Страница 7 из 58
16
Когда я вошел в «Джейз-бар», Крыса, облокотясь на стойку и нахмурясь, читал роман Генри Джеймса с телефонную книгу толщиной.
– Интересно?
Крыса оторвался от книги и покачал головой.
– Не очень. Хотя я сейчас только и делаю, что читаю. После того разговора. «Убогой правде я предпочту красивую ложь». Слышал такое?
– Нет.
– Роже Вадим. Французский кинорежиссер. А вот еще: «Развитый интеллект состоит в успешном функционировании при одновременном охвате противоположных понятий».
– А это чье?
– Не помню. А ведь похоже на правду?
– Не похоже.
– Почему?
– Ну, вот скажем, ты просыпаешься голодный в три часа ночи и лезешь в холодильник – а там пусто. И что ты тогда будешь делать со своим развитым интеллектом?
Крыса немного подумал и расхохотался. Я позвал Джея и заказал пива с жареной картошкой. Потом достал пакет с пластинкой и вручил Крысе.
– Это что такое?
– Подарок ко дню рождения.
– Он у меня через месяц.
– Через месяц меня уже не будет.
Не выпуская из рук пакета, Крыса задумался.
– Да?.. Жалко, что тебя не будет. – Он открыл пакет и некоторое время смотрел на пластинку.
– Бетховен. Концерт для фортепиано с оркестром номер три. Глен Гульд, Леонард Бернстайн. Хм-м-м… Я этого не слышал. А ты?
– Я тоже.
– Ну спасибо… Вообще говоря, я очень рад.
17
Я искал ее три дня. Девчонку, которая дала мне пластинку «Бич Бойз».
Зайдя в дирекцию школы, я попросил список выпускников и нашел номер ее телефона. Но позвонить по нему не удалось – автомат ответил, что номер больше не действителен. Я позвонил в справочную – телефонистка пять минут искала ее имя, после чего сказала, что такого имени в ее книгах нет. «Такого имени» – это мне понравилось. Я поблагодарил и повесил трубку.
На следующий день я звонил бывшим одноклассникам и спрашивал, не знают ли они что-нибудь про нее. Никто ничего не знал, а большинство и вовсе не помнило о ее существовании. Последний из них сказал, что не желает со мной разговаривать, и повесил трубку. Даже не знаю, почему.
На третий день я еще раз сходил в школу и узнал, куда она поступила после выпуска. Захудалый женский вуз где-то на окраине, отделение английского языка. Я позвонил туда, представившись агентом по сбыту салатной приправы «Маккормик»: мол, девушка нужна мне для анкетного опроса, не могли бы вы сообщить ее адрес и телефон? Извините, конечно, но дело крайне важное. Поищем, – ответили мне, – перезвоните минут через пятнадцать. Я выпил банку пива и перезвонил. Мне сообщили, что в марте этого года она подала на отчисление. По болезни. А что за болезнь? – Она уже поправилась? – Салат может кушать? – Совсем ушла, не в академку? – на все эти вопросы ответов я не получил.
– Меня и старый адрес устроит, – сказал я. – Может, вы поищете?
Старый адрес нашли – пансион недалеко от вуза. Я позвонил туда. Ответил, судя по голосу, комендант. Съехала весной, куда – не знаю, – буркнул он и бросил трубку. Точно хотел сказать: «И знать не желаю».
Так порвалась последняя ниточка от нее ко мне.
Я вернулся домой, открыл банку пива и стал слушать «Девушек Калифорнии».
18
Зазвонил телефон.
Я полудремал в плетеном кресле с раскрытой книгой. Только что прошел короткий ливень – деревья в саду вымокли. После дождя задул сырой, пахнущий морем южный ветер. Задрожали листья растений в горшках на веранде, а следом задрожали шторы.
– Алло, – прозвучал женский голос. Будто кто-то ставил хрупкий стакан на кособокий стол. – Помнишь меня?
Я изобразил легкое раздумье.
– Как пластинки? Продаются?
– Да не очень… Кризис… Пластинки никто не слушает.
– Ага.
Она побарабанила ногтями по трубке.
– Пока нашла твой телефон, чуть с ума не сошла.
– Да?..
– В «Джейз-баре» спросила. А бармен спросил у твоего друга. Высокий такой и странный немножко. Мольера читал.
– Понятно.
Молчание.
– Все спрашивали, куда ты делся. Неделю не приходишь, так они уже думают: может, заболел?
– Даже не знал, что меня так любят…
– Ты на меня сердишься?
– Почему?
– Я тебе гадостей наговорила. Хотела извиниться.
– Насчет меня не беспокойся. Но если тебя это так волнует, то не покормить ли нам в парке голубей?
Она вздохнула, и я услышал, как щелкнула зажигалка. На заднем плане пел Боб Дилан – «Нэшвилльский горизонт». Наверное, звонит из магазина.
– Да дело вообще не в тебе. Просто я не должна была так говорить, – торопливо сказала она.
– А ты к себе строга.
– Ну, стараюсь, по крайней мере.
Она помолчала.
– Сегодня мы можем встретиться?
– Давай.
– «Джейз-бар», восемь вечера.
– Хорошо.
– Я просто… попала в переплет.
– Понимаю.
– Спасибо.
Она повесила трубку.
19
Мне двадцать один год. Говорить об этом можно долго.
Еще молодой, но раньше был моложе. Если не нравится, можно дождаться воскресного утра и прыгнуть с крыши «Эмпайр-Стейт-Билдинг».
В одном старом кино про Великую Депрессию я слышал такую шутку:
«Когда я прохожу под Эмпайр-Стейт-Билдинг, всегда открываю зонтик. Люди сверху так и сыпятся».
Мне двадцать один, и помирать я пока не собираюсь. Спать же мне доводилось с тремя девчонками.
Первая училась со мной в одном классе. Нам было по семнадцать лет, и мы решили, что любим друг друга. Ближе к вечеру забирались поглубже в лес; она сбрасывала коричневые туфли, белые носки, светло-зеленое платье и странные трусы, явно не по размеру. Потом, чуть поколебавшись, – часы. И мы обнимались на воскресном номере «Асахи Симбун».
Через какую-то пару месяцев после окончания школы мы вдруг расстались. Причину забыл – такая была причина, что и не вспомнишь. С тех пор не встречался с ней ни разу. Иногда вспоминаю, когда не спится, – и все.
Вторая девчонка хипповала. Шестнадцатилетняя, без гроша в кармане, без крыши над головой и к тому же плоскогрудая – глаза при этом у нее были умными и красивыми. Я встретил ее у станции метро «Синдзюку», когда там бурлила мощная демонстрация, парализовавшая все движение вокруг.
– Будешь тут торчать, полиция заберет, – сказал я ей. Она сидела на корточках между стойками перекрытого турникета и читала спортивную газету, выуженную из мусорного ящика.
– Пусть забирают, – сказала она. – Там кормят.
– Ну ты даешь!
– Привыкла.
Я закурил и угостил сигаретой ее. От слезоточивого газа щипало в глазах.
– Ты ела сегодня?
– Утром…
– Слушай, я тебя накормлю. Пошли к выходу.
– Чего это ты будешь меня кормить?
– Ну… – Я не знал, что ответить, но выволок ее из турникета и повел по перекрытой улице в сторону Мэдзиро.
Эта до крайности неразговорчивая девица жила в моей квартире с неделю. Каждый день просыпалась к обеду, что-то ела, курила, листала книжки, пялилась в телевизор, а иногда без видимой охоты занималась со мной сексом. Все, что у нее было, – лишь белая холщовая сумка, а в ней плотная ветровка, две майки, джинсы, три пары грязных трусов и коробка тампонов.
– Ты откуда? – спросил я ее как-то раз.
– Да ты не знаешь, – только и ответила она.
В один прекрасный день я вернулся из магазина с мешком продуктов, а ее и след простыл.
И ее белой сумки тоже. И еще кое-чего. На столе лежала горстка мелочи, пачка сигарет и моя свежевыстиранная футболка. А еще записка, нацарапанная на клочке бумаги. Из одного слова: «противный». Боюсь, про меня.
С третьей своей подружкой, студенткой французского отделения, я познакомился в университетской библиотеке. На весенних каникулах следующего года она повесилась в чахлой рощице у теннисного корта. Труп обнаружили лишь к началу следующего семестра, а до того он целых две недели болтался на ветру. Теперь, когда темнеет, к рощице никто не подходит.