Страница 57 из 212
Как бы там ни было, моя жизнь, пусть даже на окраине кишлака, но все же рядом с людьми, подвергалась незаметно душевной порче. Ночами ко мне подступали сильные телесные разжжения, пугая своей длительностью. К тому же деревенские девчонки, которые отличались удивительной восточной красотой, не прочь были пококетничать со мной, когда по близости не видели взрослых, или шутливо зазывали на свидание, предварительно оглядевшись по сторонам. Такое общение не могло не сказаться на моей душе. Много нравственных мук стоил мне отказ от искушения, и все же сердце невольно склонялось к игривому отношению и пустым мечтаниям. В один из таких долгих искусительных периодов, которому, казалось, никогда не наступит конец, я написал Богу письмо, обильно полив его слезами и прося защиты от длительного телесного горения, подобного адскому пламени. Я отнес письмо в лес и там сжег его на камне, после чего брань незаметно утихла. Ты, Боже мой, попустил мне подобные телесные брани по гордости моей, ибо живя в миру, который стоит на гордости, невозможно не заболеть ею, если не явно, то тайно.
Поэтому я согласился с просьбой родителей и, расставшись с Институтом сейсмологии, начал поиски подходящей работы, дающей мне уединение.
Просматривая различные объявления в городских газетах, я увидел заметку о работе метеорологов. Это показалось интересным. Я отправился в управление метеослужбы, где удалось выяснить, что в горах, не очень далеко от столицы, существует сеть гидрометеостанций, ведущих наблюдение за расходом воды в реках, включая слежение за погодой, и что меня могут взять на такую станцию наблюдателем. Полный воодушевления и радостных надежд я был зачислен на станцию, расположенную на чудесной горной речке в тридцати километрах от города. Здесь только повеяло первым дыханием весны, снега в горах лежало еще очень много, и подняться к месту моей новой работы я не мог по условиям безопасности. Поэтому мне предложили дожидаться на соседней станции моего непосредственного начальника, когда он сможет спуститься за мной.
И вот, я лечу на грохочущем вертолете, сидя у открытой двери, накрепко пристегнутый ремнем — мне поручено сбрасывать мешки с буханками хлеба и почтой на высокогорные метеостанции. В кабине вертолета, кроме начальника отряда, сидят трое «самовольщиков» — метеоработники, молодые ребята, пойманные в Душанбе из-за самовольного оставления места работы и уличенные в нарушении правил техники безопасности в горах. Зимой категорически запрещалось покидать станции из-за риска погибнуть в снежных лавинах. Вертолет сделал крутой вираж над большим снежным плато, на котором стояли несколько метеорологов и махали нам руками. Я столкнул два мешка с хлебом, один мешок упал в рыхлый снег и сотрудники станции занялись им. Второй мешок ударился о твердый наст и булки разлетелись по снежной целине. К ним устремились ребятишки соседнего кишлака, проваливаясь в снегу по колено.
К другой метеостанции мы подлетали осторожно, так как она располагалась в узком ущелье с высокими острыми пиками. Домик станции был завален снегом вровень с крышей, на которой стояли люди и размахивали руками. Вертолет завис над снежной площадкой. Мешки упали рядом со станцией, с ними было все в порядке. Оставалось «выгрузить» самовольщиков. Меня оттащили от двери. Вертолет опустился пониже, до четырех-пяти метров, раздувая лопастями снег. Пилоты показали ребятам жестами, что нужно побыстрее прыгнуть в снег. Отважные парни прыгнули вниз один за другим и сразу исчезли в снежной толще. Вскоре из снега показались их головы, и они выбрались на поверхность, показывая, что все отлично. Вертолет в крутом вираже устремился вниз по ущелью.
Мы приземлились на засыпанной снегом горной дороге, в которой была протоптана тропа. Метеостанция располагалась на берегу реки рядом с дорогой. Летчики, не выключая двигателей, высадили сначала меня, потом выкинули груз для метеорологов. Подняв снежную метель, они улетели, провожаемые сотрудниками станции: начальником, мужчиной под пятьдесят, и его женой, укутанной в платки. Из дверей наблюдала маленькая девочка и еще какая-то фигура. К сожалению, меня поселили вместе с определенно спивавшейся личностью. Этот человек постоянно ссорился с женой, жившей с маленькой дочкой. Женщина развелась с первым мужем, который перевелся на другую станцию, и теперь у нее не складывалась жизнь со вторым. Меня определили временно в помощь этой сотруднице для замера воды в реке, что, действительно, оказалось нелегким делом.
Мой сосед по комнате постоянно курил. Чтобы избавиться от дыма, я уходил в баню и там молился на банных лавках, где меня случайно обнаружил начальник метеостанции. Он непонимающе уставился на меня, когда, вставая, я опрокинул лавку и тазик, упавшие с большим грохотом. Пришлось объяснить, что из-за табачного дыма я ухожу в баню «отдышаться».
Утром, вместе с женщиной, я вышел на работу, которая заключалась в том, что мы с подвесного моста опускали в кипящую бурунами реку длинную мерную рейку с измерителем скорости воды на конце. Ее прямо вырывало из рук стремительным потоком.
Выполняли мы эти замеры три раза в день, несмотря ни на какую погоду. Когда шел дождь со снегом, руки так застывали, что ничего не чувствовали. Измучившись от табачного дыма и напряженных недружеских отношений между сотрудниками метеостанции, а также утомившись от непрекращающихся холодных дождей, я начал сильно унывать.
Когда дожди, наконец, закончились и небольшой мороз сковал крепким настом мокрый снег, мне передали, что за мной пришел сотрудник с моей гидрометеостанции. Это был пожилой худощавый таджик, лет пятидесяти, в кепке, а не в тюбетейке, как все таджики. Оказалось, что он памирец, представившийся мне как «Миша». На родном языке его имя звучало иначе, но по схожести с русским именем, он стал зваться «Миша».
Рано утром, пока держался крепкий наст, мы начали подниматься вверх вдоль красивой голубой реки. К полудню солнце растопило снег, и мы начали проваливаться по колено. После утомительного перехода мы подошли к станции, — это был крохотный домик в одну комнату с бетонной пристройкой, определенной под склад. В комнатке стояли две койки, стол, в углу располагалась большая печь, на которой готовилась еда. Бетонная комнатка была завалена вещами, бумагой и гидрологическим оборудованием. Миша, он же мой начальник, с горечью рассказал, что прежние сотрудники просто бросили станцию, оставив нас без дров, поэтому первым делом нужно идти заготавливать дрова.
Несмотря на сильную усталость, мы взяли по мотку веревки для дров, переправились по тросам на подвесной тележке через поющую на разные голоса реку, и поднялись в густой арчовник, осыпаемые мелким дождем и окутанные облаками тумана. В лесу мы напилили, сколько смогли, сухих нижних ветвей можжевельника, набрав две больших охапки. Миша обвязал их веревками и помог мне взвалить на спину тяжелую вязанку. Другую вязанку, побольше, взял сам. Сидя на снегу, он продел руки в веревочные лямки своей охапки дров. Я помог ему подняться, и мы побрели, проваливаясь в снег, к переправе. Начальник растопил печь, которая сразу же весело загудела, и поставил чайник. В комнате стало тепло и уютно. У печи мы развесили мокрую одежду, сняли сапоги, в которых было полно воды, и переоделись.
Нельзя сказать, что новая жизнь пришлась мне по вкусу. Жить лицом к лицу с незнакомым человеком и пытаться молиться — дело заведомо неудачное. Радовало только одно — Миша оказался чудесным человеком, которого я полюбил за искренность и доброту.
Он увлеченно рассказывал мне о своей нелегкой памирской жизни, так как хорошо говорил по-русски, об обычаях и нравах памирцев и о самой высокогорной станции Союза на леднике Федченко, где ему пришлось поработать. И все же, несмотря на нашу дружбу, я начал сильно падать духом, потому что условия на крохотной станции оказались не совсем подходящими для молитвенной жизни. Через неделю мой начальник ушел в город за продуктами, заодно желая навестить семью, и я остался один. За время его отсутствия мне удалось кое-как возобновить молитву и душа немного ожила. Через десять дней Миша прилетел на вертолете, который, пробив облака, сел на поляне, подняв тучу снежной пыли. Мы спешно выгрузили ящики с продуктами и вновь окутались снежной метелью от винтов, когда вертолет резко ушел в синеву неба, проглянувшего в завесе тумана.