Страница 21 из 212
Университетская библиотека поразила меня обилием книг и, что особенно ценно, обилием действительно редких и старинных изданий. Как выяснилось, книжные фонды библиотеки были основаны на базе Варшавского университета, все книжные запасы которого были перевезены в наш город после подавления польского восстания в XIX веке. Видимо поэтому на многих факультетах университета училось много польских студентов. Учеба увлекла меня тем, что открылась возможность прочитать всю русскую и зарубежную классику, включая и современную русскую литературу. На несколько лет Хемингуэй и Ремарк захватили меня своим мужественным стилем. Помню, мне почему-то стали близки немецкие средневековые романтики с их сказочностью и народной образностью, особенно сказки Гофмана. Гете, Шиллер, а затем Данте, Петрарка и, наконец, Шекспир открыли мне новый мир трагизма человеческих страстей и столкновений мятущихся душ.
О Гомере хотелось бы сказать особо. Мне нравилось его не только читать. Я стал жить жизнью его созданий — Одиссея, Ахиллеса, Патрокла и других героев гомеровского эпоса. Вместе с ними мое сердце погружалось в битвы и сражалось рядом с Одиссеем против коварных врагов его домашнего очага. На несколько лет Гомер стал для меня непревзойденным эталоном писательского мастерства. При этом мне было еще неведомо, что всякое мирское страстное любопытство подобно дурману, ибо портит чистоту души, привнося в нее чуждые ей страсти, и отрезает ее от благодатной жизни в Боге, становясь, в конце концов, разрушающим комплексом душевных противоречий.
Незаметно прошла зимняя сессия, причем в декабре мне, так уж само собой получилось, выпал случай съездить в командировку на Северный Кавказ и повидаться с любимой девушкой. Мы долго гуляли в старом парке под голубыми елями, опушенными сверкающим снегом, и проговорили до звезд, строя прекрасные планы на будущее, которым не суждено было исполниться. Несбыточные услужливые мечты волновали нас, и мы надеялись на лучшие перемены в нашей жизни. Однако весна захватила меня учебой, а затем и сдачей экзаменов. Выйдя как-то из аудитории после последнего экзамена, я оторопел: предо мной молодой и свежей зеленью сияло и пело на все птичьи голоса свежее и чистое утро начала июня, а я должен был работать и ждать отпуска до такой неблизкой, далекой и холодной осени.
Работа, на которую я устроился, не слишком утомляла меня, давая возможность учиться и заниматься в библиотеке. Работать я начал в одном из отделов лаборатории у доцента строительного института, мягкого и покладистого человека, выбранного вскоре парторгом института. Он очень благоволил ко мне, прощал опаздания на работу и ранние с нее уходы, только бы выполнялись в срок его задания, к которым я относился со всей искренностью и старанием. В этих заданиях мне помогала одна девушка, лаборантка, учившаяся в институте на вечернем отделении. Миловидная и умная, она самоотверженно взяла на себя все расчеты, а экспериментальная сторона опытов была возложена на меня. Незаметно мы сблизились, и наши отношения застряли где-то между дружбой и влюбленностью. Но море звало меня неодолимо и я решил уволиться, сильно огорчив этим своего шефа. Он с большой неохотой подписал мое заявление об уходе.
За зимний период удалось собрать кое-какую сумму для поездки на море. Не очень довольные родители согласились отпустить меня, взяв обещание писать им письма. Они добавили немного денег, что позволило взять с собой и моего друга. Мама сделала на внутренней стороне брюк маленький кармашек, положила в него деньги и заколола этот тайничок булавкой, наказав мне не спускать с него глаз. Я был готов к путешествию и радовался предстоящей свободе от хождения на работу. То же самое чувствовал и мой верный товарищ, которого родители отпустили со мной на все лето.
Наконец мы уселись в плацкартном вагоне поезда, идущего на юг, и, сидя у окна, любовались южными холмистыми ландшафтами в кудрявой прозелени буковых лесов. За окном, как и в наших сердцах, сияло солнце радости, молодости и самых лучших надежд — солнце обманчивой душевной свободы. Этот обман неотступно преследовал нас, представ перед нами в облике двух навязчивых парней грузинского типа. Подсев к нам, они достали карты и спросили, не хотим ли мы поиграть? Я твердо ответил, что мы с другом не играем в карты на деньги.
— Мы тоже никогда не играем на деньги, — усмехнулся один из них. — Просто скучно, дорогой, сидеть весь день в купе. Поэтому мы ищем кого-нибудь, чтобы как-то убить время!
Уговорив нас, наши попутчики объяснили нам правила игры, при которой для полного выигрыша нужно набрать тридцать одно очко. Поиграв с нами минут десять, они заявили, что без денег все-таки скучно играть. Но так как они никогда не играют на деньги, то можно чисто символически ставить на банк по копейке, так, для простого интереса. Началась игра на копейки, в которой я выиграл несколько рублей.
— Поздравляю с выигрышем! Ты неплохо играешь, молодец! — польстил мне один из игроков. Игра продолжилась снова, пока старший из картежников не достал со вздохом рубль и не сказал:
— Эх, была не была! Ставлю рубль!
Пришлось и нам ответить тем же. Мне выпали карты, в сумме составившие тридцать очков, и я собрался не сдаваться, о чем и шепнул другу, у которого карты были похуже. Постепенно общая сумма в банке перевалила за несколько сотен рублей, отступать было некуда. Мне пришлось извиниться и выйти в туалет, чтобы достать из маленького карманчика, застегнутого маминой булавкой, остальные деньги.
Выйдя из туалета, я увидел, что наше купе окружила группа парней, внешностью похожих на наших игроков, и догадался, с кем мы имеем дело. Принеся деньги, мне пришлось их все поставить на выигрыш, который составлял крупную сумму по тем временам. Мы открыли свои карты, то же сделали и наши соперники: у них было тридцать одно очко, у нас — тридцать. В полном молчании мы смотрели, как грузинские картежники сгребали деньги со стола. Обратив внимание, что мы сидим в совершенном оцепенении, один из них заметил:
— Что, денег у вас совсем не осталось?
— Нет, — выдавил я из себя.
— Ну ладно, вот вам на пирожки! — и он, уходя, кинул на столик трешку.
Оставшись без денег, мы молча легли спать, а утром вышли из поезда с тремя рублями. К игре в карты было полное отвращение. Море шумело рядом и играло огнями и бликами, словно смеясь над нами, отражая восходящее летнее солнце. Мы купили на подаренную нам трешку пакет пирожков, запили их водой из крана и медленно пошли по набережной, не зная, что предпринять дальше. Мир земной красоты готов был принять нас, но мы не были готовы принять его таким, как он есть.
Чем больше слепота испорченной и горделивой души, тем больше в ней спеси и самодовольства и, что страшнее всего, неприязни и ненависти к честности и кротости смиренной души. Встречаясь с разными людьми, мое сердце инстинктивно начало избегать злых и испорченных людей, но своего собственного зла — скрытой гордости и своей испорченности еще не могло видеть, потому что глаза сердца оставались еще слепы. Для их полного прозрения Бог иногда попускает весьма неприятные встречи, подобные горькому лекарству. Чем дальше мы удаляемся от Христа, тем сильнее в нас искажается образ Божий, но чем ближе мы ко Христу, тем яснее становится для нас, какими мы должны быть. Грех — это искаженное подобие свободы человеческого духа, ищущего наслаждения в своем рабстве греху. Уходя от света истины, мы уходим в мир теней, а став тенью, трудно вернуться в мир благодати, ибо истинная Жизнь пребывает лишь в ней, избрав благодать Своей обителью. Совершение греха зачастую требует сообщников, но совершение добра нуждается лишь в одном Боге.
МИР ЗЕМНОЙ КРАСОТЫ
Каждый значимый для души опыт дается нелегко, но именно он и есть лучшее ее приобретение. Смиренная душа естественно высока в Боге, а гордая душа — жалкая имитация этой смиренной высоты. Ревнующим о своей славе мешает жить слава Божия. Жаждущим власти становится помехой владычество Бога. Внушающим страх ненавистно могущество Божества. Ищущие телесных наслаждений отвергают любовь к Богу и кощунствуют над ней.