Гризли (сборник)

Вот что думал Род, возвращаясь к месту стоянки, весь погруженный в свои мечты.

Ваби его опередил, он принес молодую лань, и они устроили настоящее пиршество.

Хотя Роду не посчастливилось на охоте, весть о том, что поблизости лежит дорожка, соединяющая Вабинош-Хоуз и Кэногами-Хоуз, стоила меткого выстрела. После ряда одиноких недель в холодной тайге почувствовать себя наконец вблизи культурных людей, а не диких бандитов Пустыни было для них большой радостью.

Род не стал распространяться насчет чьих-то маленьких и хорошеньких ножек, которые заставили так сильно биться его сердце. Он знал, что это грозило сделать его предметом неумолимых насмешек Ваби по меньшей мере на протяжении добрых двадцати четырех часов. Поэтому он ограничился мимолетным упоминанием самого факта, заметив с равнодушным видом, что ножки, о которых он говорит, достойны ножек Миннетаки.

И этот день ушел у них на еду, спанье и леченье ран Мукоки. Но с зарей товарищи, переменив направление, пошли с юга на запад. Им оставались последние этапы пути.

По дороге Ваби вдруг хлопнул себя по лбу.

– Мы забыли нашу чудную лосиную голову, я зарыл ее в яму. Ах как это жаль! А если мы вернемся за ней? Что ты на это скажешь, Муки? Такой трофей сделает нам честь.

Мукоки принял это предложение всерьез. Он покачал головой.

– Вунги, – сказал он, – может быть, все еще там. Зачем лазить в пасть волка?

Ваби рассмеялся.

– Успокойся, Муки! Мы не пойдем. А все-таки какие чудные рога!

Через два дня с вершины горы они увидели озеро Нипигон. Оно находилось приблизительно на расстоянии сотни миль. Когда Колумб в первый раз ступил на землю, открытую им, он вряд ли был счастливее Родерика Дрюи, увидевшего конечную цель своего путешествия. Там была фактория, откуда он ушел, там была вновь обретенная им Миннетаки. Забыв о своих лыжах, он сделал в воздухе удивительный пируэт.

Весь день перед ним носились золотые грезы. Прежде всех его встретит, конечно, Миннетаки. Будет ли она рада встрече? Да, без сомнения. Но будет ли она так же счастлива, как он? Потом, через три недели он вернется домой в Детруа, и там миссис Дрюи, горячо любимая мать, встретит его с распростертыми объятиями. Как бы хотелось ему взять с собой Ваби! Его члены не знали уже усталости, радость была неистощима. Он смеялся, свистел и даже пытался петь. Следующие два дня были необходимы для того, чтобы добраться до озера Нипигон, обогнуть его или частью пересечь по льду.

На второй день вечером, когда солнце, посылая свой прощальный привет, спускалось, красное и холодное, за белой и холодной пустыней, охотники достигли небольшого холма, у подножия которого приютился Вабинош-Хоуз. Они расположились под деревьями, и когда солнце скрылось за черными ветвями, неожиданные звуки военного рожка отчетливо долетели до них.

Ваби навострил уши и прислушался. Его веселое лицо вдруг омрачилось.

– Что это значит? – удивился он.

Род воскликнул:

– Рожок!

Рожок смолк, а через несколько секунд раздалось тяжелое «бум!» – удар большой пушки.

– Если я не ошибаюсь, – сказал Род, – это военная заря. Разве у вас в фактории есть солдаты?

– Я никогда не видел их раньше, – ответил Ваби. – Что все это значит?

Лыжи скользили с невероятной быстротой, и через четверть часа приятели стояли перед Вабинош-Хоузом.

В окружности фактории все изменило свой вид. Вся свободная площадь была застроена полудюжиной новых домов, около которых ходил взад и вперед патруль солдат в английской форме.

В то время как Мукоки скромно пробирался в помещение для служащих, а Ваби входил в дом, Род направился к магазинам, которые помещались на берегу озера. Он помнил, что туда любила уединяться Миннетаки, чтобы помечтать. Но его надежды не оправдались, молодой девушки там не оказалось, и он возвратился обратно. На крыльце его поджидал Ваби, рядом с ним стояли его отец и мать, Миннетаки-индеанка. Они радостно приветствовали его.

– Род, послушайте, – обратился к нему Ваби, когда перед обедом они остались вдвоем. – За наше отсутствие вунги удвоили свою дерзость: они чуть ли не осадили факторию. Тут всем пришлось пережить тяжелые минуты. За их убийства и грабежи правительство объявило им войну и прислало сюда солдат с приказом ловить и истреблять их без пощады.

Глаза Ваби загорелись. Через пару минут он прибавил:

– Несколько дней уже продолжается ловля и рекогносцировка. Если они отступились от нашего преследования и бросили в ложбине такую выгодную добычу, как мы, это значит, я не сомневаюсь, что они почуяли погоню в тылу. Мы присутствуем только при начале стычки. Завтра солдаты отправляются на настоящую чистку. Вы ведь останетесь, Род, правда? И запишетесь со мной в солдаты на всю кампанию?

– Я не могу, Ваби. Вы ведь это сами знаете, мать меня ждет, и вы обещали меня проводить. Солдаты могут обойтись без вас. Едемте в Детруа и уговорите вашу мать отпустить с нами Миннетаки.

Ваби растроганно пожал руку Роду.

– Это невозможно, мой долг остаться здесь. Миннетаки тоже не сможет сопровождать вас. Ее сейчас нет здесь.

Родерик зашатался и побледнел.

– Успокойтесь, она в безопасности! – проговорил Ваби. – Она так нервничала, да и здоровье ее так пошатнулось, благодаря ужасным испытаниям, пережитым ею в течение этих двух месяцев, что отец решил удалить ее немедленно же до окончания всех этих событий. Отец хотел и мать отправить вместе с ней, но она решительно отказалась.

– Миннетаки далеко отсюда? – пролепетал мальчик.

– Она уехала в Кэногами-Хоуз четыре дня тому назад в сопровождении одной женщины и двух провожатых. Это их следы вы видели на санной дорожке.

– Значит, маленькие ножки действительно были ее!

– Вы ведь это говорили, дорогой друг! Значит, решено: вы остаетесь? Таким образом, вы первый будете ее приветствовать по возвращении.

– Я не могу. Моя мать прежде всего.

Миннетаки перед отъездом оставила своей матери-индеанке письмо на имя Родерика. Ваби принес письмо в его комнату, чтоб хоть немного утешить юношу. Девушка писала, что, без сомнения, она вернется раньше возвращения молодого охотника. Если случится обратное и если Род уедет, не дождавшись ее, то она очень просит его не забывать дорогу в факторию и в следующий раз взять с собой миссис Дрюи. За обедом Миннетаки-мать несколько раз повторила это приглашение. Она прибавила, к большой радости Рода, что лично уже несколько раз писала миссис Дрюи, которая все время находится в добром здравии, и что она считает ее своим друюм.

Вечером делили меха, которые директор фактории приобрел у них от имени кампании. Доля Рода вместе с третьей частью золотых самородков составила приблизительно семьсот долларов.

Утром Род написал Миннетаки длинное письмо, и верный Муки взялся доставить его молодой девушке.

Род сел в сани, которые его уже поджидали.

Мальчики пожали друг другу руки.

– Мы вас ждем будущей весной, как только сойдет снег! Это решено, не правда ли?

– Да, если буду жив, – ответил мальчик.

– На этот раз мы отправимся за золотом!

– Да, за золотом!

– И Миннетаки будет здесь! – прибавил Ваби.

Род покраснел. Сани двинулись. И скоро они уже неслись по белой равнине. Род, с устремленным вдаль взглядом, мечтал о материнских ласках. Но порой он все же обращался мыслью назад и снова видел перед собой дорожку в Кэногами-Хоуз, на которой отпечатались следы маленьких, любимых ножек. До весны было еще далеко… И из глаз бедного мальчика скатились две крупные слезы.

Гризли

В этой моей второй книге о животных, которую я предлагаю читателям, есть нечто, напоминающее исповедь. Исповедь и надежду. Исповедь человека, который долгие годы охотился и убивал, прежде чем понял, наконец, что дикие животные дают собою гораздо больший материал для захватывающего спорта, чем для простого убийства, – и надежду, что то, что я описываю, сможет хоть сколько-нибудь побудить читателя почувствовать и понять, что величайшее наслаждение на охоте составляет не убийство, а именно возможность предоставить животному жить. Совершенно справедливо, что в необъятных пустынях приходится убивать поневоле, чтобы жить; каждый должен питаться мясом, потому что мясо есть жизнь. Но убивать для пищи – не есть убийство; это совсем не та страсть, которую я никогда не забуду и которая заставила меня однажды в горах Британской Колумбии в течение менее чем двух часов убить четырех медведей гризли, то есть погубить сто двадцать лет жизни всего только в сто двадцать минут. И это только один пример из тех тысяч, в которых я вспоминаю себя, как преступника, потому что убийство ради удовольствия ничем не отличается от самого настоящего убийства. Я задался целью в этих моих скромных книжках хоть чем-нибудь искупить мой грех, и мое искреннее желание состоит не только в том, чтобы предложить их публике, как интересные романы, но и в том, чтобы сделать себя ответственным за правдивость сообщаемых фактов. Как и у человека, в жизни диких зверей бывают свои трагедии, юмор и пафос; там – факты высокого интереса, именно там вы натолкнетесь на настоящие случаи и на настоящие переживания, которые так и просятся, чтобы их зафиксировали в книгах. В «Казане» я пытался дать читателю представление о моем долгом пребывании среди ездовых собак на Дальнем Севере. В этой же книге я предлагаю мельчайшие подробности из жизни тех диких зверей, которых вывожу героями. Маленький Мусква прожил у меня в канадских Скалистых горах все лето и всю осень. Пипунаскус погребен в округе Файрпан-Рэндж, причем мы поставили над ним памятник, точно это был белый человек. Два медвежонка, которых мы выкопали из берлоги в Атабаске, уже издохли. А Тир еще жив, потому что обитает в таких краях, куда не заходит ни один охотник, а мы не смогли убить его только благодаря простой случайности. В июле 1916 года я вновь посетил те места, где жили Тир и Мусква. Я полагал, что с первого же взгляда узнаю Тира, потому что это был действительно выдающийся во всех отношениях зверь. Так оно и вышло. Что же касается Мусквы, то за два года из маленького медвежонка он превратился в настоящего медведя. Мне приятно вспомнить, что он еще не разлюбил сахар и несколько раз ночевал со мною под одним одеялом; мы вместе с ним охотились на ягоды и корешки и часто забавлялись шуточной борьбой, когда я останавливался на ночлег и разбивал палатку. Но, несмотря на все это, он, по всей вероятности, никогда не простит мне того, что я так грубо бросил его тогда одного, маленького и беспомощного, – но ведь я хотел предоставить ему свободу и возвратить его обратно горам!