Страница 27 из 28
Они вышли на улицу. В контрастно ярком свете луны Ангелика смогла рассмотреть свою дочь – и ее спасителя.
Да, это была Анежка – впрочем, в этом женщина не сомневалась ни на секунду, с самого начала. Материнское сердце редко ошибается в такие минуты. Но вот Атанасиус…
Битва тяжело далась ему. Плащ превратился в лохмотья, покрытые отвратительной субстанцией, источающей резкий гнилостный смрад. Треуголку он потерял, снежно-белые волосы, заплетенные сзади в тонкую косичку, были теперь запятнаны и всклокочены. На лице виднелись глубокие рваные царапины… но крови не было. Они больше походили на разрывы в картоне или в чем-то настолько же жестком.
– Вы… ранены, – произнесла Ангелика с запинкой. – Вам нужна помощь.
– В этом нет необходимости.
Женщина взглянула на Шафранека. Тот молчал – кажется, его все еще сковывал шок от произошедшего.
Они вышли на Старосинагогальную. Здесь Атанасиус остановился, вопросительно взглянув на старшего товарища. Ангелика видела страшные раны у него на груди – огромные и рваные, но не запятнанные даже следом крови. Только слабый металлический блеск можно было различить в глубине, когда лунный луч попадал на рану.
– К Таубеншлагу, – коротко проговорил Шафранек. – Нужно привести девочку в чувство.
Они продолжили путь. Нафталий был мрачен. Казалось, его терзали сомнения, которые он не мог – или не решался – выразить.
Ангелика не помнила, как они добирались до места. Единственное, что могла сказать уверенно, – что было оно за пределами Йозефова. Небольшая вывеска у дверей двухэтажного дома, узкого и плотно зажатого между другими, на улице такой же узкой и извилистой, как и улицы гетто. На стук долго никто не отзывался, но потом, наконец, в окне мелькнул огонек свечи – и двери открылись.
– Нужна помощь, аптекарь, – коротко произнес Шафранек.
Фигура в домашнем халате молча посторонилась, впустив ночных гостей.
Девочку уложили на небольшой топчан, аптекарь склонился над ней, ощупывая, слушая дыхание и пульс. Шафранек устало опустился в кресло, вытянув ноги. Атанасиус остался стоять. Единственное послабление, которое он позволил себе, – опереться на свою трость, вновь собранную во внешне безобидное подспорье для ходьбы.
Ангелика, сколь ни была обеспокоена за дочь, все же не могла удержаться от взглядов на него. Наконец решившись, женщина подошла к нему, подняв руку и коснувшись лица в том месте, где оно было рассечено когтем.
– Кто сотворил это? – спросил аптекарь.
– Не знаю, – мотнул головой Шафранек. – Но один из них был мастером Арканы. Он материализовывал тени. Очень сильный магос.
Женщина в страхе отдернула руку. То, чего она коснулась, не было кожей. Нечто холодное и твердое, масляно-гладкое. Провощенный картон…
– Здесь что-то не так, – с сомнением произнес аптекарь. – Я могу пробудить ее, но…
Ангелика вскрикнула, отступив от неподвижного Атанасиуса. Все обернулись к ней.
– Успокойтесь, пани Чернова, – мягко проговорил Шафранек. – Сейчас не время… Мы все объясним…
Женщину била крупная дрожь. Она не могла справиться с собой. Перед ней стояло не живое существо. Это была кукла. Механическая кукла, размером и чертами не отличимая от человека. Говорящая, движущаяся. Ужас от пережитого в последние часы словно переполнился этой последней каплей – и Ангелика застыла, парализованная.
– Магос, воплощающий тень, – звучал рядом отрешенный голос аптекаря Таубеншлага. – Мне кажется, я слышал о таких… Но почему, зачем ему было похищать невинное дитя…
– Кровь, – спокойно ответил Атанасиус. – Ее кровь. Это кровь Израилева.
– Что? – Шафранек повернулся к Ангелике и, сделав быстрый шаг, решительно схватил ее за плечи, встряхнул: – Очнитесь! Да очнитесь же! Вы… вы из гетто?
Женщина с трудом вышла из оцепенения. Глядя в зеленые стекла очков, она медленно помотала головой. Вопрос вызвал у нее болезненную гримасу.
– Да… – произнесла она. – Я из гетто. Розина Вассертрум. Так меня звали… раньше. Мой муж… был много старше меня. Я вышла за него, взяла его фамилию, изменила имя… родила ему дочь.
– Израилева кровь, – сокрушенно прошептал Таубеншлаг. – Тогда все совпадает. Сегодня та самая ночь…
Шафранек отпустил женщину и отступил от нее. На лице его застыло странное выражение – в нем невероятным образом смешались страх, отвращение и сочувствие. С таким выражением смотрят на обезображенный труп близкого человека. Он тяжело покачал головой.
– Что происходит? Объясните! – Новая, непонятная пока угроза заставила женщину собраться, совладать с собой.
Шафранек молчал. Таубеншлаг, с сочувствием глядя на лежащую недвижно Анежку, прокашлялся:
– Гетто всегда было местом, щедро политым невинной кровью. Погромы и пожары, войны и церковные судилища… Никто точно не знает, как родилась эта легенда, но в правдивости ее не сомневается никто из Посвященных. Легенда гласит о Кормилице Мириам, которой была доверена малолетняя дочь раввина. Точно не известно, какая беда в тот день постигла пражское гетто, – известно лишь, что Мириам не уберегла доверенное ей дитя, а сама при том осталась в живых. Обезумевший от горя раввин проклял женщину – и ужасное посмертие постигло ее. С той поры ее неупокоенный дух скитается по ночному гетто, ища среди младенцев погибшую дочь раввина. Ощущая ее темное присутствие, дети беспокойно плачут по ночам… Но раз в тридцать три года, в особую ночь, Пражская Кормилица, как называют ее, может вселиться в человеческое тело. Обычно она выбирает молодую мать, грешную или сломленную горем. Одержимая духом, несчастная жертва собственноручно убивает свое дитя. С рассветом дух покидает ее, оставляя наедине с ужасным деянием собственных рук…
– У Анежки нет детей, – отчаянно замотала головой Ангелика. – Зачем?
– Магос мог похитить ее, чтобы использовать как сосуд для темного духа. Получив его в свою власть, он обрел бы могущество…
– Но мы… Мы же забрали ее. Мы забрали ее из того ужасного места!
Она смотрела на застывших перед ней мужчин. Таубеншлаг опустил взгляд, Шафранек вновь отрицательно качнул головой. Атанасиус был неподвижен. Но именно он заговорил первым:
– Ее кровь уже несет отпечаток духа. Мы опоздали.
Зеленые очки Шафранека зловеще блеснули в свете газовой лампы.
– Скоро она придет в себя. Запертая в неугодном ей теле Кормилица придет в безумие. Никто не знает, какой силой она обладает. Посему мы должны… мы должны уничтожить тело до того, как оковы яда падут.
Атанасиус, словно ожидая этих слов, шагнул к недвижно лежащей девочке. С шорохом вышло из трости лезвие. Оцепенение, на миг овладевшее Ангеликой, спало – женщина с криком бросилась к телу дочери:
– Нет!!! Не смейте!
– У нас нет выбора, – голос Шафранека казался бесцветным. – Иначе ее злодейства по пробуждении затмят те, что приписывают взбунтовавшемуся голему[4].
Ангелика подняла взгляд на Атанасиуса. Глаза, сверкающие мертвым стеклом, неотрывно глядели на нее. И было в этих глазах что-то…
– Прошу тебя, Атанасиус, – она и сама не понимала, почему обращалась к нему, – не делай этого. Должен быть другой путь. Я прошу тебя…
– Тщетно, пани Чернова, – голос Шафранека заставил женщину вздрогнуть. – Это лишь механическая кукла, автоматон, оживленный каббалой кукольного мастера Цвака. А кукловод – я. Я – воля, которая побуждает его к действию.
– Прошу тебя, – Ангелика не отводила взгляда от застывших глаз.
Атанасиус замер. Ангелика встала, подалась вперед. Между их телами теперь было не больше пары дюймов. Неожиданно для себя женщина подняла руку и коснулась восковой щеки. Нежно. Ласково:
– Не надо.
Сталь со свистом пронзила воздух, с сухим шорохом впилась в плоть… Ангелика упала на колени, слезы потоком хлынули из глаз. Она не сразу поняла слова, произнесенные Шафранеком в этот миг:
– Как… как это возможно?
– Должен быть другой путь. – Ровный голос Атанасиуса заставил женщину поднять голову.
4
Согласно легенде, пражский голем, созданный раби Левом, освободившись от власти раввина, обезумел, разрушив множество зданий в гетто, убив и покалечив многих его жителей.