Страница 8 из 11
50. (1) Пока это обсуждалось в сенате и послам аллоброгов и Титу Вольтурцию, после того как их показания были признаны правильными, назначались награды, вольноотпущенники и кое-кто из клиентов Лентула, обходя город по разным улицам, подбивали ремесленников и рабов в кварталах вырвать его из-под стражи; некоторые разыскивали главарей шаек, привыкших за плату учинять смуту в государстве. (2) Цетег же через гонцов просил свою челядь и вольноотпущенников, людей отборных и испытанных, проявить отвагу и всем скопом пробиваться к нему с оружием в руках. (3) Как только консул узнал об этих приготовлениях, он, расставив стражу, как того требовали обстоятельства и время, созвал сенат и спросил его, как следует поступить с теми, кто был отдан на поруки. Ведь сенат, незадолго до этого собравшись в полном составе, признал, что они действовали во вред государству. (4) Тогда Децим Юний Силан, которому предложили высказаться первым, так как в это время он был избранным консулом, потребовал смертной казни для тех, кто содержался под стражей, и, кроме того, для Луция Кассия, Публия Фурия, Публия Умбрена и Квинта Анния, если их схватят; впоследствии он под влиянием речи Гая Цезаря заявил, что присоединится к предложению Тиберия Нерона, чтобы об этом деле, усилив охрану, доложили сенату. (5) Цезарь же, когда до него дошла очередь и консул спросил о его предложении, высказался приблизительно так:
51. (1) "Всем людям, отцы-сенаторы, обсуждающим дело сомнительное, следует быть свободными от чувства ненависти, дружбы, гнева, а также жалости. (2) Ум человека не легко видит правду, когда ему препятствуют эти чувства, и никто не руководствовался одновременно и сильным желанием, и пользой. (3) Куда ты направишь свой ум, там он всесилен; если желание владеет тобой, то именно оно и господствует, дух бессилен. (4) Я мог бы напомнить вам, отцы-сенаторы, о множестве дурных решений, принятых царями и народами под влиянием гнева или жалости, но лучше привести случаи, когда предки наши вопреки своему сильному желанию поступали разумно и правильно. (5) Во время македонской войны, которую мы вели против царя Персея, большое и богатое родосское государство, ставшее могущественным благодаря помощи римского народа, было нам не только неверно, но даже враждебно. Но когда по окончании войны в сенате было принято решение о родосцах, предки наши, дабы никто не мог сказать, что они начали войну не столько из-за совершенной родосцами несправедливости, сколько ради обогащения, отпустили родосцев, не покарав их. (6) Опять-таки на протяжении всех Пунических войн, хотя карфагеняне и во времена мира, и во время перемирия часто совершали нечестивые поступки, предки наши никогда не делали того же, несмотря на представлявшиеся им случаи: они думали больше о том, что достойно их, чем о том, как они могут по справедливости покарать карфагенян. (7) Также и вам, отцы-сенаторы, следует иметь в виду одно: преступление Публия Лентула и других не должно в ваших глазах значить больше, чем забота о вашем высоком авторитете, и вы не должны руководствоваться чувством гнева больше, чем заботой о своем добром имени. (8) Итак, если можно найти кару, соответствующую их преступлениям, то я готов одобрить это беспримерное предложение; но если тяжесть преступления превосходит все, что только можно себе вообразить, я предлагаю подвергнуть их наказанию, предусмотренному законами. (9) Большинство сенаторов, вносивших предложения до меня в своих искусно построенных и прекрасных речах сокрушалось о бедствиях нашего государства. Они перечисляли ужасы войны, выпадающие на долю побежденных: как похищают девушек и мальчиков, как вырывают детей из объятий родителей, как замужние женщины страдают от произвола победителей, как грабят храмы и частные дома, устраивают резню, поджоги - словом, всюду оружие, трупы, кровь и слезы. (10) Но - во имя бессмертных богов! - к чему клонились их речи? К тому ли, чтобы настроить вас против заговора? Разумеется, кого не взволновало столь тяжкое и жестокое преступление, того воспламенит речь! (11) Это не так, и ни одному человеку противозаконные действия по отношению к нему не кажутся малыми; напротив, многие даже преувеличивают их. (12) Но одним дозволено одно, другим - другое, отцы-сенаторы! Если кто-нибудь из людей низкого происхождения, живущих в безвестности, по вспыльчивости совершил проступок, то о нем знают немногие; молва о них так же незначительна, как и их положение. Если же люди, наделенные большой властью, занимают высшее положение, то их действия известны всем. (13) Так с наиболее высокой судьбой сопряжена наименьшая свобода: таким людям нельзя ни выказывать свое расположение, ни ненавидеть, а более всего - предаваться гневу. (14) Что у других людей называют вспыльчивостью, то у облеченных властью именуют высокомерием и жестокостью. (15) Сам я думаю так, отцы-сенаторы: никакая казнь не искупит преступления. Но большинство людей помнит только развязку и по отношению к нечестивцам, забыв об их злодеянии, подробно рассуждает только о постигшей их каре, если она была суровей обычной. (16) Я уверен: то, что сказал Децим Силан, муж храбрый и решительный, он сказал, руководствуясь своей преданностью государству и в столь важном деле им не движет ни расположение, ни неприязнь: его правила и умеренность мне хорошо известны. (17) Но его предложение мне кажется не столько жестоким (в самом деле, что можно считать жестокостью по отношению к таким людям?), сколько чуждым нашему государственному строю. (18) Это, конечно, либо страх, либо их противозаконные действия побудили тебя, Силан, избранного консула, подать голос за неслыханную кару. (19) О страхе говорить излишне - тем более что благодаря бдительности прославленного мужа, консула, налицо многочисленная вооруженная стража. (20) О наказании я, право, могу сказать то, что вытекает из сути дела: в горе и несчастиях смерть отдохновение от бедствий, а не мука; она избавляет человека от всяческих зол: по ту сторону ни для печали, ни для радости места нет. (21) Но -во имя бессмертных богов!- почему не прибавил ты к своему предложению, чтобы их сперва наказали розгами. (22) Не потому ли, что это воспрещено Порциевым законом? Но ведь другие законы позволяют даже осужденным гражданам отправляться в изгнание, вместо того чтобы их лишали жизни. (23) Не потому ли, что быть наказанным розгами более тяжко, чем быть казненным? Но что может быть суровым, вернее, чересчур тяжким по отношению к людям, изобличенным в столь великом злодеянии? (24) А если потому, что кара эта чересчур мягка, то правильно ли в менее важном деле бояться закона, когда в более важном им пренебрегли? (25) Но, скажут мне, кто станет порицать решение о паррицидах государства? Обстоятельства, время, Фортуна, чей произвол правит народами. Что бы ни выпало на долю заговорщиков, будет ими заслужено. (26) Но вы, отцы-сенаторы, должны подумать о последствиях своего решения для других. (27) Все дурные дела порождались благими намерениями. Но когда власть оказывается в руках у неискушенных или не особенно честных, то исключительная мера, о которой идет речь, переносится с людей, ее заслуживших и ей подлежащих, на не заслуживших ее и ей не подлежащих. (28) Разгромив афинян, лакедемоняне назначили тридцать мужей для управления их государством. (29) Те вначале стали без суда казнить самых преступных и всем ненавистных людей. Народ радовался и говорил, что это справедливо. (30) Впоследствии, когда их своеволие постепенно усилилось, они стали по своему произволу казнить и честных и дурных, а остальных запугивать. (31) Так порабощенный народ тяжко поплатился за свою глупую радость. (32) Когда на нашей памяти победитель Сулла приказал удавить Дамасиппа и других ему подобных людей, возвысившихся на несчастьях государства, кто не восхвалял его поступка? Все говорили, что преступные и властолюбивые люди, которые мятежами своими потрясли государство, казнены заслуженно. (33) Но именно это и было началом большого бедствия: стоило кому-нибудь пожелать чей-то дом, или усадьбу, или просто утварь либо одежду, как он уж старался, чтобы владелец оказался в проскрипционном списке. (34) И вот тех, кого обрадовала смерть Дамасиппа, вскоре самих начали хватать, и казни прекратились только после того, как Сулла щедро наградил всех своих сторонников. (35) Впрочем, этого я не опасаюсь ни со стороны Марка Туллия, ни вообще в наше время, но ведь в обширном государстве умов много и они разные. (36) В другое время, при другом консуле, опирающемся на войско, лжи могут поверить как истине. Если - ввиду этого - консул на основании постановления сената обнажит меч, то кто укажет ему предел, вернее, кто ограничит его действия? (37) Предки наши, отцы-сенаторы, никогда не испытывали недостатка ни в рассудительности, ни в отваге, и гордость не мешала им перенимать чужие установления, если они были полезны. (38) Большинство видов воинского оружия, оборонительного и наступательного, они заимствовали у самнитов, знаки отличия для магистратов - у этрусков; словом, все то, чем обладали их союзники или даже враги и что им казалось подходящим, они усерднейшим образом применяли у себя; хорошему они предпочитали подражать, а не завидовать. (39) И в то же самое время они, подражая обычаю Греции, подвергали граждан порке, а к осужденным применяли высшую кару. (40) Когда государство увеличилось и с ростом числа граждан окрепли противоборствующие группировки, начали преследовать невиновных и совершать другие подобные действия. Тогда и были приняты Порциев и другие законы, допускавшие лишь изгнание осужденных. (41) Такова, по-моему, отцы-сенаторы, главная причина, не позволяющая нам принять беспримерное решение. (42) У тех, кто малыми силами создал такую великую державу, доблести и мудрости, конечно, было больше, чем у нас, с трудом сохраняющих эти добытые ими блага. (43) Так не отпустить ли их на волю, чтобы они примкнули к войску Катилины? Отнюдь нет! Итак, предлагаю, забрать в казну их имущество, их самих держать в оковах в муниципиях, наиболее обеспеченных охраной, и чтобы впоследствии никто не докладывал о них сенату и не выступал перед народом; всякого же, кто поступит иначе, сенат признает врагом государства и всеобщего благополучия".