Пушки и колокола

– Что, Никола, лукавишь опять?! – с трудом сдерживая гнев, прошипел Донской.

– Да Бог с тобой, Дмитрий Иванович! – горячо перекрестился пожилой человек. – Вот он я, как есть перед тобой! Хоть раз обманул тебя?! Единожды хоть душою покривил?!

– Твоя радость, что нет!

– А чего недобр так? То, что Василия команду одолели, маешься?! Так и делов-то?! Сегодня…

– Я того пекусь, – грубо перебил его правитель, – что княжьего сына ремесловый без роду и племени обставил!

– А ты, князь, видать, хотел, чтобы только именем твоим победы доставались, а? – поняв, в чем дело, забыл про чин, вспылил преподаватель. – Вон, Мамая оно не испугало! В бой повел армию против твоей, хоть и не чингизид и ни Тохтамышу, ни, тем паче, тебе – не ровня! И не твоя ежели бы смекалка ратная, да отвага удалая, да не полк засадный, кто знает, как бы оно там сложилось!

И то, что Васька сейчас проиграл, то и ему наука на будущее: что не так сделал, да где чего попеременить в грядущих баталиях, смекать начнет! А простолюдин обставил, так я ли виноват?! Боярские отроки ни учиться не хотят, ни в полки?! Ко мне кто пришел, так и слава Богу! То, что ты отрока своего отдал, так и поклон тебе за то земной! – угомонившись, пенсионер в ноги поклонился правителю.

– А место свое не забыл, а?! – просипел в ответ Дмитрий Иванович. – Ты, кажись, тоже из безродных, чтобы на великого князя голос повышать!

– Да с пор недавних самому князю Московскому родственником прихожусь, – оскалился в ответ Николай Сергеевич. – По его же собственному наказу. Или забыл?!

– Да не запамятовал пока! А воля княжья сегодня одна, а завтра переиначиться может! Или не веришь?!

– Верю. Отчего же, – понимая, что снова погорячился, Булыцкий начал сбавлять обороты. – Только ты сам посуди, если с сызмальства приучать пацаненка к тому, что перед ним – все ниц без боя… А если Тохтамыш придет или хуже – Тимур? Я же за то пекусь, чтобы как лучше!

– Как князь скажет, так и лучше! – отрезал Дмитрий Иванович, разворачиваясь спиной и тем самым показывая: разговор окончен. – Васька! Васька, сюда поди! – окликнул он княжича. – Васька, где ты есть?! – гневно прикрикнул князь, однако, увидав отрока, что-то оживленно обсуждающего с Гойко, так же быстро успокоился. Ребята уже вовсю рисовали что-то на снегу, активно разбирая ход игры. Со всех сторон их уже облепили шумные футболисты. Активно жестикулируя, они настолько углубились в разбор, что и не услышали зова Дмитрия Ивановича.

– Вот видишь, князь, – почувствовав удобный момент, снова встрял Булыцкий. – Проиграл, так и то – наука. Ладно Гойке, а не Тохтамышу! Тот вон тоже не по годам смышлен. Все подметит, все приметит, да потом еще и пояснит! Сегодня так, а завтра, глядишь, и княжич одолеет.

– Ох, и лукав! – без сил развел руками Дмитрий Иванович. – Ох, и бестия самовольная!

– Покорным будь, кто знает, как бы оно там все обернулось, – поняв, что беда миновала, успокоился пришелец.

– Десять дней, и еще одна игра! – обрубил Донской. – Боярские, говоришь, не идут? Пришлю.

– Добро, князь, – склонился в ответ пенсионер и, выпрямившись, продолжил: – Прости, что поучать берусь, да я потому и в полки набираю безродных, что ратую за толк с людины. Хоть бы и род за спиной велик, а сам по себе дадон, то и толку? А как смышлен, ты ему хоть и ремесла поручи, а хоть и дружину. Сдюжит ведь да Руси во славу дела творить начнет.

– Лепо глаголишь, – ухмыльнулся князь. – Да только дела твои не всегда со словами сходятся.

– Будет порох. Ведать не ведаю, как да откуда, да все одно чую: будет!

– Так ты, мил человек, чтобы думка веселее шла, в порубе посиди денек-другой. Глядишь, что удумаешь, а? – оскалился князь, видимо, все еще держа злобу за проигрыш сына.

– Не мое про порох обещание было, но твоя воля, – выдохнул Николай Сергеевич. – А живот мой – в твоих руках.

– Твоя правда, – кивком подзывая скучающих рядом стражников, Донской коротко распорядился: – В поруб! Тулуп дайте, а то, неровен час, околеет прежде, чем пороху даст.

– Благодарю тебя, князь, – склонил голову Булыцкий.

Второй раз оказался пенсионер в земляном мешке, и не сказать, что это ему нравилось. И если первый раз – по дури собственной, да еще и хмелем подгоняемый, то теперь буквально на ровном месте. Ратуя за новинки, он вдруг оказался в капкане. Неспособный дать такой необходимый сейчас порох, он, сам того не желая, попал в немилость к Великому князю Московскому. И что самое паршивое, как выкрутиться – ведать не ведал Николай Сергеевич. Ну, не химик он! Не химик! Хотя князя это беспокоило меньше всего на свете.

Оказавшись один, он, чтобы скоротать время, принялся так и сяк прикидывать, как же ту головоломку разрешить. Хотя толку, конечно, было мало… Ведь если и были какие-то знания, то все равно они были на уровне обрывков из книги Жюля Верна да каких-то там случайных всплесков о том, что смесь сухой деревянной пыли и воздуха – смесь ох какая небезопасная! Вроде даже на каких-то там деревообрабатывающих комбинатах от этой пыли то ли пожары, то ли взрывы. А может, и не так все.

Тут еще и сон вспомнился – тот самый, где Сергий Радонежский что-то там про волю княжью рассказывал. Мол, исполнится, как четверых Иуд пути пересекутся. А кто таковые Иуды те, да откуда возьмутся, да что за воля, ну хоть убей – вспомнить не мог! А может, и сон тот – так, очередная муть воспаленного воображения. Может, и не было ничего, а он сам себя накрутил на ровном-то месте… Кутаясь все сильнее в тулуп, Булыцкий задремал.

– Никола! Никола! – привел его в чувства чей-то голос.

– А? – вздрогнул тот, мгновенно просыпаясь.

– Жив, соколик. Цел, милый. – Учитель тут же узнал голос Алены. Неведомо какими правдами и неправдами, она сумела пробиться к порубу и теперь, сдерживая душившие ее рыдания, звала супруга.

– Аленка! – Пенсионер попытался подскочить на ноги, но тут же со стоном повалился на холодный пол; затекшие от неудобного положения ноги отказались слушаться.

– Что с тобой, милый?!

– Затек весь, – проворчал тот, теперь уже медленно поднимаясь на ноги.

– Вишь, цел муженек твой! Князь беречь велел, – вклинился в разговор чей-то грубый голос. – Передавай харч свой да ступай себе с Богом.

– Хоть взглянуть на голубчика дозвольте! – взмолилась женщина.

– Вон, – в свете факела увидав лицо подковылявшего пенсионера, кивнул бородатый детина. – Гляди, да ступай себе. Князь хоть дозволил, да долго не велел.

– Ой, Никола! – едва завидев супруга, женщина едва не бросилась вниз, однако ее вовремя поймал за руку тот самый ратник.

– Не велено! – оскалился тот. – Меня в грех не вводи! Княжью волю исполняю, а что поверх нее, так и не мое дело. Дозволено харч оставить да повидаться, оставляй, а большего, прости, не положено, – смягчившись, закончил мужик.

– Отведай, соколик, – растирая слезы по щекам, верная супруга опустила вниз котомку с теплым изнутри кувшином. – Согрейся. Тверд говорит: недолго тебе здесь маяться. Ну и слава Богу. Без тебя-то и на душе – тоска и в сердце – боль, – сбивчиво, торопливо, словно бы опасаясь чего забыть, тараторила супруга.

– Передала, и ладно, – мягко отстранил ее стражник. – Ступай домой. Ступай, – возвращая назад потревоженные бревна, прокряхтел детина. – Скоро уж муженек твой вернется. Не кручинься почем зря. Сам князь говаривал, что ненадолго это, – продолжал тот утешать страдалицу.

Вздохнув, Николай Сергеевич принялся на ощупь изучать содержимое котомки. Помимо деревянной ложки, кувшина с теплыми боками заботливая Аленка положила в котомку краюху хлеба, пару лучин, кусок бересты и огниво. Чуть помаявшись и подпалив берестяную заготовку, а от нее – лучину, пенсионер принялся за трапезу. Там, отужинав и пригревшись, снова заснул. Впрочем, и в этот раз ему не дали поспать, достаточно бесцеремонно разбудив посреди ночи.

– Ну, Никола, – наверху его уже поджидал Дмитрий Донской, – любо в порубе сидеть?

– Не любо, – ежась от холода, мотнул головой учитель.