Страница 12 из 15
- Сколько можно держать девушку под вечным шахом? - У Василаки был по шахматам первый разряд. - Мне кажется, наш Бальзак собирается пожертвовать королевой.
Василаки оказался прав: наш Бальзак пожертвовал королевой. Прекратились морские прогулки и походы в кино, а также критические выпады в адрес нашего, пусть и несовершенного еще, киноискусства. Светлана Петровна целиком отдалась комсомольской работе, но было видно: одна работа ее уже не может удовлетворить.
Второй секретарь, уже, как было сказано, покончивший с этим вопросом, вынужден был к нему вернуться и потребовать у завуча объяснения. Роман Лукич дал четкий и определенный ответ:
- Я не люблю Светлану Петровну.
- Но вы же ее любили!
- Это сложный вопрос. У меня в романе комсомольский работник, и мне было необходимо изучить его психологию. Его поведение в определенной ситуации.
Второй секретарь не знал, что на это ответить. С одной стороны, хорошо, что пишется роман о комсомольском работнике, и для нашего райкома лестно, что выбран именно этот прототип. И даже и то хорошо, что у Светланы Петровны высвободились, наконец, вечера для работы. Но, с другой стороны, Светлана Петровна не только прототип, она еще и женщина. Как же быть с ее чувством, несомненно, более сильным, чем обычно питает к автору прототип?
Второй секретарь не знал, что на это ответить. Но был человек, который знал. Он был тоже прототип, и Роман Лукич взял его в свой роман как передового производственника. Этот прототип, идя вразрез с созданным на его основе образом, самым бесстыдным и хулиганским образом избил автора романа.
Неприятность усугублялась тем, что скомпрометировавший себя прототип был сыном нашего комарика Василаки.
Было непонятно: каким образом он мог осуществить свою хулиганскую акцию? Роман Лукич был большой и сильный мужчина, а младший Василаки - в отца: комарик комариком. Но комарик боролся за справедливость, а это, конечно, удваивает силы.
Райком обсуждал хулиганское поведение передового производственника Василаки. Суд был строгим. Обвинителей было больше, чем защитников, и это понятно: пора, наконец, дать хулиганству настоящий бой.
И тут второй секретарь высказал предположение:
- А если это любовь?
Фильма с таким названием тогда еще не было, и вопрос секретаря прозвучал вполне оригинально.
Тут же была дана ему достойная отповедь. Надо все же отличать, где любовь, а где самое неприкрытое хулиганство.
Но второй секретарь, вернувшись к этой забытой теме, уже не мог и не считал нужным останавливаться. Что ж это получается? Получается, что любовь у нас беззащитна? Один человек нашелся, стал на защиту любви пусть неумело, не теми методами, в конце концов и Петр Первый боролся с варварством варварскими методами, но его оправдала история, а мы Василаки осуждаем - за что? За то, что он варварски наказал человека, варварски оскорбившего любовь. За то, что он, как Петр Первый, боролся против варварства в любви, пусть даже варварскими методами...
Василаки объявили строгий выговор с занесением в учетную карточку. Второму секретарю указали на недопустимость защиты хулиганства, которое и без того расцвело пышным цветом в нашем городе. Оба они были навсегда вычеркнуты из положительных героев романа и уже не могли надеяться появиться когда-нибудь на страницах большой литературы.
Потом я уехал и вернулся через десять лет. Школа наша переехала в новое здание, на месте крохотного кинотеатрика был выстроен большой, современный кинотеатр, но никого из прежних его зрителей я не встретил. Из всех участников этой истории я застал только Романа Лукича. Он располнел, посолиднел, обзавелся женой и детьми, но продолжает писать роман, держа под вечным шахом нашу литературу.
ПЯТЬСОТ-ВЕСЕЛЫЙ
- Не откажите выпить за мою жену! - От такого предложения не откажешься. Хоть и незнакомый человек, случайный сосед по столику, но как тут не выпить? Как отказать?
- Жена у меня хорошая, замечательная женщина. И любить бы мне ее без оглядки, а я все оглядываюсь... Не откажите выпить...
В 46-м ехал я из Риги в Запорожье. Пятьсот-Веселый - слыхали про него? На самом деле он назывался Пятьсот Восьмой, а прозвали его Веселым за тоненький, заливистый голосок. Этот товарняк был рад, что выполняет пассажирские обязанности, поэтому с пассажирами совсем не считался. Останавливался, где хотел, когда хотел. Пассажиры разбредутся по своим надобностям, и вдруг - ю-ю-ю! - и сразу трогается. А пассажиры догоняют.
Еле втиснулся я в вагон. Людей битком, присесть негде, а у меня даже чемодана нет. Много нас было таких, бесчемоданных, и все поглядывали на чемодан этой девчонки... да нет, не девчонки, сказочной принцессы. А она почему-то выбрала меня. Уступила мне краешек своего чемодана. Может, потому, что вид у меня был самый безопасный: был я росту малого, не смотрелся на свои восемнадцать лет.
И вот мы едем с ней верхом на чемодане. Она впереди, как будто дорогу показывает, а я уж за ней, куда покажет.
Даже не познакомились. Она по ночам спала, а я ее придерживал, чтоб не свалилась с чемодана. Прижимал к себе, чтоб не свалилась с чемодана... Не откажите выпить за мою жену...
Днем я все к ней присматривался: спала она ночью или не спала? А она и не оборачивалась ко мне; ехала впереди на своем чемодане.
Через трое суток прибыли в Киев. Здесь и расстались: у меня пересадка, а она дальше поехала - на Львов.
Она поехала, а я все никак не могу ее забыть. Как будто я и дальше сижу на чемодане.
Приехал как-то во Львов. Иду по улице и вдруг вижу - она. Точно такая, как мне запомнилась.
Познакомились. Она и не замужем оказалась. И вышла она за меня - вот эта самая, за которую мы с вами пьем. Давайте еще за нее выпьем.
Только оказалась не она это. Не та, которую я искал. Никогда она не ездила нашим поездом.
Живем мы хорошо. И люблю я свою жену. А где-то в глубине продолжаю любить и ту, с чемодана. Ну ты скажи мне, мил человек, разве ей трудно сказать, что она была там, в нашем поезде, чтобы я мог любить ее одну? Но она самолюбивая, не хочет пользоваться чужой любовью. Выпьем за нее!
Вот какая история. Четверть века прошло, как ехали мы на Пятьсот-Веселом. Он - ю-ю-ю! - и поехал, а мне всю жизнь смотреть ему вслед... Но все-таки я думаю, что это была она. Просто ей неловко за тот чемодан, вот она и не признается.