Страница 101 из 212
Другой отец, архимандрит Аристоклий, который на все годы монастырской жизни определил мое отношение к имуществу Лавры, как-то утром, на заре, после братского молебна, подозвал меня к себе, стоя возле монастырского корпуса:
— Федор Федорович, видишь, ночное освещение горит?
— Вижу, отче.
— Каждый раз осматривай по утрам все корпуса и, если заметишь невыключенное освещение, всегда выключай его!
— Но это не мое послушание, отец Аристоклий!
— Вам после нас за Лаврой досматривать придется, и это твое главное послушание, запомни!
— Благословите, отче!
Через некоторое время следить за состоянием корпусов Лавры стало моим главным послушанием, и отец Аристоклий, ныне уважаемый епископ, оказался прав. Почтенный архимандрит, отец Стефан, известный и достойный человек, чье послушание состояло в контакте (со стороны Лавры) с различными делегациями и в приеме московских чиновников, начал приглядываться ко мне и периодически расспрашивать, как идет мое новое послушание. Он был уже довольно пожилой монах, умный, тактичный, интересный собеседник и дипломат. Поэтому Духовный Собор Лавры определил его на самое трудное послушание — отводить от нее политические громы и молнии, выражавшиеся в недовольстве и репрессивных действиях со стороны коммунистических властей и КГБ. Несмотря на большую занятость, он находил время беседовать со мной и даже неожиданно подарил мне большую красивую икону Спасителя, вероятно это был один из многочисленных даров постоянно наезжавших гостей. Как-то он заметил меня на послушании во дворе Лавры в окружении бригадиров и прорабов, подошел и, взяв за локоть, отвел в сторону:
— Старайся, старайся, отче, а мы тебя будем тянуть наверх, в архимандриты!
— Мне это совсем не нужно, батюшка!
— Ну, ну… — усмехнулся он и снова отправился встречать какие-то роскошные московские машины с важными людьми.
В эту очень холодную зиму у меня сильно разболелась левая рука в предплечье. Причем боли были такие, что ночью приходилось перекладывать ее правой рукой, когда становилось совсем невмоготу. Я страдал уже неделю, а недуг все усиливался. Мне вспомнилось, что всем послушникам раздали на благословение по пузырьку освященного масла от лампады преподобного. Взяв ночью пузырек с маслом, стоявший у меня на тумбочке возле иконки преподобного Сергия, я взмолился ему: «Преподобие отче Сергие, моли Бога о мне!» и крестообразно помазал болящее предплечье святым маслом. Боль мгновенно исчезла и это произошло настолько невероятно и просто, что мне даже показалось, будто ее никогда и не было.
«Слава Тебе, Пресвятая Матерь Божия! Благодарю тебя, отче Сергие!» — обрадовался я, но все еще боялся, как бы прежняя боль не возобновилась на следующую ночь. Но ни на следующую ночь и больше никогда в жизни моя рука уже не болела. С тех пор освященное масло стало моим главным и верным лекарством на все случаи жизни. Оно помогало всегда не только мне, но и всем, кто прибегал к такому простому, но благодатному средству. Придя к мощам преподобного, я всласть помолился Пресвятой Богородице и угоднику Божию, присутствие и помощь которых я начал ощущать все более явно и очевидно. В тихости и благодати Божественной милости под покровом Матери Божией душа моя начала переживать второе рождение, неосязаемое и неуловимое, но ясное и очевидное для нее самой.
Душа человеческая, познавшая свою немощь, начинает целеустремленно искать помощь и силу для укрепления и выздоровления и находит их в благодати Пресвятой Богородицы. Нет иной другой силы, подобной любви Матери Божией, которая приходит незамедлительно на помощь всякой изнемогающей душе. Безчисленны благодарные сердца, восхваляющие Тебя, Пресвятая Дева, которые Ты исцелила и возродила, поливая небесными слезами их зловонные раны, перевязала бинтами Своей святой нежности, омыла Своей несказанной любовью и оживила безмерной врачующей благодатью, дабы возрожденная и исцеленная душа предстала перед Святым Сыном Твоим и Богом преображенной и уподобленной возлюбленному Христу! Слава Тебе, Пресвятая Богородица, луч святой надежды для уповающих на Тебя и неисчерпаемый источник благодати для жаждущих спасения!
МОНАШЕСТВО
Не могу я, Боже мой, осветить себя мыслью моей, ибо она есть тьма и тьма есть разумение мое. Но благодать Твоя, коснувшись разумения моего, просвещает душу мою небесным светом, ибо Ты Сам для Себя — свет, а для тьмы моей — Ты мой светоносный Спаситель, дабы во свете Твоем я увидел для себя свет спасения.
Только постигший немощь свою истинно сострадает ближнему и любит Бога, а утвердившийся в гордыне никому сострадать не может, ибо горькая ненависть побуждает его видеть в каждом ближнем врага и соперника, а в Боге — противника для своей гордыни. Любые явления, во всем их многообразии, мимолетны. Но когда внимание останавливается на них, душа останавливается в своем развитии. На этом этапе может возникнуть угроза нравственного падения, если душа решительно не стряхнет с себя зачарованность внешними обстоятельствами, вступая в пожизненный подвиг отречения от мира в монашестве.
Некоторым шоком стало для меня знакомство с монастырской кухней. Еще свежо было в памяти удивление от того, что на кухне семинарии работало много студенток-регентш, от которых приходилось беречь свои глаза. И когда я перешел в монастырь, то с души словно свалился камень. Но, став послушником, в первые же дни мне пришлось как-то стоять с подносом в очереди за блюдами, которые нам следовало разносить в трапезной сидевшим монахам. Я не мог поверить своим глазам — в окошке раздачи все поварихи были те же самые девушки из семинарии. «Делать нечего, придется терпеть!» — внушал я себе, неся поднос с тарелками.
На исповеди я высказал свое недоумение старцу:
— Батюшка, мне в миру приходилось очень тяжело от блудных браней. Чтобы сохранить целомудрие, я спасался тем, что убегал в горы. А здесь, в монастыре, везде девушки перед глазами!
— Не бойся, Бог оградит тебя от браней! — ответил отец Кирилл, и в его голосе звучала уверенность, которая передалась и мне.
Поистине Бог оградил в монастыре не только меня, но и всех, с кем я принял постриг. Как будто с неба опустился дивный покров благодати и оградил душу, словно небесным куполом. В дальнейшем, сколько мне ни приходилось поневоле общаться с девушками в Лавре, таких тяжелых и невыносимых блудных браней, которым я подвергался в миру, у меня уже не было.
Так вот, о кухне… в то время на послушании заведующего кухней трудился многоопытный умудренный архимандрит и духовник, отец Тарасий, имевший большой дар любви к людям. Этот дар ярко проявился, когда он стал духовником в городской тюрьме и обратил к Богу много заблудших душ. Похоже, от работников продуктового склада он услышал, как непросто у меня пошли дела с монастырским питанием и мороженым хеком. Я начал замечать на столах трапезной миски со свежим винегретом из отварной свеклы, горошка, картофеля и моркови. Это блюдо мне пришлось по вкусу и, питаясь им, я с облегчением заметил, что судороги в ногах прекратились.
По своему послушанию, помогая в очередной раз переносить на кухню ящики с продуктами, волей-неволей мне пришлось познакомиться с поварихами. Они оказались хорошими целомудренными девушками, добрыми и приветливыми. Чтобы удержаться в семинарии, им пришлось устроиться на работу в монастыре, поскольку все рабочие места в семинарии были уже заняты. В беседе со мной они как-то обмолвились:
— А ты знаешь, отец, как много времени нужно для приготовления винегретов? И все это из-за тебя!
— Как из-за меня? — озадачился я.
— Да это же ради тебя наш архимандрит приказывает часто готовить винегрет, желая помочь тебе в твоей болезни! А чтобы ты не догадался, что это блюдо мы делаем ради тебя одного, он приказывает делать его на всю братию…
Можно представить, как я был удивлен благородством души этого замечательного человека, и то чувство исключительной благодарности, которую я испытывал к нему всю свою жизнь в Лавре. Спаси вас всех Господь, святые и праведные отцы Свято-Троицкой Сергиевой Лавры!