Страница 24 из 25
– Это уже бессмысленная бойня, принц. Ты должен это остановить.
Я уставился на него, не зная, что сказать. Позади меня с грохотом рухнул многоэтажный дом, и это испугало моего коня. Он рывком встал на дыбы и чуть не сбросил меня на землю.
– Принц! – выкрикнул Гафарн.
Но было уже поздно. Всех наших воинов захватила жажда крови, и теперь мы несли Кесарии лишь смерть и разрушение. Мы рассыпались по всему городу, и уже никто не мог остановить этот кошмар, а местные жители пребывали в ужасе и замешательстве. Гафарн понял это по выражению моего лица, он плюнул на землю передо мной и отъехал. Убийства продолжались, кажется, целую вечность, но потом вдруг прекратились. По очень простой причине: убивать больше было некого. Те, что могли убежать, убежали, но многие были убиты или погибли в огне. Жар на некоторых улицах стоял такой сильный, что по ним невозможно было проехать, к тому же многие кони отказывались даже приближаться к горящим домам. Я в конце концов нашел пару командиров, и мы группой двинулись по главной улице, проходившей через центр города, выкрикивая: «Общий сбор! Общий сбор!», чтобы собрать всех своих конников. Отовсюду начали появляться группы конных с перепачканными сажей лицами, на конях, покрытых пеной. Они выстраивались в шеренгу позади нас. Я велел им собраться на равнине, откуда мы начали свое нападение, и ждать дальнейших приказаний.
Потребовалось много времени, чтобы собрать всех. К этому моменту вспышка кровожадности уже угасла, вымотанные всадники спешивались и ложились на землю рядом со своими точно так же измотанными конями. Все жадно пили воду из мехов, а командиры ходили между ними, подсчитывая тех, кто не вернулся. Через полчаса они явились ко мне с рапортом. Мы потеряли двадцать человек убитыми, и тридцать было ранено. В бою погибло более пятидесяти лошадей, а еще двадцать следовало немедленно избавить от страданий. Приближался вечер, и город уже представлял собой огромный, светящийся красным шар. Нам пришлось увести коней подальше от этого ужаса. Город Кесария перестал существовать.
Я не ощущал никакого подъема духа или радости, не чувствовал себя победителем. Все, что мы проделали, было лишь нападением на беззащитный город и резней его обитателей. Угрюмый Бирд вел нас на юг, в сторону Киликии, страны, лежащей за южной границей Каппадокии, откуда мы могли, сократив путь, двинуться на восток, затем к северу от города Антиохия, а затем домой, в Хатру. Он все время почти ни с кем не разговаривал. Он привел нас в город, в котором жил до того, как Каппадокию захватили римляне, и в награду стал свидетелем его разрушения. Он, должно быть, теперь ненавидит нас еще сильнее, чем римлян, подумалось мне. Но, по крайней мере, у моих людей здорово поднялось настроение в ожидании возвращения домой, к семьям. Гафарн, как я заметил, должным образом выполнял все свои обязанности, но в разговоры со мной не вступал и вообще все время отводил взгляд. Несомненно, он все еще болезненно переживал все то, что ему довелось видеть в Кесарии. Ничего, это у него пройдет. Мне самому стало легче, когда мы повернули на юг. Смерть Бозана, конечно, стала для меня ударом, но, как я рассуждал, он был воин, а воинов на войне убивают. Однако мы разгромили отряд римской конницы и с боями прошли всю Каппадокию. И возвращались в Хатру победителями, рассчитывая, что Рим теперь подумает дважды, прежде чем вторгаться в парфянские земли, поскольку такая акция непременно вызовет мощный ответный удар. Мне ни разу не пришло в голову, что римская конница, которую мы разгромили, была лишь одним из отрядов, посланных на наши поиски. Так что для нас оказалось крайне неприятным сюрпризом, когда на киликийской границе мы столкнулись с римским легионом и конницей.
Глава 4
Было бы, конечно, очень удобно рассказывать потом, что я решил атаковать римскую пехоту и конницу и принял такое решение после того, как тщательно взвесил все возможные последствия. Но в действительности я оказался захвачен врасплох. Римские дозорные и разведчики явно давно уже следили за нами, а наши собственные дозоры их не обнаружили. Хуже того, тот, кто вел римлян, знал местность, через которую мы продвигались, гораздо лучше, чем наш проводник. Так и случилось, что мы, следуя через Киликию колонной, между двумя далеко отстоящими друг от друга рощами, через поле, обильно заросшее травой, вдруг оказались перед подразделением римской конницы, перекрывшей нам путь. Выглядели они точно так же, как тот отряд, что мы разбили в Каппадокии. Я отдал приказ построиться клином, поскольку рощи прикрывали нам фланги и у нас не было возможности обойти их. Ну и ладно. Один раз мы уже разгромили их, можно и повторить.
Итак, я отдал приказ построиться клином. Да, нас могли охватить с флангов, но мы точно успели бы пробиться сквозь их ряды. Во всех наших шеренгах каждый второй воин был вооружен копьем и щитом, что соответствовало оружию римской конницы, но остальные-то были конные лучники, которые успеют хотя бы раз выпустить стрелы по неприятелю, прежде чем наши отряды столкнутся. Противник, таким образом, окажется на какое-то время дезориентирован, его ряды будут расстроены, когда мы на них навалимся. Мы быстро построились, и я дал команду выдвигаться. Сам я занял место на острие клина, держа копье в правой руке, а щит в левой. Мы тронулись вперед, и я заметил, что римская конница остается на месте, не сдвинувшись ни на шаг. Мне это показалось немного странным, но я не видел причин останавливать атаку, и мы продолжали двигаться рысью дальше. И когда мы уже набрали темп, я внезапно услышал громкое «ура» справа и слева от себя, обернулся и увидел римских легионеров, высыпавших из рощ справа и слева. Мои конники тоже это увидели, и некоторые в удивлении даже задержали бег своих коней. Наши ряды тут же смешались, и нам пришлось остановиться для очередного перестроения. А римская конница по-прежнему стояла на месте, в той же позиции. Теперь я понял, что это была наживка и мы на нее клюнули. Инстинкт подсказывал мне, что надо атаковать, несмотря ни на что, но я заметил, что неприятельская конница двинулась вперед, на нас. А на флангах римская пехота тоже не останавливалась, не строилась в ряды, но продолжала быстро приближаться – два стальных кулака, готовых напасть и раздавить нас.
– Вперед! – выкрикнул я и дал коню шенкеля, направляя его на римскую конницу.
Мои воины последовали за мной, но у нас не осталось времени набрать темп, прежде чем мы столкнулись с врагом. Кони в ужасе вставали на дыбы и сдавали назад, когда в ход пошли стрелы и копья, ища и находя свои жертвы. Слева на меня бросился всадник, направив копье мне в грудь. Но удар оказался неверным, и я отбил его щитом, в свою очередь нацелив свое копье в его щит. Деревянный щит неплохо прикрывает воина от обычного удара, но не может выдержать мощного напора, соединяющего в себе вес коня и всадника. Я крепко сжал древко копья, его наконечник пробил щит и вонзился в тело противника. Я выпустил копье, выхватил меч из ножен и ударил еще одного римского всадника, оказавшегося справа, разрубив ему шею между кольчужной рубахой и шлемом. Он свалился с седла, а я уже схватился с другим воином, из второго ряда. Он попытался ткнуть меня копьем, но я легко отбил удар щитом и сделал выпад мечом. Он держал свой щит высоко, прикрывая лицо и грудь от рубящего удара, поэтому я нанес удар ниже и распорол ему бедро; он вскрикнул и выронил копье. Воин попытался отвернуть своего коня в сторону, но животное заржало в испуге и встало на дыбы. Всадник потерял равновесие и, грохнувшись на землю, отполз в сторону.
Я огляделся по сторонам и увидел, что римская пехота уже напала на нас с обоих флангов. Их первый ряд метал в нас дротики и выхватывал короткие мечи, намереваясь колоть и резать наших коней. Мои воины не имели возможности маневрировать, зажатые, как в тисках, между двумя римскими отрядами, поэтому старались сразить стрелами как можно больше врагов. Бой был жестокий; римляне наваливались на нас плотными рядами, били и кололи лошадей ударами мечей снизу, а сами высоко поднимали щиты; наши всадники старались удержать коней, а сами выискивали новые и новые цели для ударов. Кони бесились, получая колотые и резаные раны от римских мечей, сдавали назад, брыкались и лягались. Римские шлемы раскалывались под ударами их подкованных железом копыт, сами легионеры падали и гибли, затоптанные копытами, а дальние ряды все нажимали сзади, выталкивая их вперед, на нас. Я сунул меч в ножны и взялся за лук. Любой парфянин отлично умеет стрелять из лука, даже на большом расстоянии; на короткой же дистанции он просто не может промахнуться. Гафарн сражался рядом со мной, мы посылали во врагов стрелу за стрелой. Через некоторое время ни один римский конник уже не осмеливался приблизиться к нам, и мы получили возможность свободно отстреливать пеших легионеров. Я полагал, что у нас еще есть возможность спастись, но впереди появлялось все больше легионеров, а многие наши воины уже были убиты. Я сунул руку в колчан за следующей стрелой, но нашел только пустоту. В воздухе свистело все меньше и меньше стрел, и до меня дошло, что другие тоже израсходовали свои запасы стрел. Мы потерпели поражение. Внезапно в левое плечо моего коня вонзился дротик, и конь упал, выбросив меня из седла. Я попытался встать, но получил тяжелый удар по шлему. И наступила ночь.