Темные (сборник)

АРТЕМ: Вот так, сука! Вот так. Можешь не ждать, я к тебе не вернусь.

Он сплевывает себе под ноги и, закинув колун на плечо, бредет по снегу к дому. Взгляд его скользит по просевшим, потемневшим сугробам вокруг, натыкается на два птичьих крыла. Скорее всего, вороньи – иссиня-черные, с перьями почти в локоть длиной. Они вырваны с корнем, и красные ошметки мяса на краях еще влажно поблескивают. Рядом темнеет несколько кровавых пятнышек. Артем подбирает крылья, внимательно рассматривает их и осторожно сует в карман бушлата. У калитки он останавливается, опускает колун на землю и, прислонившись спиной к забору, говорит в пространство перед собой, оживленно жестикулируя.

АРТЕМ: Конечно, сомнения были. Я – обычный парень, ничто человеческое мне не чуждо. Помню, в то утро вышел на улицу, чтобы наполнить таз для умывания, и понял, что наступила весна. Моя «Нива», та самая, на которой я добрался сюда, показалась из-под снега. Просто стояла там, хоть сейчас садись и возвращайся. Мысли такие сразу появились. Но… это как у алкоголиков, знаете? Нельзя поддаваться. Я справился.

Набрав во дворе дров, он заходит в дом.

Настенные часы с кукушкой показывают половину второго. Артем сидит за столом, накрытым выцветшей клеенкой. Перед ним – три ряда жестяных банок, наполненных черной землей. С помощью деревянной ложечки он делает в каждой небольшое углубление, опускает туда семечко и закапывает его. С другой стороны стола на трехногой, чуть покосившейся табуретке сидит старый лохматый кот и внимательно наблюдает за действиями хозяина. Бледный дневной свет льется сквозь окно, наполняя комнату миллионами танцующих пылинок. Вороньи крылья, очищенные от грязи и снега, сушатся на подоконнике.

АРТЕМ (вполголоса): …и главное – она даже не пыталась понять. Даже не пыталась спросить, поговорить. Ничего не пыталась. Такая психология. Наверно, когда постоянно думаешь о вещах, то и людей начинаешь воспринимать словно вещи. Не стоит заморачиваться, если не подходит – найдешь другую.

Он вздыхает, пристально вглядывается в бесцветный пейзаж за окном, будто ожидая увидеть что-то. Затем поворачивается к коту, грустно улыбается ему.

АРТЕМ: А она все время думала о вещах. Они все там помешаны на вещах. Продают, покупают без перерыва. Огромные дворцы строят для магазинов, представляешь? У стариков дома разваливаются, зато торговые центры на каждом углу. Копошатся в этих крохотных своих квартирках, в тесноте, в бетоне сплошном, целыми днями в бумажках и телевизоре, а в выходной у них праздник – поехать в торговый центр. Пройтись по магазинам. Покупать. Отдыхают так. Веришь?

Кот молчит.

АРТЕМ: Я бы на твоем месте тоже не поверил. Глупость это ведь. Но сам видел. Сам там жил, тонул во всей этой чуши, в бездарности и бесплодности глобальной. Ни на что они больше не способны. Только по-тре-блять. Даже игрушки для детей покупают готовые, штампованные, хотя не должно быть радости большей, чем собственному ребенку своими руками смастерить что-нибудь. Любовь-то она ведь только через труд смысл обретает. А если ты, пока в очереди на кассе стоишь, схватишь с полки первый попавшийся «киндер-сюрприз», никакой любви в этом нет. Фальшивка одна. Сплошное притворство.

Кот зевает, лениво спрыгивает на пол и идет к печке. Артем провожает его взглядом.

АРТЕМ: Вот и я тоже не выдержал. Тоже сбежал от этого всего, укрылся здесь. Звал ее с собой, но, когда пытался объяснить, она смотрела на меня пустыми, абсолютно пустыми глазами. Ничего не понимала. Компьютер у нее включен был, браузер открыт на странице какого-то очередного интернет-магазина. И, пока я говорил, она туда поглядывала то и дело. Я отвлекал ее, понимаешь? От покупок…

Он встает, принимается ходить по комнате из угла в угол, задевает и роняет табуретку, но словно не замечает этого. Руки его двигаются из стороны в сторону, пальцы лихорадочно сжимаются и разжимаются, рот подергивается. Спустя несколько минут он замирает возле стола, делает несколько глубоких вдохов, затем оборачивается к коту, но, не обнаружив его, вновь обращается к невидимой аудитории, словно отвечает на вопросы интервью.

АРТЕМ: И в тот день, в первый день весны – не календарной, а настоящей, – мне хватило всего лишь увидеть свою машину, чтобы ощутить вдруг тоску по прошлой жизни. По городу, по уличным фонарям, по другим людям. По жене. И я едва не сдался. Не хочу оправдываться, но это вполне естественно: на тот момент я прожил в полном одиночестве, в заброшенной деревне уже больше полугода. Без радио, телевидения, сотовой связи и прочих средств связи с миром, к которым привык с детства. Признаю: проявил слабость.

Он кашляет в кулак, замолкает, вновь садится на свое место, берет деревянную ложечку, однако секунду спустя бросает ее, встряхивает головой и улыбается раздраженно, будто услышав неприятное, докучливое возражение.

АРТЕМ: Но, знаете, здесь со слабостями разговор короткий. Ты или учишься давить их в зародыше, или погибаешь. У меня нет времени на внутреннюю борьбу и схватку с искушениями, у меня полно дел. Рассаду помидоров вот надо подготовить, теплицу поставить, курятник расширить, лопату починить. Поэтому пришлось решать вопрос с помощью колуна. Быстро, просто, эффективно. И я не жалею. Ни капли.

На печке появляется кот, снова зевает, пристально смотрит на хозяина. Тот подмигивает ему и наконец возвращается к работе. Ямка. Семечко. Земля. Его серая, прозрачная тень шевелится на полу, в точности повторяя движения человека и только изредка слегка запаздывая.

Настенные часы с кукушкой показывают половину второго.

Ночь. Прах стоит посреди деревенской улицы, обратив то, что некогда было лицом, в сторону двух окон, за которыми горит керосиновая лампа. Он полностью обнажен, на его плечах и груди видны полоски засохшей крови, синие в лунном свете. Прах молчит и не двигается, несмотря на ледяной ветер и пляшущую вокруг тьму. Под снегом в мерзлой почве медленно пробуждается жизнь. А мертвая деревня бормочет что-то в своем нескончаемом бреду, ворошит давно позабытые секреты, воспоминания, сны, впитавшиеся некогда в замшелые камни, в трухлявые доски – и ее медленное, тяжелое дыхание, смешанное с темнотой, полно запахом тлена.

Прах не дышит.

Книга падает на пол. В жарко натопленной комнате Артем, поднявшись со стула, подходит к окну, за которым бьется в неистовом танце непроглядная мгла. Проснувшийся кот внимательно, встревожен-но наблюдает за ним с печки. Огонек в керосиновой лампе чуть подрагивает, заставляет кривляться тени на старых обоях.

АРТЕМ: Показалось?

Тишина. Тени замирают.

АРТЕМ: Ха! Похоже, это просто мое собственное отражение, представляешь? Надо же, ка…

(Вздрагивает.) Нет! Вон он! Вон он! Я вижу… стой!

Не отрывая взгляда от окна, он шарит руками вокруг, пытаясь что-то найти, затем принимается лихорадочно озираться, бормоча сквозь зубы неразборчивые ругательства. В конце концов хватает куртку, сует ноги в сапоги, распахивает дверь и, едва не споткнувшись в сенях о большой спортивный рюкзак, выскакивает в ночь. Тьма облепляет его.

АРТЕМ: Стой, сука… стой…

Несколько секунд он неуверенно топчется на месте, словно пытаясь поймать некую важную, но постоянно ускользающую мысль, затем возвращается в сени, принимается рыться в рюкзаке. Спустя пару минут находит электрический фонарик. Луч желтого света разрезает двор пополам, упирается в калитку, возле которой до сих пор стоит колун. Артем решительно подбирает его и выходит на улицу.