Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 25 из 28

– Где?

– Справа от эстрады. Танцует с рыжеволосой. Запустил руку ей под передник.

Оказывается, лицо Атанасиуса обладало некоторой эластичностью. Но все же в нем не было обычной мимики, которая возникает у людей при разговоре. Шевелились только губы, остальное же оставалось неподвижным.

Шафранек кивнул, затем достал из кармана монету и, коротко свистнув, бросил ее парню. Тот, босоногий, в рваных брюках и серой в пятнах соли и жира рубахе, с удивительной ловкостью поймал подачку, молнией выпростав руку из-под передника партнерши. Шафранек перехватил его взгляд, кивнул. Через некоторое время, когда в музыке наступает ритмическая пауза, босяк оказался за их столом.

– Шолом, глубокоуважаемый пан кукловод, – развязно произнес он, развалясь на стуле.

Хозяин с гневным выражением лица тут же вырос у него за спиной, но, встретив успокаивающий взгляд Шафранека, отступил.

– Как тебя зовут? – спросил Нафталий, сцепив руки в замок и упершись локтями в столешницу.

– Яромир, пан кукловод.

Шафранек неспешно достал свою коробочку с табаком и тщательно набил обе ноздри. Чихнув, он вернулся к собеседнику, нетерпеливо ерзающему на стуле:

– Сдается мне, Яромир, ты знаешь кое-что о девочке, Анежке Черновой, что пропала два дня тому.

Яромир прищурился, играя желваками на торчащих скулах.

– А если таки нет? – проговорил он, явно набивая себе цену.

Шафранека это лицедейство оставило равнодушным.

– Батальон велик, Яромир, и на тебе не заканчивается, – без всяких эмоций в голосе произнес он. Босяк поморщился.

– Пан кукловод делает мне больно своим безразличием к молодой судьбе моей.

– До твоей судьбы мне дела нет, – согласился Шафранек. – А до пропавшей Анежки – есть, и большое.

Кажется, прелюдия закончилась. Яромир подался вперед – так, чтобы максимально приблизить голову к голове Шафранека.

– Всего пару часов тому видел карету на Старосинагогальной улице. Кучер шибко спешил. Так спешил, что смекнул я в переулке спрятаться, чтобы на дороге он не хлестнул меня кнутом или не переехал колесами. Спрятавшись, увидел я, когда карета мимо пронеслась, что из окна выпало что-то белое. Ну, как уехали, я обратно на дорогу вернулся. Поднял. Платок оказался. С кружевом и вышитым вензелем «АЧ». Не о том ли хотел знать пан кукловод?

– Где платок? – спросил молчавший до того Атанасиус.

Яромир бросил на него недоверчивый взгляд, вопросительно глянув на Шафранека. Тот кивнул.

– Я не взял. Он был нечистый. В крови.

Шафранек достал и положил на стол еще монету, накрыв ее ладонью. Глаза босяка жадно разгорелись.

– Куда направлялась карета? – спросил Нафталий.

Яромир пожал плечами.

– Вниз от Староновой синагоги. Почем мне знать? Свернула куда-то, не доехав дома старого Шема Прокопа.

Взгляд его, блуждающий и горящий, то и дело скользил по недвижной ладони Шафранека. Тот, удовлетворившись ответом, ладонь убрал. Монета пролежала свободно менее секунды – быстрым движением Яромир подхватил ее, упрятав в кулаке. Нафталий кивком отпустил босяка, и тот тут же растворился в клубах дыма, точно привидение, смешавшись с танцующей толпой. Визгливые стоны рассохшейся скрипки и сиплое подвывание маленькой гармоники приводили толпу в некое хаотичное движение, которое из-за дыма и слабого освещения казалось совсем уж несуразным. Ангелика сидела неподвижно, бледная. В голове ее колоколом били слова Яромира: «Он был нечистый. В крови».

В крови. Кровь ее дочери была на платке, оброненном на мостовую. Не маленькое пятнышко – это не остановило бы босяка. Воображение рисовало ткань, целиком пропитанную рубиново-красным, липкую и скользкую в пальцах…

– Нам пора, – сказал Шафранек негромко. – До Старосинагогальной отсюда идти недолго, а нам стоит поторопиться.

Атанасиус молча поднялся со своего места. Ангелика, все еще в плену страха, автоматически последовала за ним. Шафранек замкнул шествие, перебросившись парой слов с толстяком-хозяином. На эстраде звучно хохотал офицер-драгун, прижимая к себе пьяную девицу лет пятнадцати, отчего-то мокрую, как мышь.

Улица снова обволокла их сырым холодом. После душной, угарной жары Лойзичка сделалось зябко.

Ангелика поравнялась с Шафранеком. Вопрос, который мучил ее, следовало бы задать Атанасиусу, но отчего-то она боялась обратиться к этому молчаливому юноше. Пугающее сходство его с куклой в застекленном шкафу, выдержанное до мельчайших деталей, его скупые, выверенные движения, какое-то постоянное внутреннее напряжение, буквально исходившее от него… Все это настораживало и пугало. Ангелика осторожно кашлянула, привлекая внимание Шафранека. Тот кивнул, ободряя.

– Как Атанасиус узнал этого человека, Яромира? – спросила Ангелика. – Ведь он, а за ним и вы были уверены, что он знает об Анежке…

Шафранек кивал в такт словам женщины, показывая, что вопрос понял сразу. Когда она договорила, он улыбнулся, поправив пальцем сползшие на переносицу очки.

– Все дело в крови, пани Чернова, – сказал он тихо. – Пролитая кровь нечиста. Она оставляет за собой яркий след, который легко заметен глазу, специально… ммм… обученному распознавать его. След этот остается практически на всем: на камне и плоти, в воде и в воздухе, даже в мыслях и чувствах.

– Звучит странно… – задумчиво проговорила Ангелика. – Трудно поверить… Именно потому майстер Цвак спросил, моя ли кровь течет в жилах Анежки? Потому он уколол меня?

– Именно так. Атанасиус же, рассмотрев пролитую вами кровь, запомнил ее след и сумел обнаружить его на Яромире, коснувшемся платка вашей дочери. Большая удача! Признаться, я не думал, что нам так повезет. Но не обнадеживайтесь понапрасну – это лишь начало.

Они вышли на Старосинагогальную, широкую и прямую по меркам Йозефова. Поднявшийся ветер разогнал облака, и сквозь рваное покрывало туч проглянул желтый глаз луны, окруженный дрожащим, призрачным нимбом. Стало уже совсем темно, не горели в домах окна, не слышно было человеческих голосов. Гетто казалось огромным, тревожным призраком, с беспокойством и неприязнью взиравшим на одиноких путников.

«Почему он не опирается на трость? – подумалось Ангелике, наблюдавшей за идущим впереди Атанасиусом. – Ведь он все время держит ее в руке, не давая коснуться земли…»

Объект ее мыслей тем временем замер. Они встали у небольшого двухэтажного дома. Узкие окошки были закрыты черными косыми ставнями, черепичная крыша поросла мхом. Сразу за домом был поворот. Вниз уходила узкая улочка, зажатая между неровными рядами ветхих построек. Атанасиус на несколько секунд застыл у поворота, затем двинулся под уклон. Шаг его по мере движения ускорился до такой степени, что Шафранеку и Ангелике пришлось почти бежать за ним. Напитанная испарениями темнота проносилась мимо, касаясь кожи отвратительно холодными щупальцами, норовя забраться под одежду. Под ногами хлюпала, плескалась мутная грязь. От бега начало саднить горло, каждый вдох обжигал легкие, каждый шаг отзывался острой болью в боку. Ангелика быстро потеряла связь с миром вокруг – он превратился в размытое, мыльно-серое пятно, в котором ясно выделялась только спина Атанасиуса. Шафранек поддерживал ее под локоть, почти тащил за собой.

Остановились. Резко, как вкопанный замер Атанасиус. Его пелерина чуть подрагивала, еще не выпустив из себя остатки ветра. Перед ними был двухэтажный дом, уродливая конструкция с нависающим верхним этажом, в грязно-желтой штукатурке, покрытой темными пятнами и сколами. Дом стоял давно – его фундамент почти полностью ушел в землю, приоткрытая дверь в парадную оказалась ниже уровня улицы почти на фут. Неприветливая, затхлая темнота клубилась за ней.

– Кажется, это здесь, – прошептал Шафранек.

Атанасиус подошел к двери и открыл ее концом трости. С мерзким, протяжным скрипом створка поддалась нажиму.

– За ним, – подтолкнул Шафранек Ангелику. Внезапный страх охватил женщину. Сейчас не было ничего, чего она боялась бы больше этой тьмы за дверями. Она, эта тьма, как живой, ленивый зверь таилась за порогом, готовая поглотить всякого, кто слишком приблизится…