Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 13 из 14



– Момент! Я себе обновлю! Классная газировка, кстати, чисто «Буратино»! Сколько, говоришь, стоит?

– Я не говорила. Но стоит двести долларов бутылка.

– Бляха-муха! Лучше бы он деньгами подогнал. Хотя… «Буратину» за двести долларов бутылка я ещё не пил!

– «Буратино» не склоняется.

– Яйца курицу не учат, Татьяна Георгиевна. Я знаю правила.

– Да-да, ты у нас самый умный! – хихикнула Мальцева, прикладываясь к чашечке.

– Мы сейчас не об этом! – изобразил Святогорский Буркова из фильма всех времён и народов. – Мы о том, что я – выше правил!.. Так о чём мы?

– О том, что Панин подогнал тебе бутылку водки, чтобы ты выведал…

– Точно! Он же сказал мне, что тебя от шампанского рубит так, что в соседней койке надо ловить, и подогнал бутылку «Абсолюта». Я днём слегка причастился. Короче, выведываю у тебя, Татиана! Истину говори, спала с интерном?

– Ну, я бы не назвала всё с нами происходившее сном, но некоторое время мы спали, да. В обнимку, между прочим!

Татьяна Георгиевна страшно развеселилась. Развеселилась и даже расчувствовалась. Какой он всё-таки милый, этот Святогорский. И, между прочим, действительно самый умный. Ну, не считая доцента Матвеева. Но Святогорский добрый, это немаловажно! И нет практически ничего, ни одной темы, по какой бы он не был в курсе. И совершенно не важно, о чём идёт речь – о глухонемых, о культуре обрезания клитора в африканских племенах, о живописи импрессионистов или о поэзии символистов – Аркаша знает всё. Энциклопедически образованный человечище. Надёжный, с чувством юмора…

– Не вздумай, Мальцева, меня соблазнять! – подозрительно посмотрел на неё Аркадий Петрович. – Мыслей таких даже в подсознании не имей. Ты роскошная баба. И будь у меня бабки на неразумные поступки вроде ящика жутко дорогущей газировки – я каждый день подгонял бы тебе по букету роз прямо на дом. Причём лично. Но я, признаюсь тебе честно, Танька, давным-давно предпочитаю бабам футбол. Не потому что я футболист, а потому что я – импотент. Все импотенты любят футбол. Так они сублимируют. Так что не вздумай, потому как не получится. И у тебя разовьётся комплекс неполноценности, хотя ты тут совершенно ни при чём! Это всё я.

– Тьфу ты, нужен ты мне сто лет! – расхохоталась Мальцева. – Можно я покурю в окошко?

– Да бога ради! Чтобы я старому другу не разрешил покурить в окошко? А о чём ты сейчас думала, а?

Татьяна Георгиевна открыла фрамугу, и в ординаторскую анестезиологов ворвался свежий морозный воздух. Это было очень кстати. Всё-таки две полные чашечки водки в желудок, где после утреннего плющенного овса с кусочками сухофруктов ничего и не было, это… Кстати, сколько в тех кофейных чашечках? Пятьдесят миллилитров? А если до краёв?

– Я, Аркаша, думала о том, что ты очень хороший. И Панин, если разобраться, тоже очень хороший…

– И ты, Татьяна Георгиевна, очень хорошая…

– Да уж, все мы хороши! – Мальцева глубоко затянулась.

– Да, мы все хорошие, но как-то так получается, что все мы – хороши! Те ещё…

Зазвонил внутренний телефон.

– Общество хорошистов слушает! – прогудел в трубку Святогорский. – Татьяна Георгиевна, вас!

– Татьяна Георгиевна! – заголосила в ухо Вера Антоновна. – Измучила нас всех тут эта Егорова. Матом ругается так, что дед мой покойный, царствие ему небесное, в гробу от зависти ворочается, а он, прости его господи, вертухаем в зоне был. Орёт как оглашенная. Динамики никакой. Схватки то потухнут, то погаснут. Может, окситоцинчику ей подключить?

– Да погоди ты! Чуть больше часа прошло, а она уже со своим окситоцинчиком. Вы её отмыли?

– Мыла ей дали, воду включили. Что её, из шланга обдавать? Ой, попомните моё слово, Татьяна Георгиевна, измотает она всех слабостью родовой деятельности, а закончится всё операционной. Потому что и сама она измотается.

– Типун тебе на язык, Вера! Что ты вечно волну гонишь?!

– Да чувствую я…

– А ты не чувствуй. Ты исполняй. Как три фона проколем, так и думать будем. Ясно?

– Ясно! – вздохнула Вера Антоновна. Эта удивительная дама умела так вздыхать, что всем и всё сразу становилось предельно ясно. Вот сейчас Татьяне Георгиевне стало понятно, что эта пьеска в один вздох, означает не иначе как: «И не говорите потом, что я не предупреждала!»



– Сердцебиение плода нормальное?

– Пока да.

– Снимайте КТГ каждые полчаса. Валерий Иванович пришёл?

– Нет пока.

– Так разыщите!

– Александр Вячеславович его трижды по телефону звал, а сейчас вот лично на четвёртый этаж пошёл.

– Вот и прекрасно! Если что – если действительно что – немедленно звоните. Я пока тут.

Два часа Татьяна Георгиевна и Святогорский языками чесали. О чём? Да разве друзьям с немалым жизненным опытом за плечами не найдётся о чём поговорить какие-то смешные два часа?

Нет, чтобы покемарить, пока не началось…

Через два часа Вера перезвонила. Схватки у роженицы в изоляторе монотонные. Не усиливаются. Егорова всех извела. Слава богу, в родзале, кроме неё, никого. Пока… Хотя она, конечно, вроде как в изоляторе, но верещит как… В общем, сегодняшняя глухонемая с её мычаниями – ангельская музыка… Сердцебиение плода не слишком страдает, но эпизоды на КТГ есть уже такие, что… Гипоксия, в общем, начинается. УЗИ нормальное. Кроме гипотрофии плода, что, само собой разумеется при таком мамашином габитусе и образе жизни неудивительно, ничего не выявило… Линьков? Нет, Валерий Иванович не появился. Да, на мобильный ему звонили. Сказал, что у сынишки температура. А потом и вовсе мобильный отключил. Домашний тоже не отвечает… Что? Писать докладную, что дежурного доктора не было на дежурстве? А чего сразу я?.. Хорошо, хорошо, Татьяна Георгиевна. Напишу. Что я, не понимаю, что ли?!

– Эх, Аркадий Петрович. Всем насрать на мои одинокие розы. Почему бы мне не насрать на температуру сынишки Валерия Ивановича? Из уважения к его сединам?

– К сединам сынишки? – заржал Святогорский. – Ты знаешь, – тут же понизил он голос до заговорщического шёпота, – говорят, что Линьков своему отпрыску жопу вытирал собственноручно до восьмилетнего возраста.

– Я не понимаю, хоть убей, разве нужно сидеть при четырнадцатилетнем лосе всю ночь, даже если у него температура? У него что, сыпной тиф? Малярия? Нет, я должна уволить Наезжина, Линькова и Маковенко!

– Маковенко-то за что?

– За то, что дура!

– Ой, ну за это, Танька, не увольняют. Ты её ревнуешь к интерну, да?

– Аркаша, ты долбанулся? От «Буратино» одеревенел? Кто мне такой интерн? К тому же на нашу Светлану Борисовну он не обращает никакого внимания, несмотря на все её мартышкины ужимки. Вежлив, почтителен – как и полагается интерну, и всё. Маковенко просто дура. И дура с претензиями. Это гораздо хуже дуры обыкновенной. Мне в отделении такие не нужны.

– И с кем ты останешься?

– Дежурантов бы тоже повыкосить неплохо… Ну есть же где-то отличные ребята, грамотные, исполнительные, в чистых халатах, ежедневно моющие волосы… А Линькова завтра же на хер. А пока мне надо думать головой, что делать с этой Егоровой. Окситоцин капать я запретила. У неё уже биохимическая утомлённость…

– Да, по жизни! – перебил Святогорский.

– …утомлённость маточной мускулатуры. Динамики нет, шейка матки за три часа ни черта не раскрылась. Схватки короткие, но сильно болезненные…

– Я знаю, что делать!!! – вскочил с дивана Аркадий Петрович и, прихватив две бутылки шампанского, пошёл к двери. – Идём! Идём к тебе!!!

У лифта он всунул бутылки Татьяне Георгиевне:

– Подержи! Я мигом! – И унёсся в предбанник операционной пятого этажа. – Вызывай лифт, через секунду буду! Только тихо! Не надо девок будить, мне анестезистка не нужна, пусть спит!

– Аркаша, ты думаешь о том же, о чём и я, да? – прищурилась на него Мальцева, когда он действительно очень быстро вернулся.

– Ну разумеется! Мы сейчас устроим нашей милой обдолбанной девке Оксане Егоровой медикаментозный сон! В некоторой моей авторской модификации.