Страница 16 из 17
Хуан Витта и Эро Бусс тоже это услышали, и им стало ясно, что дело – швах. А еще до них вдруг дошло, что они в этом фильме ужасов – всего лишь статисты. «Для заполнения кадра», как выражался Хуан Витта. А охранники называли их «бросовым материалом». Один, в пылу жаркого спора, даже крикнул Эро Буссу:
– А ты помалкивай! Тебя сюда вообще не звали!
Хуан Витта впал в уныние, отказался есть, плохо спал, утратил интерес к чему бы то ни было и в итоге решил, что уж лучше сразу распрощаться с жизнью, чем умирать по сто раз на дню. Хуан был страшно бледен, руки у него немели, дышал он с трудом, ему снились кошмары. Разговаривал он в те дни только со своими умершими родственниками, которые являлись ему во плоти и толпились у его кровати. Перепуганный Эро Бусс устроил грандиозный скандал.
– Если Хуан тут умрет, вы будете виноваты! – заявил он охранникам.
Те вняли предупреждению и привели доктора Конрадо Приско Лоперу, брата Давида Рикардо и Армандо Альберто Приско Лоперы, главарей знаменитой банды, которые с самого начала трудились с Пабло Эскобаром на поприще наркобизнеса. Им приписывали вербовку наемных убийц среди подростков северовосточного района Медельина. По слухам, эти братья руководили бандой детей-убийц, которым поручались самые грязные дела. В том числе охрана заложников. Однако доктор Конрадо считался в медицинском мире весьма уважаемым специалистом; правда, его репутацию несколько портило то, что он был лечащим врачом Пабло Эскобара. Доктор явился без маски и удивил Эро Бусса приветствием на хорошем немецком языке:
– Hallo, Hero! Wie geht's uns?[3]
Для Хуана Витты приход доктора был промыслительным. Не из-за того, что доктор поставил Хуану правильный диагноз – затяжной стресс, а потому что Хуан любил читать. Единственным лекарством, которое прописал ему доктор, было чтение хороших книг. А вот политические новости, по мнению доктора Приско Лоперы, были для заложников подобны отраве, способной погубить даже самого здорового человека.
И без того неважное самочувствие Дианы в ноябре ухудшилось еще больше: ее мучили сильные головные боли, спазматические колики. У нее развилась серьезная депрессия, однако в дневнике нет сведений, что к ней вызывали врача. Сама Диана полагала, что депрессия вызвана «зависшей» ситуацией, которая к концу года становилась все неопределеннее.
«Здесь время течет не так, как мы привыкли, – пишет она в дневнике. – Здесь некуда и незачем спешить». Еще одна запись того же времени отражает охвативший ее пессимизм: «Я переоценила свою прошлую жизнь: столько пустых влюбленностей, какая незрелость в принятии серьезнейших решений, сколько времени потрачено зря на всякие пустяки!» Особое место на этом нелицеприятном суде совести Диана отвела своей профессии: «Хотя мои взгляды на современную журналистику и на то, какой она должна быть, становятся все более твердыми, мне все равно еще многое непонятно». Ее охватывали сомнения даже по поводу собственного журнала. «По-моему, он какой-то убогий и с коммерческой, и с издательской точек зрения, – пишет Диана и недрогнувшей рукой подписывает приговор: – Ему не хватает глубины и аналитического подхода».
Все заложники жили в ожидании дона Пачо, который приезжал совсем не так часто, как им было обещано. Время для них измерялось от одного его визита до другого. Слыша шум самолетов и вертолетов над крышей дома, пленники думали, что это обычное патрулирование. А у охранников это всякий раз вызывало переполох, и они хватались за оружие. Пленники знали (данный вопрос муссировался в прессе), что в случае вооруженной атаки охрана первым делом расправится с ними.
Но все же в конце ноября забрезжил лучик надежды. Во-первых, рассеялись сомнения, терзавшие Асусену Льевано: беременность оказалась ложной. Вероятно, ее симптомы развились из-за нервного напряжения. Хотя Асусена этому совсем не обрадовалась. Наоборот, оправившись от первоначального испуга, она быстро свыклась с мыслью о ребенке, и эта мысль уже успела превратиться в мечту, которую Асусена поклялась исполнить, как только очутится на воле. Что касается Дианы, то ее обнадежило заявление группы Почетных граждан о возможности достичь неких договоренностей с Невыдаванцами.
Остаток ноября Маруха и Беатрис потратили на привыкание к жизни в неволе. Каждая выработала свою тактику выживания. Смелая, волевая Беатрис постаралась максимально отгородиться от реальности. Первые десять дней такая тактика действовала хорошо, однако затем женщина поняла, что ситуация гораздо сложнее и опаснее, и повернулась к суровой реальности вполоборота. Маруха, обладающая холодным аналитическим умом, который, несмотря на весь ее почти иррациональный оптимизм, не позволяет тешить себя иллюзиями, с самого начала поняла, что она над сложившейся ситуацией не властна и что заточение будет долгим и трудным. Поэтому она ушла в себя, как улитка в свою скорлупку, стараясь собраться с силами, предалась глубоким раздумьям и в конце концов свыклась с неизбежной мыслью о смерти.
«Мы не выйдем отсюда живыми», – сказала себе Маруха и сама удивилась тому, что сознание обреченности произвело на нее обратный эффект. С той минуты она обрела полный самоконтроль, поняла, что вынесет все и всех и что ей удастся убедить охранников ослабить строгость режима. На третьей неделе заточения телевизор всем опостылел, кроссворды закончились, редкие толковые статьи, попадавшиеся в журналах, которые, вероятно, остались в комнате от других заложников, были прочитаны. Но даже в наихудшие времена Маруха не изменяла своей всегдашней привычке выделять себе два часа в день на раздумья в полном одиночестве.
Однако в начале декабря появились новости, позволявшие надеяться на лучшее. В противовес Марининой привычке выискивать во всем дурные предзнаменования, Маруха старалась по любому поводу делать оптимистические прогнозы. Марина быстро перестроилась и тоже включилась в эту игру: охранник в знак одобрения поднял большой палец – значит, дела идут на лад. Однажды Дамарис не пошла на рынок. Пленницы тут же решили, что ей уже не нужно ходить за покупками, потому что их вот-вот освободят. Они фантазировали, как именно это будет, назначали в своих фантазиях дату, придумывали разные подробности. Поскольку их заставляли сидеть впотьмах, они мечтали о том, что день освобождения будет солнечным и они устроят пир на террасе в доме Марухи.
– Что будем есть? – спрашивала Беатрис.
Марина, прекрасная кулинарка, составляла поистине королевское меню. Начинаясь в виде игры, все заканчивалось вполне серьезно: готовясь выйти на свободу, женщины приводили себя в порядок, красили друг другу ресницы… 9 декабря, когда их вроде бы обещали выпустить по случаю выборов в Конституционную Ассамблею, они даже подготовились к пресс-конференции, продумали, как отвечать на вопросы. День прошел в пустых ожиданиях, но горького осадка не осталось, поскольку Маруха была абсолютно, на сто процентов уверена, что рано или поздно ее муж всех освободит.
Глава 4
Похищение журналистов явилось ответом на попытки президента Сесара Гавирии создать законодательную альтернативу войне с терроризмом, к чему он стремился еще в свою бытность министром в правительстве Вирхилио Барко. Эта тема была центральной в его президентской кампании. Он упомянул ее и в своей инаугурационной речи, заступая на пост президента, но сделал одну важную оговорку: терроризм наркомафии – проблема национальная, а значит, и решаться она должна на национальном уровне. А вот торговля наркотиками ведется в международном масштабе, поэтому и решения здесь должны осуществляться на международном уровне. Причем борьба с наркотерроризмом должна стать приоритетной, ибо при взрыве первой бомбы общественность требует посадить преступников в тюрьму, при взрыве второй заводит речь об экстрадиции, но начиная с четвертого теракта – уже призывает к помилованию. Кроме того, угроза экстрадиции стала бы мощным рычагом давления на наркоторговцев, вынуждая их сдаться в руки правосудия, и Гавирия намеревался применять эту меру весьма решительно.
3
Привет, Эро! Как поживаете? (нем.)