Седьмое море

– Да, но я тебя не люблю, – честно сказала Даша. – И ты это знаешь.

– Знаю. Но я попробую с этим справиться. Бывает, любовь приходит не сразу. На это может понадобиться год, два, пять, иногда и больше. Я готов ждать.

– Сколько? – усмехнулась Даша.

– Да хоть всю жизнь! Лишь бы ты была рядом. Прости, я банальные вещи говорю, но и ты дай мне время. Я найду такие слова, что ты поверишь. А лучше не слова. Это Голицын говорить мастер, а я…

– Первое, что ты сделаешь, это перестанешь упоминать его имя.

– Значит, ты согласна?

– Да.

Ей действительно некуда было деваться. И любовь у нее была, увы, несчастная. Даша знала, что это на всю жизнь. Единственный мужчина, который ей нужен, никогда не будет с ней. Тут либо умереть, либо похоронить свои чувства и жить дальше. Даше было двадцать лет, умирать ей расхотелось. И она решила жить.

…Свадьба была скромной. Хотя Дашина мать очень обрадовалась, что можно старшую дочку сбыть с рук, и сняла деньги с книжки. В общем, по словам Веры Ивановны, все было как у людей. И даже брачная ночь, на самом деле первая и у нее, и у него. Оба не знали, что делать, и растерялись. Разговоры – это одно, но когда за молодыми закрылась дверь спальни, Даша с Димой почувствовали неловкость. Особенно она, ведь мужчину, с которым надо было лечь в постель, Даша едва терпела.

Это был какойто кошмар. Даша кусала губы от боли, а Димка чуть не плакал.

– Чем больше ты меня жалеешь, тем больше мне больно, – разозлилась она. – Ты мужчина или нет? Или ты не хочешь быть моим мужем понастоящему?

– Безумно хочу, но если бы ты знала, как мне тебя жалко! – У него в глазах и в самом деле стояли слезы, будто это у него внутри все горело.

Он не мог причинить ей боль, а она не могла попросить об одолжении когонибудь другого. Верх маразма: пожалуйста, сделай меня женщиной, а то мой муж не может! А ведь с Димкой все в полном порядке, молодой мужчина, на редкость здоровый, Даша не помнила, чтобы он когданибудь болел, и, как оказалось, очень сильный. Но как он страдает, видя ее слезы! И ничего не может с собой поделать.

Получилось у них только на третью ночь. Еще с неделю Даша к себе мужа не подпускала. Потом убедилась, что это уже не так больно, терпеть можно, и их супружеская жизнь коекак наладилась.

А через год Даша родила дочку…

Море седьмое, Балтийское

– Так что Дима получил свою ненаглядную в подарочной упаковке, нетронутую, – усмехнулся Голицын, заканчивая свой рассказ.

– И вы этим поступком, судя по всему, очень гордитесь? – спросил Алексей, на которого рассказ Даниила Валерьевича произвел неприятное впечатление.

Да, банальный любовный треугольник, но, судя по тому, что рассказал Голицын, получается, он трус. И человек весьма предприимчивый и расчетливый, раз женился на полковничьей дочке, москвичке, а не на бедной провинциалке.

– Я же ясно сказал: Дашу я не любил, – раздраженно сказал Голицын. – Где тут подлость? Я женился вовсе не по расчету, а по взаимной любви, а в том, что ктото влюбился в меня, я, уж извините, не виноват. – Даниил Валерьевич развел руками. – Да вы хотя бы знаете, сколько их было?!

– Догадываюсь. А сейчас? Вы попрежнему любите свою жену и равнодушны к Дарье Сажиной?

– Какое это имеет отношение к исчезновению Анжелики? – все больше раздражаясь, спросил Голицын.

– Если вашу жену убили, ревность вполне могла послужить мотивом.

– Дарья столкнула Анжелику за борт?!

– Вы отрицаете такую возможность?

– Нет, но… Черт! – Даниил Валерьевич откинулся на спинку стула.

«Как быстро он ее предал, – грустно подумал Леонидов. – Впрочем, он предал ее двадцать лет назад. А это уже, что называется, послевкусие. Голицын словно смакует свое предательство. Не стоит ему верить, вот что».

– Расскажите мне о новогодней ночи, – попросил Алексей. – Когда вы в последний раз видели свою жену?

– Кажется, за столом. Или нет. В баре.

– Кажется?

– Мы все были пьяные. Новогоднюю ночь я помню смутно. Сажин поначалу держался, часов до двух ночи он был как стекло. Даша ушла первой, гдето в половине второго. Она вообще жаворонок. Еле высидела до боя курантов. Димка посидел еще немного с нами, но потом увидел, как Зебриевич напивается, и сказал, что ему, пожалуй, тоже пора. И ушел. Но гдето через полчаса, точно сказать не могу, на часы я, извините, не смотрел, мы с Сажиным столкнулись у выхода на открытую палубу. Он меня даже не заметил, сразу повернул к бару. И я понял: чтото не то. С чего вдруг Димка решил напиться?

– И вы нашли причину?

– Я вскоре догадался, почему Сажин такой мрачный.

– И?.. Говорите же, Даниил Валерьевич!

– Дело в том, что его жены в каюте не оказалось, – усмехнулся Голицын.

– Вы наверняка это знаете?

– Да.

– Потому что… Ну же! Договаривайте!

– Все было как в тумане, – повторил Голицын и провел ладонью по лицу, словно снимая с него невидимую паутину. – Я помню открытую палубу, пронизывающий ветер, с неба сыплется ледяная крупа… И Дашу.

– Вы были с ней на открытой палубе? – уточнил Алексей.

– Похоже, да.

– И вы с ней?.. Неужели целовались?

– Послушайте, я мало что помню. Напился, признаю. Может быть, мне это лишь приснилось?

– Значит, вы нарушили слово, данное Сажину, – кивнул Алексей. – Он ведь вас предупреждал: не приближайся к моей жене. А это, повашему, не подлость?

– Так ведь она сама… – развел руками Голицын.

– А вы привыкли брать все, что плохо лежит? – насмешливо спросил Алексей.

– Послушайте, мне не нравится ваш тон! Это были вполне невинные поцелуи!

– Ой ли? – прищурился он. – Для вас, возможно, все это ничего не значило. Как и двадцать лет назад. Но для нее? Вы вновь подали ей надежду. Что же вы творитето, Даниил Валерьевич?! Сдается мне, вы за чтото мстите Сажину. И за что? Он оказался прав? Женитьба на полковничьей дочке не принесла вам счастья? Когда вы говорите о жене, я не слышу в вашем голосе счастья. В лучшем случае равнодушие. А то и раздражение. Да, ваша жена красивая. Хотя смой с нее всю косметику, отцепи наклеенные волосы и ресницы, еще неизвестно, что в итоге останется. И житьто приходится с человеком, не с его внешностью. Дети у вас есть?

– Сын, – машинально откликнулся Голицын. Видимо, Алексей попал в точку.

– Сколько ему?

– Федору? Двадцать.

– Федор Даниилович? И кто его так назвал?

– Тесть, – неохотно признался Голицын. – Нормальное имя, – пожал он плечами. – Федор Голицын.

– Чем он занимается? Учится?

– Вроде бы учится, – Даниил Валерьевич тяжело вздохнул. Видно было, что разговор о сыне ему неприятен. – Или врет. По его мнению, он гениальный рокмузыкант. Хотя, по моему мнению, его так называемые песни – полное дерьмо.

– Может, вы просто отстали от жизни? У нас свои вкусы, у молодежи свои.

– Бросьте, – поморщился Голицын. – Я говорил с продюсером. Точнее, с тремя продюсерами. Ни один из них не взялся за раскрутку Феди. Это так называемое кино не для всех. Очень специфическая музыка. Но есть свои плюсы. К моим деньгам Федя равнодушен. И вообще к деньгам. У него даже машины нет. Он ездит на велосипеде.

– Для здоровья полезно, – пожал плечами Алексей. – Были же в свое время хиппи?

– Он не хиппи, он дебил, – раздраженно сказал Голицын. – В нем странностей – как тараканов в общаге. Не понимаю: откуда это? Я пытался пристроить его в заграничный колледж, он оттуда сбежал. Из московского элитного вуза его вышибли. Не хочу об этом думать, но боюсь, что Федя – наркоман.

– Наркоманы не ездят на велосипеде. Не заботятся о своем здоровье.

– Он не изза здоровья это делает, а изза своего ослиного упрямства. И все изза этой дуры! – в сердцах сказал Голицын.

– Вы имеете в виду его мать? – невинно спросил Алексей. Кажется, Даниил Валерьевич разоткровенничался.

– Анжелику с детства избаловали, вот и получилась закоренелая эгоистка. Родив мне сына, она сочла, что исполнила свой долг, дальше уже я, как отец, должен обо всем позаботиться. А меня дома нет целыми днями. Мальчик рос с нянями, которые постоянно менялись. Мать он видел либо нетрезвой, либо занятой с маникюршей или массажисткой. Когда Анжелика, вспомнив, наконец, о том, что она мать (а чаще всего это было, когда увольнялась очередная няня), брала ребенка на прогулку, они зависали в какомнибудь торговом центре. Федя часами зевал на диванчике, в то время как его мать мерила двадцатую пару туфель или десятое по счету платье. Потом ребенок получал мороженое, они шли в ближайший бар, где заметно повеселевшая мама обмывала покупки. А ребенок ел пиццу или очередное моро женое.