Страница 8 из 16
То есть ум у девчонки светлый и соображалка работает так, что ого-го, нам с вами только учиться и учиться. Это к вопросу о том, что эти ребята, многие, очень талантливы по природе, очень. Но иждивенчество – чрезвычайно серьезная, опасная проблема. И, к сожалению, большинство людей, выросших в детском доме, привыкают постоянно повторять: дай, дай, дай.
И я задумался вот о чем. О том, что это очень странно: за государственный счет, в государственном учреждении находятся дети, которые двадцать четыре часа под наблюдением, под опекой, ими заниматься должны – а из них растят в лучшем случае ненужных людей, ко всему прочему еще и иждивенцев. В детдоме ведь как: хочешь сахару – тебе выдадут, носки порвались – дали новые. Выпускник оттуда выходит и не знает, куда пойти купить хлеба, не знает, как заплатить за электроэнергию. Ничего не знает. В восемнадцать лет – полный иждивенец. Это, повторяю, в лучшем случае. А в худшем? Преступник или жертва.
С 1990-х годов ситуация в сфере защиты детства у нас, как свидетельствуют даже неискушенные люди, все время ухудшалась. Реально ухудшалась – помимо того, что было огромное количество детских домов. И я готов спорить с теми, кто начинает говорить, что, мол, это Астахов придумал детские дома закрывать, поэтому губернаторы подстраиваются, объединяют четыре детских дома в два и отчитываются о выполнении. Это не совсем так. Бывают случаи, но они единичные. Стандарт министерства образования – шестьдесят детей. Больше этого количества воспитанников в детском доме быть не может. А раньше по стандарту их было сто двадцать! Так о каком «укрупнении» мы говорим? Наоборот!
Здесь есть еще одна близкая тема, которую обязательно надо затронуть. На сломе эпох у нас образовалась та самая демографическая дыра в пятнадцать лет – перестали рожать детей. Это и понятно. Когда родился мой первый ребенок, в 1988 году, жена чуть ли не одна была в отделении. Все было по талонам, всем было не до детей. Помню, как Светлана, беременная, стояла в очереди за макаронами и ее там чуть не задавили. Потому что макароны «выбросили» в пять часов вечера, ну и, соответственно, после работы все пошли в магазин. 1988 год был «дном» демографической ямы.
Второй провал – 1993 год. В 1993 году у нас родился второй ребенок. Тоже никто не рожал в это время. Я прекрасно помню, как это все происходило. Уже рухнул Советский Союз, уже прошел путч, и сейчас расстреливали Верховный Совет в Белом доме. Шла чуть ли не гражданская война – какие дети? С продуктами по-прежнему было напряженно, еще действовали талоны. Куда детей рожать? И в тот период детские сады фактически пустели. Никто ими не занимался, детей было мало. А вот востребованность детских домов была огромная. Кстати, впервые громко сказал о проблеме Ролан Быков – и с этого момента государство начало худо-бедно пытаться собирать с улицы детей. Хоть и не так быстро, как хотелось бы. Появились дома ребенка.
Каждый дом ребенка, чтобы вы понимали, рассчитан на сто двадцать человек. Это классический детский садик, которые в начале 1990-х никому были не нужны, потому что детей рождалось мало, а вот брошенных детей становилось все больше. Вот сейчас из тех трехсот домов ребенка, которые есть в России, двести восемьдесят пять находятся в зданиях классического детского садика на сто двадцать человек: три блока, соединенные между собой. Так это и осталось.
2011 год стал знаковым в демографическом возрождении России – вдруг детские садики опять стали востребованы. Ситуация начала меняться. Детских садов стало не хватать. И жизнь подтвердила, что я был прав, когда с 2010 года убеждал всех, что надо освобождать детские дома под детские сады.
Я задумался о том, как сэкономить силы и средства, когда видишь, что учреждение неэффективно и нежизнеспособно. Полез глубже и нашел интересную вещь. Когда я в свое время учил шведский – меня готовили к работе в Швеции, – нам рассказывали про социальные стандарты в стране. В сфере детских учреждений действует стандарт, согласно которому в любом детском учреждении на двух детей приходится один взрослый. Потому что один взрослый всегда в состоянии справиться с двумя детьми разного возраста. И вот этот стандарт социальной работы и защиты доказывает, что уровень жизни в Швеции был в то время одним из самых высоких.
Я запомнил это, потому что у нас в детских садах ведь было совсем по-другому. Я тогда уже начал своих детей водить в детский сад и видел, что в группе из двадцати – двадцати пяти человек – только воспитательница и нянечка. И все. А то еще и не всегда нянька есть – штат не укомплектован. А в Швеции на группу в восемь человек – два воспитателя и две помощницы.
Когда я только начал посещать с инспекциями детские дома, то все пытался представить – сколько же в детском доме в России работает воспитателей на такое количество детей? Стандарт детского дома был в то время сто шестьдесят воспитанников, потом стало сто двадцать. Ну, думаю, наверное, на десять человек один воспитатель. И то – дай-то Бог!
Как вы думаете, сколько? В реальности?
Не будем гадать.
И в 2010 году, и сейчас соотношение детей и взрослых в российских детских интернатных учреждениях и домах ребенка – один ребенок на 2,2 взрослых.
То есть вы понимаете, какой перекос?
За одним ребенком в детдоме ухаживают два взрослых человека. Я не разделяю сейчас воспитателей, бухгалтеров, водителей, массажистов, медсестер, директоров, поваров и прочих. Два взрослых на одного ребенка!
Я бывал в таких местах, как Канский дом ребенка. Это час лететь на вертолете от Красноярска. Канск знаменит тем, что там есть дом ребенка, где работает полгорода, и колония, где работают остальные полгорода. Вот там на девяносто шесть детей было, кажется, триста десять сотрудников. Больше, чем по трое на каждого.
С похожей историей я столкнулся в 2014 году, когда мы принимали Крым в хозяйство. В Симферопольском доме ребенка – девяносто один ребенок и около трехсот двадцати взрослых. Я говорю:
– Ребята, шикарно вы живете!
А в Севастополе на те же самые девяносто детей работало семьдесят человек. Дело в том, что в Севастополе очень низкие зарплаты – всегда были, есть и остаются. И сотрудники детского дома, видимо, как-то объединяли ставки, чтобы зарплата была повыше. В любом случае там сейчас проводятся реформы, штат приводится в соответствие со стандартами.
Помню школу-интернат в поселке Андег на Белом море, в устье Печоры – это Ненецкий автономный округ. Там когда-то был крупнейший рыболовецкий совхоз. Добраться туда можно по Печоре – либо по воде, либо зимой на аэросанях по льду. Два варианта. Больше никак. Я туда поехал зимой – на аэросанях два часа от Нарьян-Мара. Нас встречали. С тревогой и просьбами.
После того как рыболовецкий совхоз развалился вместе с СССР, работы не осталось никакой. То есть поселок буквально вымирающий. Единственное, что осталось, – школа-интернат, в которой тогда жили сто семнадцать детей и работали примерно триста сорок человек.
Школа-интернат очень забавная – это отдельно стоящие частные домики, семь штук. Тут мальчики спят, тут девочки, тут старшие, там младшие, здесь они кушают, там они учатся. Я приехал, и глава администрации мне говорит:
– Я вас умоляю, только не закрывайте!
Если бы этот интернат закрыли, это стало бы буквально трагедией, социальным коллапсом! Он же фактически градообразующий. И вот таких градообразующих интернатов я видел достаточно много в России, в отдаленных уголках.
Приведу другой пример, который в 2013 году всем стал известен, после того как в Интернете появилось видео, снятое в интернате в поселке Пионерский Амурской области: девочки старшего возраста ставят вдоль стенки мальчиков младшего возраста, снимают с них штаны и лупят ремнем. Интернат находится в глуши – от Благовещенска еще надо долго ехать. Директор интерната – она же владелец поселковых магазинов, она же основной поставщик продуктов, она же основной закупщик этих продуктов… Когда Следственный комитет начал заниматься всей этой историей, там выявили хищений на миллионы.