Страница 55 из 212
Когда в мае я снова приехал в Душанбе, то обнаружил, что родные мои непоседы живут уже в другом районе города, поближе к центру, в маленьком домике с двумя комнатами и кухней, на тихой зеленой улице. Этот район больше устраивал родителей. Он был действительно удобен для них и к тому же больше заселен русскими. Мне они оставили комнату с окнами на улицу, а сами жили в передней проходной комнате. Такая перемена в нашей жизни их вполне устраивала, а меня сильно стеснила. На этот период у меня уже появилось несколько верующих знакомых, с которыми я периодически встречался, чувствуя себя с ними более свободно, чем с сотрудниками института, потому что мог открыто говорить с ними о своей вере. Для меня снова стало затруднительным рано вставать на молитву, делать поклоны и поздно ложиться, так как это безпокоило отца и мать, которые потихоньку старели.
Выход из этого положения я нашел в том, что попробовал снять дом в ближайшем горном ущелье, куда регулярно ходил маленький автобус. Дом с большим балконом и отличным видом на голубую реку и на горы удалось найти сразу, потому что он был единственный, который сдавался в этом курортном горном поселке. Договорившись с хозяевами-таджиками о цене, я сказал родителям, что хочу пожить неподалеку от города, в горах. Они, вопреки моим опасениям, быстро согласились. Мы с отцом заказали самосвал для перевозки угля, и этот уголь я затем перетаскал ведрами в подвал своего нового дома. Вещи я перевез в рюкзаке, потому что никакую мебель мне покупать уже не хотелось. Азиатский обычай жить на полу, постелив коврик «курпача» и укрываясь одеялом «курпа», больше всего мне нравился из-за своей неприхотливости.
В углу большой комнаты моего нового дома стояла железная печь, за которой во время уборки я обнаружил ворох старых газет. Когда я начал перебирать их, то из бумаг выпал большой серый скорпион и яростно замахал хвостом, но я быстро выбросил его веником в кусты. Сначала мой выбор места для ночлега остановился на первой маленькой комнате с окном, смотревшим на ближайший склон горы, затененный густой арчой. Осматривая окрестности, я с сожалением обнаружил, что на этом склоне, чуть повыше дома, находится мусульманское кладбище. Но переменять комнату не стал, так как утомился после переезда и уборки запущенного дома. И все же пришлось это сделать в первую же ночь.
После Душанбе, от радости, что я опять живу в красивых горах с чистым воздухом и голубой рекой, молитва долго не давала мне уснуть. Однако усталость взяла верх, я лег и закрыл глаза. Мне показалось, что я не сплю. В окно со стороны кладбища крался колдующий свет молодого месяца, оставляя на полу, неподалеку от меня, светлое очертание оконного переплета. Прямо под лунным светом сидел, поджав по-восточному ноги, злобный старик в чалме и глухим голосом бормотал какие-то заклинания. По всему было видно, что он сильно недоволен моим присутствием в доме. Я хотел сказать хотя бы «Господи, помилуй!», но тело словно сковало какой-то силой, а губы и язык как будто оцепенели. В сильном страхе, с бьющимся сердцем, я сделал отчаянное усилие, несколько раз проговорил Иисусову молитву и…проснулся.
В комнате никого не было, а лунный свет из окна по-прежнему сиял на полу. Но сердце продолжало колотиться, и страх не проходил. Взяв подмышку курпачу и одеяло, я перешел в соседнюю комнату, с окнами, выходящими на реку и веранду. Затем я зажег несколько свечей и со свечой обошел все комнаты, окадив их ладаном. Свечи, ладан и маленькие дешевые иконочки я покупал в церковной лавке, и здесь все это мне очень пригодилось. Постелив постель в большой комнате, пахнущей ароматным ладаном, я мгновенно заснул. Когда я открыл глаза рано утром в озаренной ярким солнцем комнате, на сердце было тихо и спокойно, как будто ночью ничего не произошло, хотя я начал догадываться, почему этот дом так долго стоял пустым и заброшенным. Но теперь мне стало абсолютно ясно, что только с молитвенной помощью можно устоять против подобных «явлений», и все утро я молился Господу, чтобы Он даровал мне защиту от злых духов. Больше подобных происшествий в этом доме со мной не происходило.
Любители гор из Душанбе рассказывали мне с восторгом в глазах об одном необыкновенно красивом месте в верховьях ущелья, в котором я поселился. Автобус туда совершал всего один рейс в день, поскольку дорога была неблизкой. Отправляясь в полдень из Душанбе, после долгого кружения по крутым поворотам, водителю приходилось ночевать в этом дальнем кишлаке. Собравшись посетить удаленный горный район, я взял немного подарков для местных жителей. Теперь я уже знал восточные обычаи — без подарков ни шагу! Я захватил с собой коробку конфет и яркую цветастую русскую шаль с бахромой. Такие шали очень ценили таджикские женщины. Помолясь перед дорогой, я отправился в путь.
Дорога забиралась все выше и выше, пока арчовые леса не сменились альпийской луговой травой. Ущелье распахнулось, и в высокогорной долине, с легкой туманной дымкой, открылся большой кишлак, где заливались гулким басом собаки — конечная остановка нашего автобуса. Мне предстояло подниматься дальше по трассе, уходящей крутым серпантином на высокогорный перевал (выше трех тысяч метров). Почти под самым перевалом, который еще укрывал трехметровой толщей спрессовавшийся снег, вправо ответвлялась моя дорога, ведущая к последнему маленькому кишлаку, затерявшемуся в лугах среди горных пиков. Это крохотное селение носило удивительное имя — «Назарет».
Идя по узкой извилистой дороге, среди зеленого разнотравья, с алыми пятнами отцветающих маков, я периодически присаживался на обочине и молился по четкам. В Сари-Хосоре я впервые увидел твердые и гладкие серебристые зерна — плоды одного растения, называемого «бусенник», похожие на косточки, из которых таджики делают себе четки. Русские называли эти плоды, действительно очень удобные для четок, — «Богородичные слезки». Сделал себе такие четки и я, так как старенькие четки, подаренные когда-то монахиней в Гаграх, истерлись, как я ни подшивал и не обматывал их нитками.
Вид за видом горные пики все больше открывали свою величественную красоту. Я шел вдоль цветущих лугов, покрытых синими ирисами, издававшими тонкий аромат. По альпийским склонам качались под ветром высокие золотистые эремурусы, в ложбинах притягивали взор темно-красные пионы. Повсюду бежали вниз, позванивая на камнях, чистые горные ручьи, по берегам которых теснились лютики и ромашки, украшая подножие грандиозного горного амфитеатра, с ледниками, сверкающими в прозрачном синем воздухе. До вершин, казалось, можно было дотянуться рукой, настолько близко они располагались.
Я присел на обочину дороги, очарованный необыкновенной панорамой. От невыразимой красоты горного пейзажа в моем сердце неожиданно забила, словно родник, живая горячая молитва, как благодарность Богу за это счастье. Слезы покатились по моим щекам. Необыкновенное чувство глубокого сопереживания с этой красотой стеснило мою грудь. Я медленно повалился на спину, не в силах удержать это чувство в себе. Весь мир с его несказанной красотой начал меркнуть, переходя в какое-то неуловимое, зыбкое и нежное сияние, которое, тем не менее, ощущалось ясно и зримо, как живущее во мне и во всем окружающем пространстве.
Ум, казалось, остановился. Дыхание словно замерло. Я лежал на спине и даже ощущение самого себя начало теряться в этом живом пульсирующем пространстве. Слово «Иисус» словно пронизывало все, что являлось мной и всей вселенной, сладкое блаженное забытье охватило душу, и она как будто потеряла ощущение времени. Не помню, сколько я лежал, но холод приближающегося вечера заставил меня медленно прийти в себя. Подниматься и двигаться дальше не было никакого желания, хотелось остаться здесь навсегда с одним сладким именем в сердце и устах — «Иисусе…»
Но подняться все же пришлось. Сильный резкий холод потянул с вершин. Солнце быстро садилось за зубцы гор. Ближние долины сплошь укрыла фиолетовая тень.
Где-то далеко на юге в долине зажглось зарево огней Душанбе. Пройдя еще немного, я увидел, что дорога заканчивается в маленьком кишлачке, уступами примостившемся на склоне протяженного хребта. Плоские крыши кибиток служили двором для других домов. В окнах горел красный закат заходящего солнца, из труб тянулись сиреневые дымки. Возле крайнего дома стоял парень, утопая в алом закатном зареве, и рубил дрова. Кое-как он понял мою просьбу, что я прошусь переночевать, и повел за собой.