Страница 5 из 11
Иногда завхоз появляется на чтениях и докладах. Сядет в уголку, молчит. Впрочем, один раз заговорил.
Обсуждали только что прочитанную рукопись. Одни находили, что автор смотрит на мир сквозь розовые очки, другие, что не сквозь розовые; кто-то процитировал Льва Толстого, якобы предлагающего миросозерцателям синие очки рассудка.
Илья Ильич встал и негромко спросил:
- А не попробовать ли простым глазом?
И, не выжидая даже паузы, направился к двери. Несколько голосов останавливало его: "То есть как?" - "Развейте мысль!" - "Возражаю!"
На пороге оратор задержался:
- Слышите, гудит. Грузовик гудит. Привезли консервы. Мне туда. Извините.
И скрылся за тщательно прикрытой дверью.
Девушки у воды
Вода стала в трубах. Что ж, если вода не идет к человеку, человек идет к воде. Домашние хозяйки взяли ведерца и тазы. Я, по своей неодомашенности и нехозяйственности, разыскал в углу боржомную бутылку и отправился на поиски.
По синему полю - белые буквы, обещающие влагу. В виде фруктовых соков, минеральных вод и т. п. За прилавком у трех пустых стеклянных цилиндров с тремя краниками внизу сидит, спрятав ладони в обшлага рукавов, девушка № 1. Поверх шубки с наставленным меховым воротником чистый белый халат.
- Пожалуйста, бутылку газированной.
- Только стаканами.
- Хорошо, пусть стаканами. Оно бы проще леечкой...
- Не держим. И не разрешено.
- Что не разрешено?
- Уносить воду. Пейте здесь.
- Тогда мне придется и умыться здесь. Поймите, в нашем доме...
- Мне нет дела до всяких там ваших и наших. Пьете - нет?
- Невозможно.
На шум наших голосов из внутреннего помещения выходит девушка № 2. Она делает пояснительный жест: возможно.
Только сейчас я замечаю: у стены, возле столика, сидит мальчишка лет двенадцати. Перед ним четыре стакана. Два из них еще пузырятся, третий утих, а четвертый льет в рот, как в лейку, очевидно, холодную, до обжига, влагу.
Что тут скажешь. Стенограмма (по памяти) первого разговора закончена.
Второй разговор.
Держу бутылку запрятанной в кармане пальто. Передо мной девушки № 1 и № 2. И еще одна: №3. Будто перед судилищем:
- Один стакан. Нет, четыре, а я уж сам...
- Стаканы вот. А воды нет. Магазин закрыт.
- Но ведь дверь открыта?
- Дверь открыта, а магазин закрыт.
- Но ведь дверь же в магазин, как же?..
Я чувствую, что запутываюсь в нитонисётине:
- Ведь вы же тут сидите.
- Посадили - сидим.
- Но ведь...
Последнее слово принадлежало громко хлопнувшей двери.
Третий разговор.
Магазин погружен в полумрак. У прилавка, возле качающегося огонька коптилки, голова девушки № 2 и раскрытая книга. Слышу бульканье воды слава те господи.
- Ну вот, я и свою лейку принес. Пожалуйста.
- Не могу отпустить.
- Да ведь вода же есть.
- Вода есть, свету нет. Магазин закрыт.
- Однако вы читаете книгу. Какого черта?..
- Гражданин, попрошу вас уйти, от вас фитиль потухнет.
А читаю я или не читаю - посторонних не касается. Сказано ясно продажи нет.
Из приоткрывшихся дверей встревоженно выглядывали № 1 и № 3.
Четвертый разговор.
Темно. Ни лампочки, ни коптилки. Спрашиваю в темноту:
- Вода есть? Темнота отвечает:
- Есть.
- А где же коптилка?
- Выгорел.
- Кто?
- Керосин.
- Тогда... - и, вернувшись к порогу, я открываю наружную дверь: в ярком свете зимнего дня вспыхивают лица трех девушек у воды, крашенный под мрамор прилавок и стеклянные трубы капельников.
В ответ три злых кричащих голоса:
- Закройте дверь! Сейчас же. А еще культурный!
- Налейте воды. Вот под самое горлышко. Тогда закрою.
Клубы морозного воздуха, точно толпа призрачных видений, охваченных жаждой, врываются вслед за мной.
Теперь уже я слышу не крик, а мерзлый шепот:
- Слушайте. Закройте. Ведь вы же видите... Так не делают.
- Воды.
Через минуту я кладу три гривенника на прилавок. Отяжелевшая бутылка скользит в карман пальто.
Плотно прикрывая за собою забитую в диктовый панцирь дверь, я слышу тихое, как шуршанье шелка:
- Пятачок сдачи.
Человек при книге
Не знаю, как его и назвать. Читатель? Нет, это слово ассоциируется с книжной полкой, доской столика и лампочкой читального зала. А тут кирпичная стена, а перед носом читающего вместо пюпитра спина человека, которого он только что, перед тем как раскрыть свою книжку, спросил: "Вы последний?"
Они неразлучны: книга и ее читалыцик, скажем так. На самом деле, конечно, книги сменяют друг друга в расщепе спрятанных в перчатку пальцев руки. Как свечи в подсвечнике. Но всегда как-то так выходит, что и читальщик, и его книга одинаково затрепаны, одинаково молчаливы и шевелят лишь - он губами, помогающими глазам запомнить текст, она - страницами...
Что породило читалыцика? Ответить и трудно и легко. Может быть, перемена быта, переставившая фигуры на шахматнице Москвы, перетасовавшая часы занятий, удлинившая очереди, может быть... Но не стану сейчас заниматься этиологией типа. Опишу только внешние его признаки.
Читальщик не очень многочислен, но чрезвычайно устойчив в формах своего поведения, в точности рефлексов на те или иные воздействия среды.
Прежде всего что характерно для него: он почти не меняет своего хабитуса и навыков в связи с переменами температуры и освещения. Читальщик читает и в закрытом помещении, и на вольном воздухе. И лежа, и сидя, и стоя, и на ходу...
Пойдите в театр. Антракт. Все уходят в фойе или заполняют проходы, наконец - оставаясь на месте, обмениваются через ряды кресел словами и поклонами. Читальщик, отогнув пружинное сиденье своего номера, не дает ему распрямиться до конца спектакля. Закрылся занавес - раскрылась книга; открылся занавес - меж страниц недочитанной главы уже ждет просунутый палец: долго ли они там еще?
Читальщик читает на почте, в трамвае и троллейбусе, на вокзале, сидя на чемодане или стоя у билетной кассы, в очереди у столика в столовой. Суп стынет, дожидаясь рассеянной ложки. Но рвение читальщика не остывает. И до еды, и во время еды, и над пустой тарелкой.
Его будят толчки в спину: "Не задерживайте!" - "Не вы один!" "Смотрит в книгу, видит фигу". На слова любой степени обидности читальщик не отвечает: его ум в мире молчащих, черных, в белое втиснутых слов.
Спросите его: который час? Он ответит первой попавшейся цифрой. А то и не цифрой.
Заглядывать в раскрытую книгу в то время, как текст ее сквозь глаза проходит в чужое сознание,- значит, пристроившись к строчкам, залезать в душу к незнакомому соседу. Не в моих правилах.
Впрочем, несколько раз я все же замечал, что глаза читальщика в большинстве случаев бегут по диагонали страницы, покрытой дробными абзацами и тире. Очевидно, беллетристика.
Но как-то - помню, это было в одной из уличных очередей - я увидел листок, выскользнувший из книги стоящего передо мной человека. Подхватив его на лету, я обнаружил, что это лицевой лист учебника "Курс сопротивления материалов. Ч. П.". Оставалось передать его владельцу. Тот принял, сунул на прежнее место, кивнул, подпер большим пальцем левой руки книжный обрез и продолжал чтение.
Могильщики
Март 1942-го. Ваганьково кладбище. Ворота широко распахнуты. Прислонясь к одной из их железных створ, стоит женщина. Издали она похожа и по контуру, и по неподвижности - на изваяние рыцаря в пластинчатом шишаке, с рукой, упершейся в трапециевидный поножный щит. Подойдя ближе, видишь: не шишак - а рогожный куль, не щит, а отделенная от гроба крышка. Фигура просит на погребение.
Внутри ограды, как всегда,- с одной стороны кладбищенская контора, с другой - куцая церковь, специалистка по панихидам. На снегу - примерзшие ветви хвои и группа людей: живых и мертвых, вертикальных и горизонтальных,но и те и другие неподвижны, и эти и те ждут своей череды и очереди.