Невыживший

– Что? – Голос Насти стал сиплым, как у заядлого курильщика.

– Катя не выходила из подъезда. Во всяком случае, пока мы ее искали в ближайшие часы после пропажи.

Насте показалось, что она ослышалась.

– Что? Не выходила?! – растерянно проговорила она. – А как же… Как же резинка для волос? И…

– Видеокамера все время захватывала мой подъезд, – продолжил отец. Он говорил тяжело, с присвистом, будто с каждым новым словом поднимался на очередную ступеньку с мешком камней. – На записи было видно, как в подъезд зашли мы, все втроем – я, ты и Катя… Никаких пауз в съемке не было. Этот парень снимал все подряд, он крутился, пытаясь охватить компанию целиком, и наш подъезд попадал в кадр постоянно. Катя из него не выходила. Чуть позже вышли мы с тобой. А потом… жених и его друзья уехали.

Настя молчала, ее мозг раз за разом прокручивал слова отца, пытаясь их переварить.

– В твоем доме есть запасной выход? – задала она вопрос, но Антон Сергеевич отрицательно покачал головой.

– Тогда…

Настя с ошеломленным видом отодвинулась на шаг назад, как если бы отец был заразным.

– Тогда получается, что Катя осталась в доме? – едва слышно произнесла она. Отец старался не смотреть ей в глаза.

Она без сил опустилась на стул.

– И где же она могла быть?

– Я не знаю, – прокаркал отец. – Мы же еще тогда обошли все квартиры.

Настя чуть привстала и покачала указательным пальцем перед его носом:

– Нет. Вы обошли квартиры в нашем доме не сразу. Ты сам мне говорил. Вы сделали это только на второй или третий день.

– Я говорил с соседями, – защищаясь, оправдывался отец. На бледном лице Насти появилась горькая усмешка.

– Ты говорил? Что ж… На секунду представь, что ты звонишь в квартиру, куда могли затащить Катю. Как ты думаешь, что тебе скажет псих, который сделал это? Правильно, папа. Он сделает круглые глаза: «О, боже мой! Пропала ваша дочь?! Какой ужас! Но я ее не видел!» Понимаешь?!

Отец мрачно смотрел на дочь.

– Милиция с собакой появилась в твоем доме только спустя сутки, а то и больше, – промолвила Настя. – За это время с телом восьмилетнего ребенка можно сделать что хочешь. Его можно закатать в ковер, а ночью вынести наружу. Его можно расчленить. Его можно…

– Настеныш, бог с тобой, о чем ты?! – воскликнул Антон Сергеевич, обхватив виски, его губы затряслись, будто он вот-вот заплачет. – Ты что, насмотрелась всякой дряни? Как ты можешь такое говорить?

– Могу, папа. И я поняла только одно. Мы все искали Катю где угодно. А она, судя по твоей истории, все это время была в доме, в чьей-то квартире.

– Мы проверили все этажи, – снова пробубнил отец, словно эти слова уже могли что-то изменить. – И подвал, и крышу… тоже.

– А в квартиру своего дружка заходил? А?

– Какого дружка? Ты Володю имеешь в виду? – моргнул отец.

– Именно.

– Ты что? Володя ни при чем! – горячо вступился за соседа Антон Сергеевич. – Я был у него… я постоянно у него бывал! Он никогда! Он…

Настя вспомнила сузившиеся глаза Свирина, его липкий взгляд, и ее передернуло.

– Он мне не нравится, – холодно сообщила она. – А я доверяю своей интуиции.

– Ты ошибаешься.

Целую минуту никто не проронил ни слова.

– А как же Никольский? – вновь спросила Настя.

– Его признали сумасшедшим. Да, в его сарае нашли обгорелые кости детей. Но позже выяснили, что он раскапывал могилы и приносил эти кости домой. У него было… что-то вроде фетиша на детские трупы. Когда они ему надоедали, он сжигал останки. Вот и все.

Настя с трудом сглотнула подкатившийся к горлу комок.

– Боже, какая мерзость. Понятно. Значит, Никольский не при делах. Но что это дает нам теперь, папа? Твоя новость, что Катя была похищена кем-то из наших соседей?

Отец тупо разглядывал собственные пальцы с обкусанными ногтями.

– И самое главное. У Никольского в доме нашли Катину руку. Как она туда попала? – задала она вопрос.

Антон Сергеевич ничего не ответил.

– Получается, что этот извращенец был в сговоре с тем, кто держал Катю в доме, – подытожила Настя. – Понимаешь?! Никольский и Свирин, сосед этот твой ненаглядный, знакомы между собой?

Отец изумленно вытращил глаза:

– Нет, конечно! Настя, о чем ты?! Почему ты считаешь, что Володю можно подозревать в чем-то подобном?!

– Потому что ничего другого мне не остается, – отрезала Настя. – Я пытаюсь рассуждать логически, но в итоге получается запутанная каша! Ты просто сковырнул старую рану этой новостью. Прошло двадцать лет. Уж лучше бы ты молчал, – призналась она и закрыла лицо руками.

– Настеныш…

– Какого хрена ты поперся тогда в этот дом? – не отрывая ладони от лица, простонала она. – Почему именно тогда тебе приспичило взять нас с собой?! Почему? Почему ты не проследил, что моя сестра выйдет на улицу? И зачем ты вообще ее отпустил?

– Потому что ты подвернула ногу! – не выдержал Антон Сергеевич. – Кто кричал: «Папа, мне не будет скучно?!» Наверное, забыла уже?!

Она опустила руки.

– Да, я подвернула ногу. Ты прав. Ладно.

Настя выпрямилась.

– Что? Ты куда? – заволновался Антон Сергеевич.

– Я поеду, папа. Все, что я хотела, уже услышала.

Она направилась к дверям, но отец, схватив ее за руки, вцепился в дочь как клещ:

– Настеныш! Прошу тебя! Пожалуйста.

– Перестань. И убери руки, пусти.

Она рванулась в сторону, и отец, не удержавшись, упал на пол вместе с колченогой табуреткой. Антон Сергеевич снова чихнул, газетные затычки выпали из ноздрей, и на растрескавшийся паркет вновь закапала кровь.

– Дочка, – заблеял он, ползя на карачках. – Настеныш! Не уезжа-а-ай!

Настя остановилась. Сердце гулко колотилось, вот-вот грозившись разорвать грудную клетку. Отец стоял на четвереньках, мелко тряся головой, брызгая кровью, словно дряхлый издыхающий пес, и ее охватило чувство безграничной жалости, которое неумолимо вытесняло страх. Похоже, папе недолго осталось.

– Прости меня, – всхлипывая, говорил он. – Прости… Я во всем виноват… И в смерти твоей матери тоже… Я мог бы ее спасти!! Но она сама приняла решение уйти из жизни! Только не уезжай, дочка… я просто сдохну, как только ты уйдешь!

Она медленно подошла к отцу и опустилась на колени перед ним. Прямо на почерневший от грязи пол. Обняла его, прижавшись губами к засаленным, пропахшим болезнью и сигаретным дымом волосам.

– Не… оставляй… меня… Насте… ныш…

Женщина погладила его.

– Я не уеду, – прошептала она. – Я останусь, папа.

Антон Сергеевич поднял перепачканное кровью и слезами лицо. Из ноздри свешивалась сопля.

– Правда?

Она грустно улыбнулась. Он напомнил ей ребенка. Большого, страшно напуганного ребенка, которого заживо пожирает неизлечимая болезнь.

– Правда. Вставай. Давай приберемся у тебя немного.

– Ты не злишься на меня? – робко спросил он, вытирая лицо.

– Нет. Честно.

Настя помогла подняться отцу на ноги.

– Меня действительно здесь ждали, – выдохнула она, снова вспомнив слова нищенки у церкви.

– Что? Да, я, конечно, ждал, – суетливо заговорил отец. – Я сейчас чай поставлю…

– Я сама все сделаю. А ты сходи в душ. Не обижайся, но от тебя попахивает. А потом мы поговорим о твоем здоровье… И еще…

Антон Сергеевич вопросительно посмотрел на дочь.

– У тебя остался видеомагнитофон? – тихо спросила Настя. Отец сказал, что остался, и сердце женщины замерло.

– А кассеты?

– Все осталось. Я убрал все старые вещи на антресоль и ничего не трогал с тех пор.

Настя провела тыльной стороной ладони по лицу, словно прогоняя остатки негативных эмоций.

– Я хочу посмотреть мультфильм. Про кота Леопольда.

Отец нашел видеомагнитофон и кассеты с мультфильмами, и Настя, быстро разобравшись в проводах, подключила покрытый пылью японский динозавр «Хитачи» к отцовскому телевизору. На экране замелькали кадры обожаемого в детстве мультфильма, и, невзирая на плавающий звук и мутно-дергающееся изображение, в эти минуты она была счастлива.