Почему не Эванс?

– Для меня имеет.

– Молодой Биден совершенно безответственный. Он уже, насколько я знаю, явился причиной значительных расходов и серьезных тревог для своих родителей.

– Ему страшно не везло. Бэджер чертовски доверчив.

– Везло, не везло. По-моему, этот человек сроду пальцем о палец не ударил.

– Вздор, пап. Господи, да он, бывало, вставал в пять утра, чтобы кормить этих мерзопакостных цыплят. Не его же вина, что на них на всех напал этот руп, или круп, или что там еще.

– Я никогда не одобрял эту затею с гаражом. Заурядная блажь. Ты должен отказаться от нее.

– Не могу, сэр, я обещал. Не могу подвести старину Бэджера. Он на меня рассчитывает.

Спор продолжался. Викарий, предубежденный против Бэджера, был просто не в состоянии рассматривать любое обещание, данное этому молодому человеку, как обязательство. Он считал Бобби упрямцем, вознамерившимся любой ценой вести праздную жизнь в обществе едва ли не худшего из всех возможных компаньонов. Бобби, в свою очередь, без особой оригинальности твердил, что он «не может подвести старину Бэджера».

Наконец викарий в гневе вышел из комнаты, а Бобби тотчас же сел и написал в фирму Энрикеса и Далло, отклонив их предложение. Сделал он это со вздохом. Тут он упускал шанс, который вряд ли когда-нибудь повторится. Но другого выхода он не видел. В тот же день на поле для гольфа он поделился своими трудностями с Фрэнки. Она внимательно его выслушала.

– Тебе пришлось бы уехать в Южную Америку?

– Да.

– И ты бы радовался этому?

– Да, а почему бы и нет?

Фрэнки вздохнула.

– Во всяком случае, – решительно сказала она, – я считаю, что ты поступил правильно.

– Ты хочешь сказать, по отношению к Бэджеру?

– Да.

– Не мог же я подвести старую птаху, правда?

– Да, но смотри, чтобы эта старая птаха, как ты его называешь, не подвела тебя.

– О, я буду начеку. Во всяком случае, ничего страшного со мной не произойдет: никакого имущества и активов у меня нет.

– Это, должно быть, здорово, – сказала Фрэнки.

– Почему?

– Даже и не знаю. Просто это, по-моему, мило и бесшабашно. Впрочем, если подумать, ведь и у меня не так много имущества и активов. Я хочу сказать, что отец выдает мне содержание и у меня много домов, где я могу жить, масса одежды, служанок, каких-то ужасных фамильных драгоценностей и какой угодно кредит в магазинах. Только, по сути, это все семья. Это не я.

– Нет, и все же… – Бобби умолк.

– О, я знаю, это не одно и то же.

– Да, – сказал Бобби, – это не одно и то же. – Он вдруг ощутил страшную подавленность. Они молча дошли до следующей метки.

– Я завтра еду в город, – сказала Фрэнки, когда Бобби положил мяч для первого удара.

– Завтра? О-о… А я хотел пригласить тебя на пикник.

– Я бы с удовольствием, но все уже расписано. Понимаешь, у отца опять разыгралась подагра.

– Тебе надо ухаживать за ним, – сказал Бобби.

– Он не любит, когда за ним ухаживают, ему это страшно досаждает. Ему больше по душе второй лакей. Тот ему сочувствует и не перечит, когда в него швыряют разные вещи и обзывают чертовым дурнем.

Бобби зацепил мяч поверху, и тот лениво закатился в песчаную канавку.

– Не везет, – сказала Фрэнки, нанесла удар, и ее мяч перелетел через канавку. – Кстати, – заметила она, – мы могли бы кое-что сделать в Лондоне вместе. Ты скоро приедешь?

– В понедельник, но… ну… все это нехорошо, правда?

– Что ты хочешь сказать? Что нехорошо?

– Ну, я имею в виду, что большую часть времени буду работать механиком. Я хочу сказать…

– Даже если это и так, – сказала Фрэнки, – я полагаю, ты все равно в состоянии прийти на вечеринку с коктейлями и надраться, как любой из моих друзей.

Бобби только покачал головой.

– Тогда, если ты предпочитаешь, я устрою вечеринку с пивом и сосисками, – ободряюще сказала Фрэнки.

– Ах, послушай, Фрэнки, какой смысл? Я хочу сказать, что твоя компания не похожа на мою, и нечего мне лезть туда.

– Уверяю тебя, что компания у меня весьма разношерстная.

– Ты делаешь вид, что не понимаешь.

– Можешь привести Бэджера, если хочешь. Вот и будет тебе приятель.

– Ты относишься к Бэджеру с предубеждением.

– Смею сказать, это из-за заикания. Люди, которые заикаются, заражают этим и меня.

– Послушай, Фрэнки, это бесполезно, сама знаешь. Пока мы здесь, все нормально. Делать особенно нечего, и, наверное, со мной тебе лучше, чем одной. То есть ты всегда очень любезна и все такое, и я тебе благодарен. Но что я для тебя? Так, пустое место, вот я о чем.

– Когда закончишь изливать свой комплекс неполноценности, – холодно сказала Фрэнки, – может быть, попробуешь выбить мяч из канавки нибликом, а не короткой клюшкой?

– Я что… о черт! – Он сунул короткую клюшку в сумку и вытащил ниблик. Фрэнки со злорадством наблюдала, как он бил по мячу пять раз кряду. Вокруг них поднялось облако песчаной пыли.

– Лунка твоя, – сказал Бобби, поднимая мяч.

– Пожалуй, да, – согласилась Фрэнки. – А значит, и вся партия.

– Сыграем напоследок?

– Да нет, наверное, у меня много дел.

Они молча добрались до здания клуба.

– Ну, – сказала Фрэнки, – до свидания, мой дорогой. Было восхитительно попользоваться тобой. Как-нибудь снова буду здесь и увижу тебя, если не подвернется ничего лучшего.

– Послушай, Фрэнки…

– Возможно, ты снизойдешь до вечеринки со мной. По-моему, перламутровые запонки можно задешево купить у Вулворта.

– Фрэнки…

Она завела мотор «Бентли», и слова Бобби потонули в шуме. Фрэнки укатила, махнув ему рукой.

– Тьфу, черт! – прочувствованно выругался Бобби. По его мнению, Фрэнки вела себя возмутительно. Может быть, он не очень тактично выразился, но ведь, черт побери, он же сказал истинную правду. Впрочем, возможно, не надо облекать ее в слова.

Следующие три дня показались ему бесконечно долгими. У викария болело горло, поэтому, когда он вообще разговаривал, ему приходилось шептать. Говорил он очень мало и откровенно терпел присутствие своего четвертого сына, как подобает христианину. Раз или два он цитировал Шекспира: что-то о зубе змеи и все такое…

В субботу Бобби почувствовал, что не в силах долее терпеть напряженную атмосферу в доме. Он попросил миссис Робертс, которая вместе с мужем вела хозяйство викария, приготовить ему бутерброды и, приложив к ним бутылку пива, купленную в Марчболте, в одиночку отправился на пикник. Он жутко скучал по Фрэнки эти последние несколько дней. Эти старики были невыносимы, они долдонили одно и то же…

Бобби растянулся на насыпи, поросшей папоротником-орляком, размышляя, что лучше: то ли сначала перекусить, а потом вздремнуть, то ли сначала вздремнуть, а потом перекусить. Пока он раздумывал, дело решилось само собой: он незаметно уснул.

Когда он проснулся, было половина четвертого. Бобби усмехнулся, подумав, что отец не одобрит такого времяпрепровождения. Хорошая прогулка по окрестностям миль эдак на двенадцать – вот дело, достойное молодого человека. Она подводила к хорошо известной формуле: «А теперь, пожалуй, я заработал свой ленч».

«Идиотизм, – подумал Бобби. – Зачем зарабатывать ленч, совершая такую долгую прогулку, если тебе этого не особенно хочется? В чем ее прелесть? Если она доставляет тебе удовольствие, тогда это чистое потворство собственным желаниям, а если нет – так ты дурак, что совершаешь ее!»

После чего он накинулся на свой незаработанный ленч и с аппетитом съел его. Удовлетворенно вздохнув, он откупорил бутылку пива. Необычайно горькое пиво, но определенно освежающее.

Он снова лег, зашвырнув пустую бутылку в куст вереска. Праздно развалясь, он чувствовал себя как Бог. Весь мир у его ног. Это всего лишь фраза, но какая приятная. Он может горы своротить, стоит только захотеть! У него в голове роились великие прожекты и смелые замыслы.

Потом ему опять захотелось спать. Подкралось забытье.

Он уснул… Тяжелым, вызывающим оцепенение сном…