Страница 6 из 20
Мимо прогромыхал локомобиль с эмблемой Особого Департамента на дверцах и сзади, и Хопкинс тотчас вытянулся, отдавая честь ладонью в белой перчатке.
Сквозь тёмные окна было ничего не видать.
Локомобиль прогромыхал, поехал дальше.
– Вчера, мисс Моллинэр, взяли одного, – заговорщическим полушёпотом оповестил девочку Хопкинс. Видно было, что умолчать об этом выше его невеликих сил. – Нас в оцепление поставили, а сами магика взяли.
– Не может быть! – Молли не понадобилось притворяться. – Настоящего магика? Малефика?
– Самого малефичного малефика! – уверил её Джим.
– Как же его поймали?
– Соседи донесли, слава Всевышнему. Я слышал, всё началось с того, что к нему молочные бутылки сами на порог взбирались. Молочник-то, чтобы в гору не тащиться с тележкой, оставлял на общей полке. Все соседи за своим молоком спускались, а этот, говорят, никогда. А потом кто-то заметил, как бутылки к нему сами – прыг, прыг, прыг, и в двери. Ну, тут-то они и донесли.
Счастье, что он ничего натворить не успел. Надо ж, мисс Моллинэр, быть таким идиотом – волшебник-то этот, похоже, и впрямь надеялся всех умнее оказаться, магичность свою спрятать, словно и не знал, чем это всё кончается, и не ведал! А вот в мехмастерских паровозных сказывали, что на неделе у них там один возчик того, рванул.
– Как рванул? – ахнула Молли, прижимая ладошки к щекам. – Ни в кого не превратившись?
– Да вот так и рванул! – надулся от важности Хопкинс, явно довольный эффектом. – Не, в чудище не обернувшись. Сказывают, такое тоже бывает. На него, говорят, и раньше поглядывали, но не так, чтобы очень. А тут, говорят, приехали за ним, а он ка-ак рванёт! Побежит, в смысле. Особый Департамент за ним, а он прыг в коллектор, в трубу, значит, а там ка-ак бахнет! Дым столбом, огонь до неба! Все с ног попадали!
Молли не могла припомнить ни «дыма столбом», ни «огня до неба», что имели бы место с неделю назад в механических мастерских Норд-Йорка. Спорить с Хопкинсом она, однако, не стала. Тем более что они уже добрались до остановки, к которой как раз подкатывал двухвагонный паровик.
Молли ехала домой, низко надвинув шлем и опустив на глаза очки-консервы – она взобралась на империал[4], однако ветер словно с цепи сорвался. Прямо в лицо летели пригоршни жёсткого снега, но вниз Молли упрямо не спускалась.
Паровик бодро пыхтел по всё тем же улицам, узким и тёмным, всё так же тянулись по обе стороны высоченные, нависающие стены со слепыми жёлтыми окнами, однако снег скрадывал окружающую бесприютность, умягчал, набрасывал флёр зимней сказки, и это, право же, стоило того, чтобы мёрзнуть на открытом империале. Паровик был толкачом, с паровозом позади вагонов, так что дым весь летел назад, не мешая пассажирам империала.
Стрелка, другая, перекрёсток. Поднята лапа семафора, и паровик тормозит, пропуская другой, стучащий колёсами по пересечной улице. Молли ехала домой, но думала сейчас не про дестроеры и мониторы в гавани, не про бронепоезда в депо, а исключительно про пленных Rooskies.
И про мальчишку того тоже.
Ых. Неправильно это.
Но и глядел он как-то… тоже неправильно. Одеты Rooskies, конечно, как варвары. Одни touloupes чего стоят! И что теперь с этим пленным? Наверное, ничего плохого. Нет, не «наверное», конечно же, ничего плохого! Иначе зачем папе их осматривать?
Молли сердито помотала головой, поправила шлем. Задумалась, замечталась – этак и свою остановку пропустить недолго!
Лихо скатилась вниз по бронзовым перилам (по случаю непогоды на империале Молли оказалась единственной пассажиркой) и вприпрыжку поскакала к дому.
Но до самого порога её не оставляло ощущение, что жёсткие серо-стальные глаза мальчишки-пленника глядят ей прямо в спину.
Мама, само собой, велела переодеться «как подобает приличной девочке», а до того никаких рассказов выслушивать не стала. И лишь когда Молли, уже в платье с домашним передником (любимыми штанами и фланелевой рубахой решено было пожертвовать, дабы лишний раз не сердить и без того чем-то раздражённую маму), аккуратно сложив руки перед собой, вошла в гостиную, мама подняла на неё взгляд.
– Да, дорогая?
Молли принялась рассказывать. Мама любила подробности. Её интересовало, не встретила ли дочь знакомых на паровике, кто был вокруг папы, чем он был занят.
– И там привезли пленных, мама, вы представляете? Настоящих Rooskies!
– Ужас какой. – Мама поднесла к лицу платочек. – Молли, милая, вы очень испугались? Прошу меня простить, дорогая. Я никогда не послала бы вас туда, знай я о таких обстоятельствах. А ваш отец тоже хорош! Мог бы отправить посыльного, известить нас, подумать о том, чтобы не подвергать вас опасности!
Молли вздохнула про себя. Она не любила, когда мама по мелочам выговаривала папе.
– Мама, так ничего ж страшного! Там егеря вокруг стояли! С оружием! В четыре ряда!
Насчёт четырёх рядов она, конечно, преувеличила, но что делать, приходилось выкручиваться.
– Всё равно, – непреклонно сказала мама. – Папа обязан был позаботиться о вашей безопасности. Я непременно переговорю с ним, дорогая. Больше такого не повторится, можете быть уверены.
Молли ничего не оставалось, как вновь вздохнуть.
– Могу ли я пойти к себе, мама? У меня ещё уроки оставались.
Это всегда служило универсальной отмычкой.
– Конечно, дорогая.
В комнате Молли рассеянно полистала учебник, уставилась в заданное на сегодня упражнение.
«Бронепоезд выпустил по варварам 80 снарядов, часть весом 6½ фунта, а часть весом 12½ фунта. Сколько было выпущено снарядов каждого вида, если общий вес бронепоезда уменьшился на 700 фунтов? Весом израсходованных угля и воды пренебречь».
Та-ак… 80 снарядов… 6½ фунта… это, конечно, морская лёгкая двухсчетвертьюдюймовка. На огромном «Геркулесе» таких пушек шесть в одноорудийных башенных установках, максимальный угол возвышения… тьфу! У меня ж совсем не это спрашивают!
А двенадцать с лишним фунтов – это, само собой, классическая трёхдюймовка, самое распространённое орудие на лёгких дестроерах, миноносцах и прочей мелкоте. На «Геркулесе» таких четыре. Его основной калибр – тяжёлые гаубицы в семь с половиной дюймов, а трёхдюймовки и прочее – чтобы варвары даже и не мечтали бы подобраться к полотну.
Молли в два счёта решила лёгкую задачку, аккуратно вывела оба уравнения, расписала – она такое щёлкает в уме, но в школе требуют «должного оформления». И мама, когда смотрит на её уроки, первым делом проверяет, чтобы не было клякс.
Ну да, 50 снарядов в 2¼ дюйма и 30 – трёхдюймовых. Невольно перед глазами Молли возник белый заснеженный лес и чёрная колея железной дороги, и громадная туша «Геркулеса» в зимнем камуфляже, и облака густого дыма над трубами, броневые башни, повёрнутые в сторону леса. Пламя, вырывающееся из орудийных стволов. Задранные к серому небу жерла гаубиц. И взрывы, взрывы, один за другим, снаряды, рвущиеся на краю леса, снопы осколков, летящие щепки от терзаемых осколками сосен.
Вся артиллерия «Геркулеса» вела беглый огонь.
Там, среди стволов, среди вздымаемой разрывами земли и размолотой в пыль древесины, метались какие-то фигурки. Падали, вскакивали, перебегали, укрываясь в источающих сизый дым воронках. Иные так и оставались лежать – в нелепых белых накидках, испятнанных красным.
«Геркулес» громил и громил лес прямой наводкой, извергая снаряд за снарядом.
Тридцать и пятьдесят, мутно подумала Молли, не в силах оторваться от картины, необычайно яркой и настолько правдоподобной, что куда там снам!
Фигурки в белых накидках, несмотря ни на что, не отступали. Упрямо и упорно они ползли по расчищенному предполью, самые ловкие или удачливые подобрались уже к самой колючей проволоке, протянутой в три ряда по низу насыпи.
На «Геркулесе» затараторили митральезы. Правда, одна из них, торчавшая прямо из бронированного борта переднего вагона, неожиданно заглохла. Молли слыхала – папа упоминал, – что блок вращающихся стволов часто перекашивает, отчего заклинивает всё устройство.
4
То есть на второй открытый этаж пассажирского вагона.