Брат мой Каин

Он не стал колебаться ни минуты.

– Спасибо. Ради миссис Стоунфилд расследование необходимо провести как можно скорее, поэтому я готов с благодарностью принять любую помощь, – заверил он свою собеседницу. – Как вы только что заметили, прежде всего следует проверить наиболее вероятные возможности. Коммерческие дела Энгуса, похоже, находятся в образцовом порядке, и он не испытывает затруднений с деньгами. Поэтому я сомневаюсь, чтобы он увлекался азартными играми или каким-нибудь пороком, за которой нужно было платить. Вы не желаете еще кофе?

– Спасибо, я бы с удовольствием выпила еще чашку, – согласилась Друзилла.

Монк сделал знак официанту, подзывая его к столику, а потом, когда тот подошел к ним, заказал еще кофе и расплатился. Вскоре им принесли еще по чашке кофе, такого же дымящегося и свежего, как в первый раз.

– Может быть, ему везло в игре? – приподняла брови мисс Уайндхэм.

– Тогда почему он исчез? – в свою очередь спросил детектив.

– Ну да, я понимаю… – Девушка взглянула на него, сморщив нос. – Тогда… какие-нибудь непристойные представления? Пип-шоу?[2] Какой-нибудь запрещенный культ? Сеансы черной магии?

Монк рассмеялся. Он даже позавидовал такой способности уйти в царство абсурда и позабыть о нищете, болезнях и отчаянии, свидетелем которых он недавно был.

– Мне представляется маловероятным, чтобы этот человек – такой, каким я, по крайней мере, знаю его сейчас – стал бы придаваться столь фривольным увлечениям, – откровенно заявил Уильям.

Друзила тоже засмеялась.

– Вы считаете черную магию фривольной?

– Честно говоря, я не имею о ней понятия, – признался сыщик. – С моей точки зрения, подобное занятие уводит человека от действительности и помогает ему забыть об ответственности и ежедневных обязанностях, особенно если речь идет о мужчине, который целыми днями изучает цены на зерно и другие товары.

– И молится во главе собственной семьи, – добавила Уайндхэм, – за свою добрую жену, пятерых детей и домашних слуг, сколько их там у него есть, не говоря уже о том, что он ходит в церковь каждое воскресенье и свято чтит его как день отдыха.

За соседним столиком раздался взрыв смеха, но собеседники не обратили на него внимания.

– Может, вы узнали, что у них принято есть только холодную пищу, запрещается петь, свистеть, играть в любые игры, читать художественную литературу, класть в чай сахар, а также есть сладости и шоколад, поскольку это способствует развитию непозволительной любви к роскоши? – предположила девушка. – И смеяться у них, конечно, тоже нельзя?

Монк неопределенно хмыкнул. Женевьева представлялась ему совсем не такой. Но, возможно, Энгус действительно был умеренным и добропорядочным человеком. Жена говорила о нем с жаром, однако слова ее казались формальными и чересчур почтительными.

– Бедняга, – сказал сыщик вслух, – если он на самом деле так жил, нет ничего удивительного в том, что он предпочел сбежать от действительности, когда ему подвернулся подходящий случай, и выкинул какую-нибудь неожиданную штуку. Иначе он просто сошел бы с ума.

Друзилла допила вторую чашку кофе и откинулась на спинку стула.

– Тогда позвольте мне выяснить о таких обществах все, что мне удастся. Заодно я поспрашиваю у знакомых, не встречался ли им там человек по имени Энгус Стоунфилд. – Она опустила глаза, а потом вновь взглянула на Монка. – И, конечно, существует еще одна возможность, упоминать о которой считается неприлично, но ведь мы с вами говорим начистоту, и мне изрядно надоели условности; вы, наверное, уже обратили на это внимание, так? Он мог повстречать другую женщину, способную подарить ему радость и нежность, не потребовав взамен ничего, кроме того же самого. Возможно, с нею ему хотелось обрести свободу, забыть об ответственности за детей, об умеренности и внешних приличиях семейной жизни. Во многих случаях мужчина способен стать самим собой в обществе другой женщины, а не собственной жены, лишь потому, что ему не приходится каждый день завтракать с нею за одним столом. И если мужчина сваляет дурака, может получиться так, что ему придется навсегда расстаться с женой.

Уильям смотрел, как улыбается эта юная дама, сидя напротив, и любовался ее узкими плечами, казавшимися ему на редкость изящными и женственными, ее густыми блестящими волосами и живым лицом с широко раскрытыми глазами. Она казалась ему окруженной неким ореолом сдержанного веселья, словно ей был известен секрет счастья. Детектив вполне мог понять, почему такая девушка могла стать неотразимой для Энгуса Стоунфилда или любого другого мужчины. В их сознании она ассоциировалась с желанной свободой от ограничений домашней обстановки, от жены, которая слишком углубилась в заботы о семье и детях и никогда не улыбнется какому-нибудь пустяку и не станет смеяться слишком громко, которая исполнена сознанием долга перед супругом и зависимости от него и, весьма вероятно, знает его настолько хорошо, что ей нетрудно заранее предугадать, что он станет делать и как себя поведет.

Да, может быть, Энгус Стоунфилд поступил именно так. И если это действительно произошло, Монк, с одной стороны, относился к нему с осуждением, однако с другой – совершенно неожиданно ощутил острый укол зависти, вызвавший у него недоумение. Высказывала ли Друзилла собственное предположение или она сама была той необычной восхитительной «другой женщиной» для Стоунфилда или кого-то еще? Подтвердись это опасение, детектива, наверное, охватило бы глубокое негодование, казавшееся ему одновременно болезненным и нелепым. Однако если оставаться честным с самим собой, точно так же, как с другими, ему следовало признать, что такое все же вполне могло случиться.

– Конечно, – проговорил Уильям, наконец допив вслед за Друзиллой кофе. – Это я тоже не оставлю без внимания.

Глава 4

Каждый час или два в импровизированную инфекционную больницу в Лаймхаусе поступали все новые жертвы брюшного тифа. Единственной радостью оставалось то, что число добровольных помощников тоже значительно возросло. Будучи не в силах оказать больным медицинскую помощь, эти люди выносили отходы, чистили и стирали простыни и одеяла, убирали грязную солому и стелили свежую. А потом в больнице появились несколько местных мужчин, чтобы забрать тела умерших.

– Куда они их повезут? – поинтересовалась Энид Рэйвенсбрук, когда медики и их помощники собрались вместе в маленькой комнате, где Монк разговаривал с Калландрой и Эстер.

Приближался вечер, за окнами сгустились сумерки, и стало еще холодней. Предыдущей ночью в больнице умерли трое пациентов. Кристиан накануне вечером ушел домой, чтобы переодеться и поспать несколько часов, прежде чем отправиться в больницу, где он работал. Даже будь здесь условия получше, он все равно не смог бы сделать слишком много. От брюшного тифа не существовало какого-либо лекарства. Заболевшим требовался лишь постоянный уход, чтобы облегчить их страдания и сбить жар; им следовало давать больше жидкости, и каждый из них сам должен был обладать желанием бороться за собственную жизнь.

Калландра подняла на леди Рэйвенсбрук удивленный взгляд.

– Не знаю, – ответила она. – Честно говоря, я об этом не задумывалась. Наверное, в… – она осеклась на полуслове. – Нет, это просто смешно! Ни в одном похоронном бюро не станут связываться с умершими от тифа. А потом, их слишком много.

– Их нужно похоронить, – настойчиво заметила Энид, устроившись на шатком стуле, где раньше сидел Монк. Леди Дэвьет уселась на другом, а мисс Лэттерли – на полу. – Если ими не станут заниматься в похоронных бюро, то тогда где же? Я сомневаюсь, что могильщики станут хоронить их как положено. Они умеют только закапывать гробы. Эта эпидемия приносит барыши одним гробовщикам… – Она набрала полную грудь воздуха и медленно выдохнула. – Теперь у нас, по крайней мере, стало потеплей. Или кто-то просто подбросил побольше угля в плиту?

– Не знаю, я лично просто замерзаю. – Почувствовав озноб, Калландра обхватила плечи руками. – Эстер, ты не подкладывала угля?

2

Пип-шоу – показ картинок, часто непристойного содержания, так, как будто их рассматривают через замочную скважину.