Скорбь Гвиннеда

Ивейн показалось, она зрит огненные крылья, хотя на физическом плане они не источали ни света, ни жара, — и сама воссоздала телесный облик Существа — суровый лик, пламенеющие волосы, перехваченные золотым обручем; золотые доспехи, все из крохотных чешуек, словно кожа саламандры; огненный меч, похожий на тот, что украшал михайлинскую эмблему Джорема. О, да, Михаила она знала хорошо.

Поприветствовав его, они с Джоремом повернулись затем к западу, где Кверон уже вызвал сине-зеленый светошар и метнул его вперед, словно маленькую комету.

— Се Таинство Воды — и Гавриил, очищающий, несущий прохладу морей и озер, и летнего дождя. Приди, великий Гавриил, даруй нам свое присутствие и покровительство!

Лик Гавриила возник перед ее мысленным взором почти мгновенно голубовато-зеленые струящиеся одежды с оттенком лилового; крылья его сверкали, как и у других архангелов, но по ним струилась вода, словно озаренный солнцем водопад. Она низко поклонилась Гавриилу, также Вестнику святой Девы, и прошептала ему особую молитву о заступничестве.

Джорем покинул ее и перешел на север. Образ заледеневших, заснеженных равнин встал перед ней — а не залитых теплым солнцем — когда она устремилась внутренним взором к северу, ибо она давно уже знала, что в конце концов ей предстоит иметь дело именно с этим суровым владыкой.

— Се Таинство Земли, — шепотом произнес Джорем, и голос его чуть дрогнул, ибо в тот миг, когда он призвал зеленый огонь, это осознание настигло и его тоже. — И Уриил, укрепляющий, владыка самоцветов и пещер глубочайших, что призывает всех нас на Иной Берег. Приди, великий Уриил, почти нас своим присутствием и покровительством!

Отголоски грома донеслись до них, и даже воздух внутри круга стал тяжелым и давящим, и слабо пахнуло серой. Ивейн показалось, она заметила краешек переливчатой черно-зеленой мантии, но лица своего Уриил ей не открыл. И все же он явился, она чувствовала это. И знала, что очень скоро ей предстоит бросить ему вызов.

Скрестив дрожащие руки на груди, Ивейн в последний раз поклонилась востоку, завершая круг. Она постаралась унять колотящееся сердце. Несколько раз глубоко вздохнув, она заставила себя успокоиться, сознавая, что ее спутники ждут от нее продолжения обряда, и начала произносить древние фразы, наверняка многократно звучавшие уже в этом зале, черпая силу и утешение из знакомых слов.

— Мы стоим вне времени, и не в мире земном, — произнесла она, зная, что на сей раз это правда. — Как завещали нам наши предки, мы соединимся и станем единым целым.

Три разума соединились в единую цепь, и древнее заклинание Джорема еще более закалило их связь:

— Во имя Твоих благословенных евангелистов, Матфея, Марка, Луки и Иоанна, во имя всех Твоих святых ангелов, во имя Сил Света и Тени, мы взываем к Тебе о защите от всяких опасностей, о Высочайший!

— Так есть и так было, — подхватил Кверон. — И пребудет так вовеки веков. Per omnia saecula saeculorum.

Их слитное «Аминь» словно запечатало заклинание и сомкнуло единство, а кресты, начертанные на груди, стали панцирями, надежно защищавшими от всего, кроме лишь Воли самого Господа. Укрепленная этим знанием, Ивейн вскинула руки и провозгласила exortio, как личное утверждение своих намерений:

— Теперь мы соединились. Теперь мы едины. Взгляните на Древние Пути. Мы больше не ступим на них. Да будет так.

— Да будет так, — отозвались ее спутники, прижимая правую руку к сердцу.

В ответ Ивейн сложила руки на груди и поклонилась им, затем опустилась на табурет, который они оставили для нее на юной стороне, и извлекла из-под него потертый кожаный мешочек с защитными кубиками, принадлежавший некогда отцу. Пока она высыпала их на колени, Кверон перешел к изголовью катафалка и легко коснулся пальцами висков Камбера, погружаясь в легкий Целительский транс.

Когда Ивейн разделила кубики, взяв белые в правую руку, а черные — в левую, Джорем отошел и встал левее, у самой границы круга с северной стороны, положив руки на крестовину меча, — точно также он уже стоял однажды, в ночь, когда умер король, готовясь открыть врата… хотя на сей раз он куда лучше сознавал смысл своих действий и грозящую им опасность. Ивейн погасила вспыхнувшую в душе искорку раскаяния при взгляде на брата — милый, мягкий, упрямый Джорем, всегда веривший в нее, даже когда не одобрял или не понимал чего-то, — и помолилась, чтобы он не судил ее слишком строго, когда все будет кончено. Когда он стоял вот так, в мерцающем пламени свечей, склонив бледное лицо над скрещенными руками, он был очень похож на того человека, что покоился сейчас на саркофаге.

Она создала крохотный столп из черных кубиков, выстроив их на черном квадрате, под углом слева от того, где стояла ее левая нога. Четыре белых встали на белом квадрате, под углом от себя, справа. Затем, с силой втянув в себя воздух, она выпрямилась, упираясь ладонями в колени, и на пару ударов сердца задержала воздух в легких, прежде чем наконец медленно выпустить его.

Итак. Перед ней оказался символ того, что ей предстояло совершить, почти детский в своей простоте, — к чему все прочее было лишь предвестьем.

Единственно силою своей воли, ради спасения человека, кто и научил ее этой волей владеть, она должна теперь превратить эти маленькие символические колонны в истинные, овеществленные Столпы Храма — храма Внутренних Мистерий, чьи коридоры сообщались с самим Божеством, с жизнью и смертью, на уровнях, почти недоступных смертным в их телесном обличье.

Меж этих Столпов она должна пройти, и даже миновать Пурпурную Вуаль, если хочет попытаться вернуть отца.

Глава XXX

Где ангел Уриил, что пришел ко мне первым?[31]

Душная тьма окутала Джавана, когда он опустился на колени перед верховным настоятелем Custodes Fidei. Это ему всего лишь натянули через голову черный монашеский наплечник, но принцу на миг показалось, будто это кто-то душит его подушкой.

— Прими сей символ нашего ордена как защиту против козней сил зла, — затянул Полин, и Джаван догадался, что он говорит о Дерини. — Будь стоек в борьбе с врагами Господа, и однажды сменишь его на небесный ореол.

Небесный ореол, скажите на милость! Секорим спустился помочь Полину расправить наплечник, и Джаван помимо воли вспомнил о Гизеле Мак-Лин. Эта невинная душа ныне и впрямь осияна ореолом, упокоенная в деснице Господней, но ее убили люди, что преследуют те же темные цели, что и Custodes. И архиепископ Хьюберт, так величественно наблюдающий сейчас за церемонией, если лично и не приложил руку к ее гибели, так повинен в смерти множества других Дерини и в создании Custodes.

Джаван сразу возненавидел этот жесткий, отороченный алым наплечник ордена; но, по крайней мере, его украшал только крест брата-мирянина на груди, а не полноценная эмблема Custodes в виде льва с нимбом. И все равно, он обрек себя на то, чтобы носить его ежедневно, неизвестно, как долго, — и это еще не все. Позже, когда он принесет обеты, ему еще должны вручить витой алый с золотом пояс-вервие, как символ связующей силы этой клятвы. Цели ордена оскверняли священные цвета дома Халдейнов, и за это Джаван ненавидел Custodes с удвоенной силой.

Однако перед этим оскорблением ему еще предстояло простереться перед алтарем для молитвы, а в какой-то момент один из монахов подал ему серебряную чашу с его собственным локоном, — и Джаван осознал, что пришло время для еще одной жертвы. Полин с Секоримом отступили, освобождая проход к алтарю, и Джаван с содроганием поднялся на ноги… чья-то рука поддержала его под локоть.

— Introibo ad altare Dei, — затянули Custodes — И взойду я к алтарю Божьему, что дарует радость душе моей.

Но никакой радости не было в сердце Джавана Халдейна, когда он поднялся по ступеням к алтарю. Нарисованные глаза Пантократора словно пронзали его насквозь, когда он преклонил перед ним колени, и Джаван задумался, далеко не в первый раз, каким образом Custodes ухитряются оправдать перед самими собой все те гнусности, что творят во имя Его. Как ему и было велено, он поднял чашу обеими руками и склонил голову перед Высшей Силой, далеко превосходящей того Бога, как его рисовали в своей узости мышления святоши Custodes. Молитва его, когда он поставил свое приношение на алтарь, была проста: «Господи, избавь меня от врагов и сделай достойным служить Тебе».

31

2-я Ездры 10:28 (Апокриф.)