я уже стал иеромонахом и мы находились одни в его монашеской келье после исповеди, я осмелился спросить у него:
— Батюшка, как вы благословите на будущее, мне тоже быть духовником и иметь духовных чад?
Отец Кирилл задумался. Затем, положив руку на мою голову, с любовью сказал:
— Какие чада? Зачем тебе это нужно? Ты будешь жить в горах с Богом и молитвой…Твой путь — молитва Иисусова, а в молитве — покаяние! Запомнил, отец Симон?
— Запомнил, батюшка! Благословите…
Когда появлялась возможность оставаться в келье с отцом Кириллом с глазу на глаз, я мог задавать ему вопросы, на которые он охотно отвечал:
— Отче, как утвердиться в духовной жизни и стяжать благодать?
— Старайся всегда читать Священное Евангелие, потому что через него приходит в душу помощь Божия… — задумчиво промолвил старец.
— А как мне заниматься Иисусовой молитвой, если из-за послушаний у меня нет времени на нее?
— Иисусова молитва вменена в обязанность каждому монаху, и никаких отговорок быть не может…
— А что же тогда делать?
— Умудряйся… — улыбался батюшка.
В те времена меня, как и всех моих сверстников, сильно занимал вопрос взаимоотношений с атеистической властью.
— Батюшка, сейчас в стране коммунистическая власть и на Церковь продолжаются гонения. Выходит, коммунисты — наши захватчики?
— Да они и есть захватчики. Но после них придут другие и будут еще хуже. Из среды их встанут верующие военачальники и руководители и будут такими же мучениками и стойкими исповедниками веры Христовой, как в первые века.
— Батюшка, а как можно спастись в монастыре?
— Спастись можно, если вы будете иметь между собою мир. Помни, что худой мир лучше доброй ссоры!
Мир душевный значил для отца Кирилла очень много, означая мир совести и мир благодати, тот мир, который не от мира сего, мир любви Божией. Об этом он часто говорил в своих проповедях монашеской братии и проповедуя народу с амвона храма во время служения литургии.
Когда оставалось время после келейного правила, он с любовью поучал нас:
— Что такое мир души, отцы и братия? Это следует хорошо понять сердцем, иначе непонимание этого вопроса станет источником разных заблуждений и утраты монашеского устроения.
Чистота сердца должна быть украшена любовью, а чистота ума — рассуждением. Просто слушать о том, что существует душевный мир, недостаточно, да. Необходима повседневная практика, чтобы наше духовное понимание и устроение развивались день ото дня. Мир души — это то состояние благодати, которое не уменьшается при столкновении с неблагоприятными обстоятельствами: «Бог не есть Бог неустройства, но мира». Наши силы могут ослабевать, но мир благодати всегда пребывает в силе, да. «Ибо Царство Божие не в слове, а в силе». В силе чего, отцы и братия? В силе смирения Христова.
Монахи на лету старались ловить слова старца. Помню, как-то отец Кирилл выходил из кельи, а представительный добродушный архидиакон, помощник Патриарха Пимена, увидев батюшку, спросил:
— Отче, скажи только одно — как спастись?
— Пойте Богу нашему, пойте! — улыбаясь, ответил Старец.
— Понял, отче! Премного благодарен, помолитесь! — с поклоном ответил архидиакон, ныне уважаемый епископ.
После богослужений и послушаний, состоявших в различных хозяйственных работах, иногда меня звал к себе в келью иеромонах Пимен. Его келья была смежной и имела общую прихожую с кельей другого монаха, в монашестве — игумена. Мой товарищ заваривал чай, доставал печенье и стучал в келью соседа. Этот сосед стал незаметно моим ближайшим сердечным другом на долгие годы, которого впоследствии также очень полюбили мои родители за кроткий нрав, рассудительность и какую-то сокровенную привлекательность души. Отец Анастасий преподавал в Духовной академии догматическое богословие и много времени проводил за книгами. Тем не менее он нисколько не похвалялся своими дарованиями и держался так просто, словно мы с ним были знакомы с юности. Со временем он познакомил меня со своей мамой, глубоко верующей женщиной, ставшей впоследствии монахиней. Отец его был известным русским художником, чьи пейзажи находились в Третьяковской галерее. К моменту нашего знакомства отцу Анастасию, так звали моего нового друга, приходилось заботиться о пожилой матери, а также о своей сестре, которая приняла постриг в женском монастыре.
Зима все больше вступала в свои права, с морозами до минус тридцати. Дышать приходилось через варежку, закрывая рот рукой. Сильные морозы сменялись обильными снегопадами. По утрам вместе со старшими монахами, еще в темноте, мы расчищали Лаврский двор от снега, который все валил и валил. Участки монастырского двора были закреплены за монахами и послушниками. Я проникся большим уважением к грузному, с одышкой, известному духовнику, расчищавшему свой участок рядом с моим. Невзирая на непогоду, он старательно орудовал лопатой, хотя было видно, что это ему дается нелегко. Он не пропустил ни одного выхода на это послушание. Когда впоследствии он стал наместником крупного московского монастыря, я уже знал, что с теми монахами, которые доверят ему свои души, будет все в порядке.
Уборка снега не являлась для меня большим бременем. Вдыхать свежий утренний воздух, стряхивая снежные звездочки с лица, чувствовать рядом с собой дружную монашескую семью, зная, что среди самоотверженно работавших рядом монахов нет никого, кто бы свалил свою работу на другого, как это приходилось видеть в миру — все это, с самого первого момента неспешной зимней зари до последних вечерних сумерек, вселяло в душу свежесть и бодрость. Однажды я обнаружил на своем участке огромную наледь, толщиной до двадцати сантиметров, которую пришлось скалывать ломом. Занятый работой, я не сразу услышал удары тяжелого лома с другой стороны двора. Подняв голову, я увидел худощавого монаха, взявшегося помогать мне. Зная, что времени у монахов почти не остается из-за занятости различными послушаниями, эта помощь была явным знаком его искреннего самоотречения. Оказалось, что это трудился давний друг иеромонаха Пимена, вместе с которым они искали пещеру для схимника в горах Таджикистана. Так в мою жизнь в монастырских буднях вошел игумен Прохор, большой любитель Иисусовой молитвы.