Страница 8 из 111
Я довольно долго разглядывал эту необычную картину, - благо, что толстуха была поглощена чтением и не обратила на меня никакого внимания...
Продолжив далее свой путь, я вскоре снова вышел на ту улочку, по которой в своё время начал подъём к крепости. Отсюда до выхода было уже совсем недалеко. Я уже почти подошёл к крепостным воротам, когда чуть, было, не наткнулся в темноте на стоящий посередине пустынной улицы автомобиль, - чем-то напоминающий мой собственный, оставленный за воротами крепости. Однако при ближайшем рассмотрении стало ясно, что это - совсем другая машина. Судя по всему, её бросили здесь уже очень давно: краска на корпусе проржавела и стёкла во многих местах были разбиты. Очень странным мне показалось то, что я точно помнил: когда два часа назад я поднимался по этой же самой улочке к крепости, - машины здесь не было.
Ну, - вот, слава богу, и ворота ведущие наружу. Около них - окрашенная в ярко-красный цвет, телефонная будка... Я не помнил, - стояла ли она здесь раньше... Вдруг (что за чепуха!) телефон в будке зазвонил... "Любопытно, кто же это мог быть?"
Я вошёл в кабину, снял трубку и к моему величайшему удивлению услышал... голос моей жены, умершей несколько лет назад. Я спросил её, - знает ли она, что умерла? Она ответила, что догадывается, - у неё какое-то странное ощущение. Я поинтересовался, - где она сейчас находится? Она сказала, - что толком не может понять, - кругом слишком яркий свет. На этом разговор наш прервался, - в трубке что-то звякнуло, и послышались короткие гудки.
Выйдя из телефонной будки, я чуть было не раздавил крошечного чёрного птенца, копошащегося у моих ног. Наверное, он выпал из гнезда. Я поднял его, - у бедняги было сломано крыло. Оставлять птенца здесь я не мог, - его могли съесть кошки, или ночью он бы замёрз, - в конце лета, под утро, становилось уже довольно прохладно. Итак, я решил отвезти его к себе домой.
Через несколько мгновений, после того, как невесомое птичье тельце очутилось у меня в руке, ощущение тяжести стало заполнять всё моё тело. Руки и ноги налились свинцом, и я почти не мог больше двигаться, и вынужден был встать на колени. Силы покидали меня. Стараясь не выронить из одеревеневшей руки крохотную птичку, я пополз на четвереньках к воротам, ведущим наружу. Холод пронял меня, и я отчетливо увидел, что повсюду лежит снег - серебристые сугробы, сверкающие в стекольно-зеленоватом лунном свете. Ледяной ужас сковал мне горло и не давал произнести ни слова... Я почувствовал, что не выберусь отсюда.
Однако, - нет, - с огромным трудом я дополз до крепостных ворот, - благо, - они находились всего в нескольких шагах. Собрав последние силы, я пересёк границу заколдованного замка, и сразу же мой недуг пропал. Легко встав на ноги, я посмотрел по сторонам. В крепости, за воротами, уже не было снега. Зловещее объявление красовалось на прежнем месте. Мой автомобиль одиноко ждал своего хозяина на стоянке. Всё нормально!
Сев в машину, я положил раненного птенца на заднее сиденье, - в свой свитер, - для тепла. Мотор завёлся легко, и, через час, без дальнейших приключений, я уже подъехал к своему дому. Заглянув на заднее сиденье, я обнаружил, что птенец исчез...
Ванкувер (Канада),1995 г.
ДЕТСКИЕ ШАЛОСТИ
Невесомое детство. Ты идёшь, как будто маленький цветной самолётик летит низко-низко над землёй. И в каждой травинке видишь огромное дерево, в каждой луже - глубокое море, а в каждой капельке росы отражается целый мир. Мы, взрослые, летаем выше, но, съедаемые повседневными заботами, ничего вокруг себя не замечаем.
В детстве я был хилым. Болел расстройством желчного пузыря. Моя мама говорила, что я растравил этот пузырь потому, что ел много икры. Огромные металлические банки восхитительной осетровой икры - чёрной, как гуталин, зёрнышко к зёрнышку - мне часто приносил в качестве гостинца мой дедушка Потап Потапыч, контролировавший по партийной линии рыбную промышленность.
А ещё, - я любил разные суфле, которые папа, возвращаясь с работы, часто покупал в кулинарии, на противоположной стороне улицы: молочные, кофейные, шоколадные, вишнёвые, яблочные... Они, как холодные медузы, трепыхались на блюдечке под моей серебряной ложкой, с рукояткой в виде зелёного эмалевого попугайчика, и таяли во рту, заполняя душу деликатесным вкусом.
Так как пузырь мой был растравлен, - то следовало его лечить... И в этом отношении мне повезло: в нашей многочисленной семье имелся врач гастроэнтеролог - Шмуль Шмульевич, - маститый профессор! Он приходился мне двоюродным дедушкой и считался самым крупным специалистом по болезням печени и желудка в стране. Говорили даже, что Шмуль Шмульевич лечил самих членов Политбюро!
Профессор был небедным человеком и жил со своей невероятно толстой женой, Ноной Абрамовной, в тихом арбатском переулке, в просторной трёхкомнатной квартире, выходящей всеми окнами в небольшой садик, в котором росли вишни, - так одухотворённо и свежо цветущие весной! Шмуля Шмульевича окружали в его жилище не только запылённые книги о желудочных болезнях, но и матово-блестящие картины старых мастеров, развешанные по всем стенам, сервизы антикварного фарфора и хрусталя, коллекции зажигалок и коньяков, привезённых из многих стран мира. Врач гастроэнтеролог любил изящные вещи и знал в них толк.
В один из весенних выходных, как раз в то время, когда белые и розовые цветки вишнёвых деревьев умопомрачительно благоухали под окнами Шмуля Шмульевича, мы с мамой пришли к нему на консультацию.
Добрейший старик-профессор, - жилистый и худой, в домашнем банном халате, основательных кожаных тапочках, надетых поверх толстых, самовязанных, шерстяных носков, весь седой, с бородкой и в очках, - встретил нас на пороге своей квартиры, приветливо улыбаясь...
Он долго щупал мой живот тёплыми, чуткими руками, пахнущими, дорогим одеколоном и что-то бормотал себе под нос. "Так-с", - отчётливо сказал он, наконец, задушевным голосом, - "у тебя, мой юный друг, действительно, - хронический холецистит. Думаю, что тебе будет полезно поехать полечиться на воды и грязи, на Кавказ. У меня, как раз, есть возможность организовать одну путёвку в хороший детский санаторий... А, что скажет на это мама?"
Моя мама не возражала, а напротив, казалось, обрадовалась этой идее. Хотя, я не сомневаюсь, что её беспокоило, как я там буду жить один, без родителей, в этом санатории?
Тем временем пришла Нона Абрамовна и, радушно поздоровавшись с нами, покатилась колобком на кухню приготовлять чай.
А потом, мы долго пили горячий индийский чай, заваренный вместе с цветками липы, и наслаждались ароматными нежными ватрушками, только что принесёнными Ноной Абрамовной из булочной. И Шмуль Шмульевич усыпляюще-сладким голосом рассказывал нам о райской жизни в кавказских санаториях, о полезности горного воздуха и целебных свойствах тамошних шипучих минеральных вод и пахучих чёрных грязей.