Страница 155 из 212
За разговорами я не заметил, как стемнело. Стал накрапывать дождь. Сунув за пазуху горячий хлеб, которым меня наделили хозяева, я стал прощаться.
— А фонарик есть?
— Есть, «жучок».
Илья поглядел на мой механический фонарик:
— Не очень надежен. Ну ладно, с Богом!
Темнота на тропе стояла полная. Фонарик жужжал в руке, высвечивая мокрые кусты фундука и каштановые деревья. Неожиданно в кустах слева что-то зашумело. Я направил туда свет фонарика, быстро нажимая на рукоятку и стараясь поярче осветить темноту. Послышался топот, и… мой фонарик внезапно погас.
Напрасно я тряс его и пытался получше ввернуть лампочку. Она перегорела, и совершенная темнота обступила меня со всех сторон. Нащупывая ногами тропу, я медленно двигался вперед, вытянув руки, чтобы не столкнуться с деревом. Помыслы один страшнее другого начали устрашать меня. Что это было в кустах? Кабан? А вдруг медведь? Страшная мысль, что мои руки могут внезапно упереться в оскаленную морду или мохнатую грудь медведя, вставшего на дыбы, парализовала меня. Я начал громко читать Иисусову молитву, пытаясь определить, где я нахожусь, и ощупывая почву ногами. Моросящий дождь заливал лицо. Мне казалось, что это ночное приключение длится целую вечность. Когда мои руки нащупали калитку, мне стало смешно: какие глупости лезут в голову! Но с той поры я всегда носил с собой запасные лампочки для фонарика.
На следующий день ко мне зашел милиционер с ружьем на плече и молча протянул мне телеграмму от отца Пимена: «Встречай в Сухуми. Приезжаю с братьями и грузом».
— Спасибо, Валера. А у меня есть к тебе вопрос.
— Слушаю.
— Ты почему на Пасху не причащался?
— Батюшка, я все это очень уважаю, — ответил он, широко улыбаясь. — Однако верующим я стану, как мне кажется, еще очень нескоро, может быть, только к старости… Но если нужна какая-нибудь помощь, я всегда рад помочь!
На этом мы распрощались, а я задумался. Все же мне очень нравился этот парень.
Собравшись, утром я улетел в Сухуми к моим добрым знакомым — матушке Ольге и дьякону Григорию. Они обняли меня, как близкие родные люди, и усадили за стол. Матушка налила полную тарелку борща:
— Ешь, батюшка, от пуза…
— Да мне никогда столько не съесть!
— А ты съешь. Отцы наши умели и поститься, и много есть!
— Ну, так то отцы… — пытался сопротивляться я.
— Ольга, пусть ест сколько может, что ты мучаешь монаха? — вставил свое веское слово отец Григорий.
Матушка снова начала разговор о своем старце, отце Виталии, жившем в Тбилиси у владыки Зиновия. На стене висела фотография, где старец был снят во время литургии очень впечатляюще: молитвенное лицо и ясные проникновенные глаза.
Матушка принесла мне большую пачку писем отца Виталия и дала их на ночь почитать, предупредив, чтобы я никому о прочитанном не рассказывал. Из писем мое сердце ощутило его огромную любовь и сострадание к людям. Стало ясно, что писал их человек удивительной судьбы и огромных Божественных дарований. Некоторые письма старца меня потрясли: в них он сообщал, что Советский Союз скоро рухнет, после чего в Абхазии начнется война с Грузией. Все мы понимали, что сроки власти коммунистов подходят к концу, но что это произойдет так скоро, как-то не верилось. Предупреждениям отца Виталия тогда я не придал особого значения. Мало ли что может произойти, и вряд ли это случится так скоро…
Добрая матушка предложила мне написать письмо старцу в Тбилиси, уверяя, что это только поможет нам в наших попытках начать жизнь пустынников.
— Лучше него, поверь, никто не знает, что такое пустыня! — заявила она. — Мой тебе совет: съезди к старцу в Тбилиси!
— Матушка, мне неудобно после отца Кирилла ехать к другому духовнику, хотя я его очень уважаю! А письмо мне бы хотелось ему написать, только сначала спрошу благословения у своего батюшки…
Отцу Кириллу я позвонил с городского почтамта.
— Письмо написать можно, — ответил батюшка и добавил: — он настоящий пустынник!
Матушка Ольга тем не менее настаивала:
— Ты бы все-таки съездил к старцу!..
Возможно, я бы поехал в Тбилиси, но уже на следующий день приезжали братья вместе с архимандритом, и я остался.
Встреча с отцом Пименом и ребятами была шумная и радостная. Андрей говорил только о горах и жил в предвкушении свидания с ними. Из вновь прибывших выделялся светловолосый паренек из Подмосковья, Александр, скромный и застенчивый. Отец Пимен явно благоволил к нему. Мой друг привез письма от батюшки и моего отца, а также новые книги, продукты и гуманитарный груз, который выделила Лавра: печенье и сухофрукты. Архимандрит привез деньги, пожертвованные на скит отцом Кириллом и чадами скитоначальника. Он решил положить их в Сбербанк, несмотря на недовольство матушки. Она строго укорила нас, что монахам не следует держать деньги в банках. Но мы настояли на своем и большую часть переданной нам суммы, кажется, две тысячи рублей, а тогда это были немалые деньги, положили на счет архимандрита. Пересчитывая наши вложения, кассирша удивленно спросила нас:
— И вы хотите отдать банку все ваши деньги?
Мы пожали плечами, не зная, что сказать. Осталось в памяти странное отношение кассира к нашему вкладу, но последующее развитие событий не заставило себя ждать.
Когда в поисках рабочих инструментов для скита мы заглянули в магазины, то поразились странной пустоте полок: все товары куда-то исчезли. Никто не мог дать нам вразумительного ответа, куда все подевалось. В одном магазине нам на глаза попались цинковые баки с крышками для варки белья. Больше на полках ничего не было. Эти выварки представляли для нас неплохие емкости для хранения продуктов. Пришлось ограничиться покупкой всех имевшихся баков, их было, кажется, восемь или девять. Нас сильно озадачило отсутствие товаров, но никто из нас не придал этому никакого значения.
По совету дьякона Григория мы с архимандритом навестили известного в абхазских кругах священника отца Виссариона, абхаза, служившего в сухумском соборе. То, что этот удивительный человек принял сан священника, было в то время в Абхазии сенсацией. Он принял нас с истинным кавказским радушием и обещал помощь и поддержку в нашей жизни на Псху.
— Псху — моя любовь! — заверил нас отец Виссарион. — Мы там еще непременно встретимся, обещаю! — заявил он торжественно на прощанье.
Мой друг привез в подарок гостеприимному священнику хорошие иконы из Лавры, книги и календари. Мы расстались очень довольные друг другом.
— Давай перед отъездом из Сухуми позвоним батюшке! Расскажем о наших делах… — предложил архимандрит.
У меня тоже было желание услышать от старца пояснения к тому, о чем он сообщал в своем письме. Отец Кирилл написал, что положение в стране тревожное, может произойти переворот, и что мне следует построить в горах еще одну уединенную церковь. Голос старца в трубке звучал обезпокоенно:
— Дорогие отцы, предупреждаю вас о возможности переворота в стране. Будьте готовы ко всему, даже самому худшему. Сделайте так, как написал я в письме…
Мы поблагодарили батюшку и пообещали ему, что будем внимательны к его предупреждению.
— С Богом, отцы, с Богом! — напутствовал нас его родной голос.
После разговора с духовником мы поехали на Иверскую гору и до вечера молились у святой Иверской иконы Матери Божией и в пещере апостола Симона Кананита.
Для сердец, живущих во лжи, само существование Истины и ее действительное счастье являются сильнейшим обличением в ложности их жизни. Отвергая Истину, невозможно быть счастливым. Можно лишь ненавидеть ее или пытаться не замечать ее существования.
Скромное и тихое присутствие в каждом мгновении Божественного бытия для сердца, заблудившегося на пагубных путях, становится невыносимым укором совести. Душе, возлюбившей Истину, Она открывается в каждом ударе любящего сердца в каждом помысле, устремленном к ней.
ПАСТУХИ И БАНДИТЫ
Господи, с Твоей великой любовью жаждет встречи малая любовь моя, ибо лишь для любви нет преград и расстояний. Если тело мое станет преградой для любви — отрину его. Если ум станет препятствием для любви — растопчу его. И даже если душа моя станет стеной между Богом и мною, отрекусь от нее ради безценной любви Твоей, в которой нет ни конца, ни края во веки веков.