Бегущий в Лабиринте (сборник)

– Знаешь, я не думаю, что он мертв.

– Как это? Тогда где он? Разве мы с Минхо не единственные, кто умудрился протянуть целую ночь?

– Так я об этом и толкую. Думаю, его скрывают дружки где-нибудь в Глэйде. Галли, конечно, идиот, но не настолько, чтобы, как ты, рассиживаться в Лабиринте целую ночь.

Томас замотал головой.

– А может, как раз поэтому он и сбежал. Хотел всем доказать, что ничем не хуже меня. Парень-то меня на дух не переносит. Не переносил, – добавил он после паузы.

– В общем, не важно. – Чак пожал плечами, словно они спорили о том, что взять на завтрак. – Если он погиб, то рано или поздно вы найдете труп, а если жив, то проголодается и объявится на кухне. Мне плевать.

Томас взял тарелку и поставил на прилавок.

– Все, чего мне сейчас хочется, – пожить нормально хотя бы один день, ни о чем не думать и полностью расслабиться.

– Твое желание будет исполнено! – отозвался кто-то от входа в кухню у них за спиной.

Обернувшись, Томас увидел Ньюта: тот довольно улыбался. Улыбка вселила в Томаса чувство необъяснимого успокоения, словно он убедился, что миру ничто не угрожает и жизнь налаживается.

– Пойдем, чертов уголовник, – сказал Ньют. – Будет тебе расслабуха в Кутузке. Шевелись. В обед Чаки принесет тебе что-нибудь пожевать.

Томас кивнул и вслед за Ньютом направился к выходу из кухни. Как ни странно, перспектива просидеть целый день в тюрьме показалась заманчивой. Целый день отдыха, без забот.

Однако что-то подсказывало юноше, что скорее Галли принесет ему цветы в Кутузку, чем хотя бы один день в Глэйде пройдет без приключений.

Глава тридцатая

Кутузка приютилась в неприметном закутке между Хомстедом и северной стеной, скрытая колючим, торчащим во все стороны кустарником, который выглядел так, словно рука садовника не прикасалась к нему добрую сотню лет. Она представляла собой довольно неказистое бетонное сооружение с единственным крошечным зарешеченным окошком и деревянной дверью, закрытой на страшный ржавый засов, как будто попавший сюда из мрачного Средневековья.

Ньют достал ключ, открыл дверь и жестом велел Томасу войти.

– Там только стул и безграничные возможности для безделья. Наслаждайся.

Томас мысленно чертыхнулся, когда переступил порог и увидел тот самый единственный предмет мебели – безобразное шаткое седалище, одна ножка которого была явно короче других – причем, вероятно, укоротили ее намеренно.

– Удачного дня, – напутствовал Томаса Ньют, закрывая дверь. Юноша услышал за спиной звук задвигающегося засова и щелчок замка, затем в маленьком окошке без стекла показалась довольная физиономия Ньюта.

– За нарушение правил это еще мягкое наказание, Томми, – сообщил он, глядя сквозь прутья решетки. – Хоть ты и спас жизнь людям, но должен уяснить…

– Да помню я, помню. Порядок!

Ньют улыбнулся.

– Ты шанк не промах, но независимо от того, друзья мы или нет, должен четко следовать правилам. Только они и помогли нам, горемычным, выжить. Поразмысли, пока будешь сидеть и пялиться на чертовы стены.

Прошел час. Скука подтачивала Томаса, словно крыса, прогрызающая дыру в полу. К концу второго часа ему хотелось биться головой об стену. Спустя еще пару часов он пришел к выводу, что предпочел бы отужинать в компании Галли и гриверов, чем торчать в этой проклятой тюрьме. Он попытался выудить из недр сознания какие-нибудь воспоминания, однако каждый раз, не успевая обрести отчетливые очертания, они рассеивались как дым.

К счастью, в полдень пришел Чак. Он принес обед и немного развеял скуку.

Мальчишка был в своем репертуаре: просунув в окошко несколько кусков курятины и стакан воды, он принялся развлекать Томаса бесконечными разговорами.

– Жизнь возвращается в нормальное русло, – объявил он. – Бегуны в Лабиринте, остальные занимаются повседневными делами. Глядишь, мы все-таки выживем. Правда, Галли не объявился. Ньют приказал бегунам немедленно возвращаться в случае, если они наткнутся на его труп. Да, кстати: Алби уже встал на ноги и вовсю мотается по Глэйду. Ньют страшно рад, что теперь ему больше не придется исполнять роль большой шишки.

При упоминании об Алби Томас застыл с куском курятины в руке. Он представил, как всего сутки назад тот бился в припадке и душил себя. Затем юноше пришло в голову, что никто до сих пор не знает, что сказал ему Алби после того, как Ньют вышел из комнаты, – прямо перед попыткой самоубийства. Впрочем, теперь, когда Алби не прикован к постели, ничто не помешает вожаку глэйдеров передать другим разговор с Томасом.

Чак продолжал болтать, направив разговор в совершенно неожиданное русло.

– Слушай, я тут немного запутался… Знаешь, мне грустно, я тоскую по дому и все такое, но при этом совсем не помню место, в которое мечтаю вернуться. Это так странно, если понимаешь, о чем я… Но я знаю наверняка, что не хочу жить здесь. Хочу вернуться назад, к семье. Какой бы она ни была и откуда бы меня ни похитили. Я хочу все вспомнить.

Томас опешил. Ему еще не доводилось слышать от Чака более серьезных и искренних слов.

– Я прекрасно тебя понимаю, – пробормотал он.

Невысокий рост Чака не позволял Томасу видеть глаза мальчика, пока тот говорил, но, услышав следующую фразу, ему стало ясно, что их наполняла боль, а то и слезы.

– Я поначалу часто плакал. Каждую ночь.

При этих словах мысли об Алби совсем выветрились у Томаса из головы.

– Правда?

– Перестал только незадолго до твоего появления. Ревел, как сопливый младенец. А потом, наверное, просто свыкся. Глэйд стал новым домом, хотя не проходит и дня, чтобы мы не мечтали вырваться отсюда.

– А я только один раз заплакал с тех пор, как прибыл, правда, тогда меня чуть живьем не съели. Я, наверное, совсем бездушный и черствый засранец.

Томас, вероятно, никогда бы не признался, что плакал, если бы Чак ему не открылся.

– Ты тогда разревелся? – донесся до него голос Чака.

– Ага. Когда последний гривер полетел с Обрыва, я сполз на землю и разрыдался так сильно, что у меня аж в горле и груди заболело. – Та ночь была еще слишком свежа в памяти Томаса. – В тот момент на меня как будто разом все свалилось. И знаешь, потом стало легче. Так что не стоит стыдиться слез. Никогда.

– А потом и правда как-то легче на душе. Странно все устроено…

Несколько минут они молчали. Томас надеялся, что Чак еще не ушел.

– Эй, Томас, – позвал его Чак.

– Я здесь.

– Как думаешь, у меня есть родители? Настоящие родители.

Томас засмеялся, но скорее для того, чтобы справиться с внезапным приступом тоски, вызванным вопросом мальчика.

– Ну конечно, есть, шанк! Или мне на примере птиц и пчел объяснять тебе, откуда берутся дети?

Томас вздрогнул: он внезапно вспомнил, как его просвещали на эту тему; правда, того, кто просвещал, забыл.

– Я немного не о том, – почти прошептал Чак упавшим голосом. Чувствовалось, что мальчишка совсем скуксился. – Большинство переживших Метаморфозу вспоминают страшные вещи, о которых потом не хотят рассказывать. Поэтому я начинаю сомневаться, что дома меня ждет хоть что-нибудь хорошее. Вот я и спросил, возможно ли такое, что там, в большом мире, мои мама с папой все еще живы и скучают по мне? А может, даже плачут по ночам…

Вопрос окончательно выбил Томаса из колеи. Глаза наполнились слезами. С тех пор как он оказался тут, вся жизнь пошла кувырком, поэтому юноша как-то не воспринимал глэйдеров как обычных людей, у которых есть семьи и безутешные близкие. Как ни странно, с этой точки зрения Томас не смотрел и на себя самого. Он думал лишь о том, кто его пленил, с какой целью упек в Лабиринт и как отсюда сбежать.

В первый раз Томас почувствовал к Чаку нечто такое, что привело его в неописуемую ярость, отчего захотелось кого-нибудь убить. Ведь мальчик должен учиться в школе, жить в доме, играть с соседскими детьми. Чак заслуживал лучшей доли. Он имел право каждый вечер возвращаться домой к родителям, которые его любят и беспокоятся о нем, – к маме, которая заставляла бы его каждый вечер принимать душ, к папе, помогающему делать домашние задания…