Страница 115 из 128
Казалось бы, все однозначно: -кризис приводит к дроблению реальностей. Но если представить себе, что – наоборот... или что существует хоть какая-то обратная связь...
– Ты спишь? – прервав рассказ, спросил меня Тарантул.
– Нет, – сказал я. – Я просто пытаюсь понять.
– Давай-ка, сынок, для разнообразия – расскажи, что было с тобой. Кстати, могу я сесть нормально?
– Да, конечно...
Тарантул сел нормально: спустил одну ногу на пол и подпер щеку ладонью. Я помолчал немного, собираясь с мыслями, и начал рассказывать – «ничего не скрывая и ничего не добавляя от себя».
Тарантул не перебил меня ни разу.
Потом мы оба долго молчали.
– Ладно, – сказал, наконец, он. – Дорасскажу, а уже потом...
В общем, эти его ребята, объясняя несовпадения прогнозов с реальным ходом событий, создали не более и не менее как новую модель мироздания. В этой модели главной структурной единицей был не атом и не пси-функция, а некая одномерная нить причинно-следственных связей, в которую и атом, и вулкан, и человек входили на равных основаниях «капель дождя для ворот радуги». Нить тянулась из практически бесконечного прошлого в практически бесконечное будущее. Таких нитей существовало бесконечное множество, они перекрещивались и переплетались, но никогда не исчезали и никогда не возникали из ничего. Как и во вполне материальных натянутых нитях: струнах, проводах и тому подобном, – в них возникали колебания, распространяющиеся в обе стороны: и в прошлое, и в будущее.
Колебания переходили на соприкасающиеся нити, постепенно гасли или, напротив, усиливались. Иногда возникал резонанс, охватывающий большое количество нитей, и человек, живущий в этой зоне резонанса, воспринимал происходящее как кризис.
Именно на этом – интуитивно – создали в свое время систему прогнозирования кризисов: улавливались колебания, идущие из прошлого в зону резонанса, а именно: раухер оценивал не столько содержание информационных пакетов, сколько расхождение, диастаз информации, полученной одновременно с разных рецепторов...
– Ты все понимаешь? – оборвав лекцию, спросил Тарантул.
– Пока да, – мрачно сказал я. Зрело ощущение, что Тарантул то ли заговаривает мне зубы, то ли тянет время.
– Просто я все не решаюсь перейти к главному, – усмехнулся он. – Мне, видишь ли, понадобилось в свое время... в общем, много чего понадобилось... Можно, я возьму портфель?
Так, подумал я, началось. Он уверен, что укачал меня. Ну... И вдруг я понял, что мне все равно. Что у него там, в портфеле: граната, пистолет? Я не сдался – мне вдруг стало безумно скучно. Безумно скучно продолжать эту игру, пусть даже ставка и высока. Я бросил карты и встал из-за стола... в смысле: я выключил релихт, закрыл диафрагму и пустил его по полу к пистолетам Тарантула.
– Бери, – сказал я.
Он внимательно посмотрел на меня, потом понимающе кивнул и чуть улыбнулся.
Вообще улыбающийся Тарантул – зрелище не для слабонервных, но сейчас у него получилось что-то людское.
Я подсознательно ожидал, что появится знаменитый кожаный рыжий портфель, доставшийся Тарантулу еще от отца; я застал время, когда на крышке портфеля была латунная планка с надписью «XX лет РККА». Но нет – из-под стола выскочил плоский канцелярский портфельчик, сплющенный так, наверное, от тысячелетнего лежания на складах. Тарантул щелкнул замочком и достал черный бумажный пакет.
– На вот, посмотри.
Так... Электрокопии каких-то газетных вырезок, фотографии. Я разложил их на столе и стал рассматривать.
Все фотографии были групповыми, официальными: какие-то делегации, депутации, черт знает... На каждой несколько лиц были обведены рамочкой... ага, вот они, с увеличением и раухер-ретушью... И белые стрелочки – к одному из лиц.
Таня Розе.
Я поднял глаза на Тарантула.
– Посмотри на обороте, – сказал он.
Я посмотрел и ничего не понял.
Париж, 1912. Париж, 1928. Берлин, 1931. Берлин. 1939. Берлин, 1942. Лондон, 1949. Токио, 1950. Токио, 1959. Владивосток, 1967. Владивосток, 1973. Токио, 1974. Санкт-Петербург, 1981. Томск, 1982.
– Это то, что я нашел сам, – сказал Тарантул. – А вот это они мне, думаю, подкинули. Чтобы натолкнуть на мысль...
Он подал мне еще одну фотографию. Цветную. Очень четкую. На первом плане стояли, обнявшись, девять человек в одинаковых коротких кожаных куртках: я, Командор, Панин, Дима Крупицын, Сережа Кучеренко, Гера, Яков, Саша и кто-то незнакомый.
Рядом, но как-то отдельно, стоял, засунув руки в карманы светлого плаща, Тарантул. И – Таня... Над головами нашими нависало серебристое самолетное крыло, а на заднем плане виднелось красивое белое здание с множеством лестниц, балконов, галерей, башенок... На горизонте вырисовывались странные сопки: с голыми обрывистыми склонами и плоскими лесистыми вершинами. Я никогда не был в этом месте.
– И похоже, что мы здесь постарше, – сказал Тарантул. – Присмотрись-ка.
– Да, пожалуй...
– Ты понял это, сынок? Я пожал плечами:
– Я очень устал.
– Давай хряпнем кофе, – предложил Тарантул. – У хозяек должно что-то остаться.
– Не возражаю...
Он пошаркал на кухню, а я расслабленно осмотрелся. Знакомая гостиная, огромная и неприятно пустая. Приоткрытые двери в спальни: черная и красная. Красные раздернутые шторы, серое небо за ними. Темпера.
Дотянуть бы до полудня, вдруг подумал я. А что будет в полдень? Не знаю... Опять блок? Я прислушался к себе. Нет, не блок. Просто понимание, что до полудня сил еще кое-как хватит, а дальше – все. Край. И надо найти себе надежную нору...
А блоков, наверное, больше нет. То есть – наверняка нет. Электрошок – это такая сила... как я допер до этой идеи? Ведь тоже должна была быть блокирована? Скорее всего, падение повлияло. Хорошая встряска...
Когда, сидя в танке, я понял, что не смогу ни до чего додуматься, потому что о некоторых вещах мне по-прежнему думать запрещено, я по какому-то наитию соорудил приспособление для электрошока, присоединил провода к батарее релихта и дал на собственный бедный мозг три пятисотвольтовых импульса. Полчаса я был без сознания, кожа на висках обгорела страшно, зато в голове все стало на места. И я понял, куда надо нанести первый визит. Но вот опоздал...