Страница 50 из 68
– Вселенная? – тупо переспросил стрелок. Слово было ему незнакомо. И сперва он подумал, что человек в черном говорил в поэтическом смысле.
– Тебе нужна Башня, – сказал человек в черном, и это прозвучало как вопрос.
– Да.
– Но ты ее не получишь, – сказал человек в черном и улыбнулся жестокой улыбкой. – Великим нет дела до твоей души, Роланд. Заложишь ты ее или сразу же запродашь – им все равно. Я знаю, как близко она подтолкнула тебя к самому краю пропасти. Башня убьет тебя, когда вас будет еще разделять полмира.
– Ты ничего обо мне не знаешь, – спокойно проговорил стрелок, и улыбка на губах человека в черном поблекла.
– Я сделал твоего отца тем, кем он был. И я же его уничтожил, – угрюмо выговорил человек в черном. – Я пришел к твоей матери как Мартен – ты всегда это подозревал, я не прав? – и взял ее. Она согнулась подо мной, как ива… хотя (может быть, это тебя утешит) все-таки не сломалась. Но как бы там ни было, все это было предрешено. И все было так, как и должно было быть. Я – последний из ставленников того, кто правит теперь Темной Башней, и Земля перешла в алую руку этого короля.
– В алую руку? Почему она алая?
– Давай не будем. Сейчас речь не о нем. Хотя, если ты будешь упрям и настойчив, ты узнаешь и больше. Только тебе не понравится, что ты узнаешь. То, что ранило тебя один раз, ранит и во второй. Это не начало. Это начало конца. Тебе бы стоило это запомнить… но ты все равно никогда не запомнишь.
– Я не понимаю.
– Правильно. Не понимаешь. И никогда не понимал. И никогда не поймешь. У тебя нет ни грана воображения. И в этом смысле ты слепой.
– Что я видел? – спросил стрелок. – В самом конце. Что это было?
– А что там было?
Стрелок, задумавшись, замолчал. Его рука потянулась к кисету, но табак давно кончился. Человек в черном, однако, не предложил пополнить его запасы каким-нибудь колдовским способом: ни с помощью черной, ни с помощью белой магии. Может, потом он найдет что-нибудь в рюкзаке, но сейчас это «потом» казалось таким далеким.
– Был свет, – наконец проговорил стрелок. – Яркий свет. Белый. А потом… – Он запнулся и уставился на человека в черном. Тот весь подался вперед, и на лице у него отразилось совершенно несвойственное ему чувство, слишком явное, чтобы его можно было скрывать или же отрицать: удивление. Или даже благоговение. Хотя, может быть, это одно и то же.
– Ты не знаешь, – улыбнулся стрелок. – О великий волшебник и чародей, воскрешающий мертвых. Ты не знаешь. Ты шарлатан!
– Я знаю, – сказал человек в черном. – Я только не знаю… что.
– Белый свет, – повторил стрелок. – А потом: травинка. Одна-единственная травинка, но она заполнила собой все. А я был такой крошечный. Как пылинка.
– Травинка. – Человек в черном закрыл глаза. Его лицо вдруг как-то сразу осунулось и казалось теперь изможденным. – Травинка. Ты уверен?
– Да. – Стрелок нахмурился. – Только она была красной.
– А теперь слушай меня, Роланд, сын Стивена. Ты будешь слушать?
– Да.
И человек в черном заговорил.
V
Вселенная (сказал он) есть Великое Все, и она преподносит нам парадоксы, недоступные пониманию ограниченного, конечного разума. Как живой разум не может осмыслить суть разума неживого – хотя он полагает, что может, – так и разум конечный не может постичь бесконечность.
Тот прозаический факт, что Вселенная существует, уже сам по себе разбивает всякие доводы как прагматиков, так и романтиков. Было время, еще за сотни человеческих поколений до того, как мир сдвинулся с места, когда человечество достигло таких высот технических и научных свершений, что все же сумело отколупнуть несколько каменных щепок от великого столпа реальности. Но даже тогда ложный свет науки (или, если угодно, знания) засиял только в нескольких, очень немногих, высокоразвитых странах. Одна компания (или клика) была в этом смысле ведущей: она называлась «Северный Центр позитроники». И, однако же, вопреки всем имевшимся в их распоряжении научно-техническим данным, которых было великое множество, число истинных прозрений было поразительно малым.
– Наши предки, стрелок, победили болезнь, от которой тело гниет заживо, они называли ее раком, почти преодолели старение, ходили по Луне…
– Этому я не верю, – сказал стрелок, на что человек в черном лишь улыбнулся.
– Ну и не надо. И тем не менее это так. Они создали или открыли еще сотни других замечательных штук. Однако все это обилие информации не принесло никакого глубинного проникновения в первоосновы. Никто не слагал торжественных од в честь искусственного оплодотворения – когда женщина зачинает от замороженной спермы – и самоходным машинам, работающим на энергии, взятой от солнца. Очень немногие – если вообще таковые были – сумели постичь главный Принцип Реальности: новые знания всегда ведут к новым тайнам, к тайнам, еще более удивительным. Чем больше психологи узнавали о способностях мозга, тем напряженнее и отчаяннее становились поиски души, существование которой рассматривалось как факт сомнительный, но все-таки вероятный. Ты понимаешь? Конечно, ты не понимаешь. Ты уже исчерпал все свои способности к пониманию. Но это не важно.
– А что тогда важно?
– Величайшая тайна Вселенной не жизнь, а размер. Размером определяется жизнь, заключает ее в себе, а его, в свою очередь, заключает в себе Башня. Ребенок, который открыт навстречу всему чудесному, говорит: «Папа, а что там – за небом?» И отец отвечает: «Темнота и космическое пространство». Ребенок: «А что за ними?» Отец: «Галактика». – «А за галактикой?» – «Другая галактика». – «А за всеми другими галактиками?» И отец отвечает: «Этого никто не знает».
Ты понимаешь? Размер торжествует над нами. Для рыбы вселенная – это озеро, в котором она живет. Что думает рыба, когда ее выдернут, подцепив за губу, сквозь серебристую границу привычного существования в другую, новую вселенную, где воздух для нее – убийца, а свет – голубое безумие? Где какие-то двуногие великаны без жабр суют ее в душную коробку и, покрыв мокрой травой, оставляют там умирать?
Или возьмем ну хотя бы кончик карандаша и увеличим его. Еще и еще. И в какой-то момент вдруг придет понимание, что он, оказывается, не плотный, этот кончик карандаша. Он состоит из атомов, которые вертятся, как миллионы бесноватых планет. То, что нам кажется плотным и цельным, на самом деле – редкая сеть частиц, которые держатся вместе только благодаря силе тяготения. Они бесконечно малы, но если расстояние между этими атомами пропорционально их величине, тогда при переводе в привычную нам систему измерений оно может составить целые лиги, пропасти, эры. А сами атомы состоят из ядер и вращающихся частиц – протонов и электронов. Можно проникнуть и глубже, на уровень субатомного деления. И что там? Тахионы? Или, может быть, ничего? Конечно же, нет. Все во Вселенной отрицает абсолютную пустоту. Конец – это когда нет уже ничего, а значит, Вселенная бесконечна.
Допустим, ты вышел к самой границе Вселенной. И что там будет? Глухой высокий забор и знак «ТУПИК»? Нет. Может быть, там будет что-то твердое и закругленное, сродни тому, как яйцо видится изнутри еще невылупившемуся цыпленку. И если тебе вдруг удастся пробить скорлупу (или найти дверь), представь себе, какой мощный сияющий свет может хлынуть в эту твою дыру на краю мироздания. А вдруг ты выглянешь и обнаружишь, что вся наша Вселенная – это только частичка атома какой-нибудь тонкой травинки? И тогда, может быть, ты поймешь, что, сжигая в костре одну лишь хворостинку, ты превращаешь тем самым в пепел неисчислимое множество бесконечных миров. Что мироздание – это не одна бесконечность, а бесконечное множество бесконечностей.
Может быть, тебе довелось увидеть, каково место нашей Вселенной во всеобщей структуре сущего – не более чем место отдельного атома в ткани травинки. Может быть, все, что способен постичь наш разум – от микроскопического вируса до далекой туманности Конская Голова, – все это вмещается в одной травинке, которая, может быть, и существует всего-то один сезон в каком-то другом временном потоке? А что, если эту травинку вдруг срежут косой? Когда она начнет гнить, не просочится ли эта гниль в нашу Вселенную, в нашу жизнь? Не станет ли наш мир желтеть, чахнуть и засыхать? Может быть, это уже происходит. Мы говорим, что мир сдвинулся с места, а на самом-то деле он, может быть, засыхает?