Страница 30 из 212
Когда я начинал говорить молитву, страх, парализующий ум и тело, ослабевал, хотя дыхание его, подобное ознобу, обдавало холодом все сердце, а по телу шли колючие мурашки. Чем дольше я говорил молитву, тем ощутимей ослабевало чувство страха. Этот страх как бы отодвигался от меня все дальше и дальше, ослабляя свою мертвящую хватку. Внутри, в себе, я увидел сердечное пространство, где страха не было. Тихая радость шевельнулась в душе. Оказывается страх не являлся моим состоянием. Он навязывал себя моему сердцу как нечто внешнее, вынуждая его испытывать чувство страха. Так, борясь с набегающими волнами этих ощущений, вызывающих безсознательный страх, который отбегал прочь, когда я усиливал молитву, и вновь оказывался рядом, когда я рассеивался, прошла невероятно долгая ночь, пока я, вконец утомленный, не заснул.
Душевная тьма состоит в том, что скрывает от нас не свет, ибо скрыть его не может, а скрывает лишь нашу возможность достичь света. Свет благодати есть наша внутренняя правда, неистощимая вовеки, и это есть свет Святого Духа, говорящего с нами голосом совести. Дух этот, если видит решимость в сердце к познанию Его, открывает Себя человеку в Божественном даре нетленной жизни, не имеющей в себе никакого страха.
Всю первую неделю я жил на озере совершенно один, привыкая отражать натиск ночной паники. Постепенно в душу стало проникать успокоение. Чем больше успокаивалась душа, тем больше открывалась ей совершенная красота окружающего мира. Днем я взбирался на огромный камень на озерном берегу, резко уходящем в глубину. С высоты мне было отчетливо видно, как отвесные лучи полуденного солнца сияющими стрелами погружаются глубоко в воду, не достигая дна. Вода оказалась не слишком холодной, а на вкус — сладкой и мягкой. Когда к полудню стало достаточно жарко, я рискнул прыгнуть в озеро вниз головой с этой каменной глыбы. Глубина не обожгла холодом, а подарила ощущение прохлады и свежести. Когда под водой я открыл глаза, вокруг меня танцевали солнечные лучи, освещая безконечную таинственность подводного мира, не имеющего никаких очертаний. Вынырнув, я попытался доплыть до противоположного берега, но он оказался слишком далеким. Сомневаясь, что у меня хватит сил вернуться, я поплыл обратно.
Присмотревшись внимательно к скалам, обрамляющим озеро, я заметил под ними какое-то плавающее сооружение, издали похожее на плот. Подплыв поближе, я чуть было не захлебнулся от восторга: удивлению моему и радости не было предела. Это был действительно плот из старых шпал, неведомо как попавших на озеро и скрепленных расшатавшимися железными скобами. Отбуксировав его к берегу, я попрочнее вбил камнем все скобы, затем из длинной ветки перочинным ножом выстругал довольно сносное весло и с ликованием отправился в первое путешествие по озеру. Большая часть озерного берега представляла собой скальные обрывы, лишь в одном месте на противоположном берегу я обнаружил место, где можно было причалить и выйти на уже знакомую мне перевальную тропу, которая была видна из палатки. Заодно в этом плавании удалось открыть удивительное свойство малой Рицы. В нее не впадала ни одна речушка, но вода в озере, сгоняя упавшие листья в дальний правый угол, медленно двигалась по кругу, и по спирали неторопливо закручивалась в воронку, уходя в скальные породы.
До конца недели я оставался в одиночестве. Молитва день ото дня укреплялась, ночной страх совершенно исчез. Но следующее открытие стало причиной новых опасений и большой тревоги. С гигантского обрыва, когда-то образовавшегося из-за грандиозного обвала и ставшего плотиной для образования большой Рицы, по ночам с сильным грохотом сыпались камни, вызывая в воображении засыпанные обломками дома и погребенных под обвалом людей. Исследовав обрыв, я с облегчением увидел, что камни скатываются в глубокое ущелье, отделенное от малой Рицы скальным гребнем, так что камнепады для моей палатки не представляли никакой опасности, и я успокоился.
Подошла суббота. К вечеру с перевала донеслись голоса и смех. Это спускалась группа туристов, человек двадцать, идущих по маршруту, пролегающему через озеро. С криками и шутками они поставили палатки, разожгли костер и занялись приготовлением ужина. Вначале туристы не заметили мою палатку, но те, кто отправились собирать валежник для очага, стали поглядывать на нее издали, влекомые любопытством. Вечером, освещая путь фонариками, ко мне приблизилась делегация с приглашением разделить с ними ужин у костра. От застолья я отказался, но пообещал прийти к костру попозже. Вскоре, не дождавшись моего прихода, заинтересовавшиеся туристы опять пришли звать меня не вечернюю беседу. Как ни отказывался я под разными предлогами от шумной компании, с бряцавшей у костра гитарой, пришлось присоединиться к ожидающим меня туристам, которые оказались студентами мединститута.
За чаем начались вопросы: кто я, и почему живу в лесу один. Так как я принял решение всегда говорить по совести, то пришлось сказать, что живу в лесу один ради того, чтобы испытать самого себя. Возникло недоуменное молчание, и кто-то проговорил: «Да он, кажется, современный отшельник!» Как только прозвучало это определение моего статуса, возникшее напряжение сразу разрядилось и настороженность всей компании исчезла. Посыпались шутки, зазвучал смех. Сославшись на свой распорядок и извинившись, я ушел в свою палатку, где с трудом завершил свои молитвы, постоянно отвлекаясь на шум и песни.
Утром туристы принесли мне продукты, которые им уже были не нужны, так как их маршрут заканчивался на Рице. Они оставили возле палатки вермишель, картофель, хлеб, консервы, варенье и затем столпились у входа.
— А можно задать вопрос? — из толпы собравшихся выскочила бойкая девушка.
— Можно.
— Скажите, а как вы пришли к прозрению?
Пришлось ответить, как подсказывала совесть:
— Постепенно пришел к выводу, что жизнь в уединении — это именно то, что мне нужно.
— Понятно… — протянул чей-то голос, хотя в нем не было уверенности. — До свиданья, отшельник! — попрощались студенты хором.
С этого времени каждая группа туристов, раз в неделю, приносила мне продукты и задавала те же самые вопросы. Как-то один из туристов проговорился, что инструкторы на турбазе предупреждают все группы этого маршрута, чтобы они не обижали «отшельника».
Живя у горного озера и делая наброски горных пейзажей в альбом, у меня снова возникло желание писать стихи, но почти все они были надуманны и неудачны. Помню только часть одного стихотворения:
Так как слава об «отшельнике» уже распространилась и среди местных жителей, на озеро начали наведываться любопытные экскурсанты с большой Рицы. Иногда они останавливали меня, встречая на тропе: «Скажите, где здесь живет отшельник?» На эти вопросы я пожимал плечами: «Не знаю никакого отшельника…» Чтобы прекратить слухи, я начал объяснять приходящим туристам и экскурсантам, что учусь на художника, а здесь делаю наброски красивых горных пейзажей, и даже показывал свои рисунки особо любопытным инструкторам. Но это не рассеяло их убеждение в том, что я верующий и поселился на озере как отшельник.
Видя, что все мои попытки изменить сложившееся мнение полностью провалились, я стал подолгу уходить в лес, как только слышал голоса людей. Это доставило мне уйму неприятностей. Комаров в сырых и тенистых местах оказалось неимоверно много, и молиться среди их непрекращающихся атак и укусов у меня пока еще не хватало сил, а лазание весь день по скалам и обрывам вызывало сильную усталость. Поэтому вечером сон одолевал меня, и я часто засыпал, даже не раздеваясь. Но все же мне удалось отыскать по обрывам среди сосен небольшие полянки, где меня обдувал легкий ветерок и я не испытывал мучений от комаров. Прижавшись спиной к гудящему под ветром стволу огромной пихты, уходящей в небо, я отдавался молитве, охваченный острым и щемящим чувством счастья, благодаря Бога за то, что живу в таких прекрасных горах и могу свободно молиться. Пока еще мое внимание оставалось очень рассеянным и часто я, увлекшись полетом бабочки или ползущим у ног жуком-древоточцем с длинными усами, забывал обо всем на свете и терял молитву.