Страница 10 из 15
Сам Савелий Игнатьевич был мужчиной удобным, то есть умевшим вовремя нагнуться, приложиться или выслужиться. Он знал, что дальше участка не поднимется, и был исключительно доволен тихим и безбедным существованием. Но все же за особую гладкость характера и умение крепко устроиться где нужно, получил несмываемое прозвище Желудь. Несносного и крайне обременительного подчиненного он принял в расстегнутом мундире, показывая свойское расположение к провинившемуся и отходчивый характер. Хотя себя уже выругал за мягкотелость и за то, что поддался уговорам начальника сыска принять «юную звезду» из департамента.
Перед лицом пристава Ванзаров решил держаться исключительно официально, не поддаваясь на проявление добросердечности с его стороны. А потому вытянулся почти в струну.
– Что же это вы, батенька, усочинили? – ласковым голосом принялся распекать Ванзарова пристав. – Разве можно такие фокусы в участке? Понимаю ваше рвение, но все же границы нужны. Откуда крыса взялась?
– Была доставлена вместе с жертвой убийства с Невского проспекта.
У пристава вытянулось лицо: еще не хватало убийства на участок, нет уж, не надо такого счастья.
– Какого убийства, голубчик? Мне доложили, что у господина был сердечный приступ. Всего-то.
– Вас ввели в заблуждение, – отчеканил Ванзаров и раскрыл папку. – В протоколе ясно указаны причины, по которым произошедшее надо квалифицировать как убийство.
– Вы что, и дело уже завели? – упавшим голосом спросил Желудь. – Да зачем же? Да куда же так спешить? Ну к чему нам труп? Полежал бы как-нибудь, а вы сразу дело. Разве так можно… Эх, юность. Ну что теперь делать?
– Расследовать убийство.
– О господи! – плаксиво всхлипнул пристав. – Ну за что это мне все на старости лет? И кто будет заниматься, позвольте спросить?
– Если прикажете, я готов.
– Да уж, конечно, прикажу, вы же у нас для особых поручений. А такой случай – куда особее.
– Слушаюсь. Разрешите выполнять?
– Вот и выполняйте теперь… А может, обойдемся без дела? Так, потихоньку?
– Никак невозможно. Убийца не только совершил дерзкое убийство, но также оставил специальный знак. Это отражено в протоколе осмотра. Изволите взглянуть?
– Революционеры? – с ужасом спросил Желудь.
– Никак нет. Предполагаю убийство по страсти. Семейная неверность или что-то в этом роде.
– И на том спасибо… И в такую жару подарочек… Вы уж, голубчик, в следующий раз имейте терпение, незачем вот так сразу дело открывать. Подумайте, взвесьте, со мной посоветуйтесь.
– Слушаюсь.
– И прошу вас, потише, без лишнего шума. Договорились?
Ванзаров согласился в следующий раз обязательно закрыть глаза на нарушение закона. Но Савелий Игнатьевич не поверил. Насквозь видел этого юнца: так и норовит на его плечах сделать карьеру. Попрыгает у них в участке, взбаламутит все, а потом преспокойно убежит в министерство за славой и орденами. А пристав останется с кучей дел и нахлобучкой от начальства. Нет, надо поскорее избавляться от вертихвоста. Или помочь ему аккуратно сломать шею.
– И вот еще, голубчик, – тяжко вздохнул Желудь. – Тут у нас супруга известного адвоката. С этой публикой отношения портить нет резона. И так ее каплями отпаивали после вашей крысы. Так уж будьте добры, загладьте провинность.
– Каким образом?
– Ну, сходите с ней на квартиру к этой супруге дипломата, что ли. К несчастью, дом на нашем участке, пусть барышня успокоится. Да и прихватите парочку городовых. Наверняка женские страхи, но уважить надо. Только без шума…
Коллежский секретарь не стал разоблачать путаницу в женах юристов и дипломатов в голове пристава, но обязался исполнить поручение исключительно деликатно.
Дом на Малой Конюшенной улице выдавал владельцев квартир лучше любого сплетника. Новенький, пятиэтажный, с высокими окнами, выкрашенный белой и красной краской, весь блестящий и праздничный, он как бы говорил: здесь проживают те, кто не считает денег. Не дворец, но уже и не доходная многоэтажка, дом подчеркивал успех и принадлежность его жителей к высшей лиге среднего класса. Из которой в аристократы не допрыгнуть никогда.
Парадный облик здания не мешал дворнику Игнату Карповичу основательно страдать от жары. Архангельский мужик, крепкий, как ледяной утес, прибыв в Петербург на заработки и получив от свояков теплое местечко, никак не ожидал, что в Северной столице бывает такое лето. Зной растопил несгибаемого дворника, от зноя было одно спасение: сесть в тенечке, накрыть голову платком и поливаться водицей.
В который раз опрокинув на темечко струю из чайника, Игнат приметил сквозь уголки платка процессию во главе с дамой, красивой как куколка. Ради такого дела дворник не стал бы шевелиться. Но за ней следовал невысокий молодой господин, который отдавал короткие приказания двум городовым. А непосредственную власть Игнат уважал. Скинув мокрую тряпицу и разгладив волосы, дворник кинулся быть полезным. Все, что от него потребовалось, – разыскать местного столяра. Распоряжение отдавал юнец в штатском, но дворник выполнил не рассуждая.
Разыскав столяра Степку, спасавшегося у самовара от солнечного дня, Игнат чуть не пинками погнал земляка на второй этаж, где располагалась квартира адвоката. У двери находилась вся компания. Юнец, сняв шляпу, приложил ухо к створке. Игнат понял, что творится что-то неладное, и малость струхнул: если спросят, что делал да кто приходил в дом, – ничего не знает, не до того было.
Молодое благородие, как решил для себя Игнат, так ничего и не услышал и приказал ломать замок. Степка лениво поддел стамеской язычок и нажал – патентованный французский замок покорно отвалился. Игнату стало любопытно, что там творится, но городовой грубо отпихнул его, приказав оставаться на лестничной площадке.
В квартире было тихо. Только смутный шорох занавесок доносился из комнат. Екатерина стояла в прихожей, не решаясь идти дальше.
– Аврора! – позвала она жалобно. – Зина!
Никто не ответил.
– Ну что же вы медлите? Или мне самой?..
От пережитого страдания красота госпожи Делье несколько померкла и гонор явно поуменьшился.
Ванзаров отдал приказ городовому никого не пускать, хотя никто и не пытался проникнуть, собрался с духом и двинулся на разведку. На кафельном полу кухни лежала девушка в крахмальном фартуке и сером платьице, неудобно скрючившись, словно от боли в желудке. Голова покоилась в обширном пятне розоватой рвоты. Рядом были разбросаны осколки хрустального кувшина, перевернутый поднос, и разлилась огромная лужа воды. Видимо, боролась с внезапным приступом как могла. Стараясь не наследить, не вляпаться, Родион приблизился к телу и коснулся шейной вены. Кожа была холодна, пульса не слышно: горничная мертва не менее часа.
Из кухни нашелся другой выход в гостиную. В огромном холле, обставленном по последней моде, было чисто и тихо. На столе теснились букеты цветов и раскрытые коробочки подарков. В дальнем конце гостиной виднелась полуоткрытая дверь супружеской спальни.
На застланную постель приник белокурый ангел. С Родионом опять случился приступ внезапной влюбленности. И было от чего. Барышня не старше двадцати пяти лет была чудо как хороша. Блондинка с вьющимися волосами способна разбить и не такое прочное сердце. К тому же разодета, как в журнале. Невозможно пройти мимо ее туалета: юбка-клош[2] из плиссированного голубого муслина отделана широкими атласными розовыми лентами, свободно спадавшими от кушака до подола юбки. Корсаж-блуз пошит из такого же голубого муслина и отделан как спереди, так и сзади тремя лентами, ниспадающими от воротника до пояса, где перехвачен таким же кушаком. Причем ленты, ниспадающие на юбку, как бы составляют их продолжение. Полукороткие пышные рукава-ballon – из розовой тафты, а высокий воротник – из муслина. Букет из живых цветов был приколот к корсажу. Туалет украшала лишь одна изящная деталь: крохотное зеркальце на золотой цепочке. Большая шляпа из золотистой соломы, отделанная белыми кружевами, розовыми атласными лентами и черными перьями, сброшена на пол.
2
В конце книги любознательный читатель найдет крайне полезный краткий словарь с толкованиями необычных слов.