Страница 7 из 18
– Ничего, я успею.
Вендорф вздохнул и принял расслабленную позу, всем видом показывал, что будет слушать только потому, что деваться ему некуда.
– В меблированных комнатах «Дворянское гнездо» обнаружено тело барышни, примерно двадцати двух – двадцати трех лет, – сказал Лебедев. – Повесилась на картинном крюке.
– Самоубийство? И что в этом такого? Этим созданиям только дай волю, они все перевешаются от несчастной любви. Что вы хотите: женщины и нервы ведут непримиримую борьбу друг с другом – кто кого раньше съест. На этом все?
– Нет, не все. В доме не обнаружено следов взлома или насильственного проникновения. На теле нет огнестрельных или ножевых ранений, а также следов борьбы.
– Откуда им взяться, если она сама на себя руки наложила?
– Ее повесили мертвой.
– Как? – скорее не понял, чем захотел узнать подробности Вендорф. Осталось-то всего одно деление на циферблате.
– Предварительно отравив.
– Мышьяк?
– Хлороформ, – сказал Лебедев.
С первыми мгновениями перерыва, улетевшими навсегда, Вендорф потерял изрядную часть дружелюбия.
– Разве хлороформом можно убить? – спросил он. – Это же что-то вроде эфира, применяется хирургами для наркоза. Легкий дурман, глубокий сон и пробуждение.
– Убить можно йодом. И хлороформом – проще некуда. Стоит превысить дозу. Кроме врачей, об этом мало кто знает. В теле же, которое осмотрел и взял пробы, доза превышена многократно. Бедняжка нашпигована хлороформом, как гусь яблоками.
Случайный намек окончательно вывел полковника из равновесия.
– Позвольте, – резко сказал он. – С чего вам далось это тело? В чьем ведении расследование?
– Первый Литейный, но…
– Вот пусть Буб… то есть Ощевский-Круглик и разбирается. Ваш совет он, безусловно, выслушает и примет с благодарностью. Но я-то тут при чем?
– Пристав не горит желанием заниматься этим делом.
– Отчего же?
– Упрямо считает самоубийством.
Вендорф заинтересовался:
– Вот видите! А вы спешите. Может, старик прав. Может, ваш анализ ошибочен? Может, так и есть? Чего проще: барышня наглоталась хлороформа и в петлю полезла. Всякое бывает.
– Это совершенно невозможно… – сказал Лебедев и безжалостно вывалил кучу неприятных фактов: и крюк висит высоко, и при наркозе она шагу бы не ступила, и, главное, нет никаких следов удушения. – Бедняжку красиво повесили вместо картины, – закончил он.
– И что желаете от меня?
– Необходимо, чтобы расследованием занялся самый толковый чиновник полиции. Сам таких не знаю. Но на ваше усмотрение. Это крайне необходимо. Со своей стороны окажу ему всяческое содействие.
– Прямо не узнаю вас, голубчик, – сказал Вендорф. – С чего такая инициатива?
– Преступление задумано умно, а совершено отменно. Такого чистого исполнения давненько не встречал. Скажу больше: если бы случайно не приехал и не увидел сам, пристав списал бы на самоубийство. И концы в воду. Подобное мастерство меня сильно тревожит.
– Чем же?
– Убийца поддастся соблазну провернуть такой фокус еще разок. Буду рад ошибиться, но следует ожидать новых жертв.
– Как ее фамилия? – спросил полковник. – Кто родители? Из какой семьи?
Лебедев вздохнул, но ответил честно:
– Пристав наверняка знает…
– Ну вот видите: даже фамилией ее не поинтересовались.
– Мне не до того было.
– Говорите, в «Дворянском гнезде» проживает одинокая молодая барышня? Так-так… Значит, вот что скажу вам, дорогой Аполлон Григорьевич: выкиньте из головы эту историю и позвольте Буб… то есть приставу делать свое дело. Невелика птица.
– Что значит невелика? – возмутился Лебедев. – Убита молодая женщина. И ее смерть пытались выдать за самоубийство. Разве мало?
– Голубчик, при всем вашем таланте в некоторых вещах вы исключительно наивны. Неужели не поняли, кто она?
– Курсистка какая-нибудь, актриса…
– Скорее всего, дорогая проститутка, в лучшем случае содержанка. Родителей нет, семьи нет. Талантов нет. Желания трудиться честно – нет. Но есть смазливое личико. Вот и промышляет своим телом. Вы правы, новые жертвы будут. Рано или поздно все они этим и кончают. Нечего тут расследовать.
– Не согласен. Вот если бы Ванзаров…
– Нет больше никакого Ванзарова. Нет и никогда не будет. Забудьте!
От милого любителя обедов не осталось и огрызка. Оскар Игнатьевич явил другое лицо, тайное и до крайности жесткое. Если не сказать безжалостное.
– Считайте это дружеским советом, господин коллежский советник, – добавил он и тут же переменился: – А все-таки не желаете ли отобедать? Сегодня супчик обещают отличнейший. Нечего дуться, соглашайтесь…
– Благодарю, я сыт довольно, – сказал Лебедев, подхватив чемоданчик, и ушел от греха подальше. В этот миг, дай ему волю, он, пожалуй, в самом деле растворил бы Вендорфа в Мойке. Но если так реагировать на каждую глупость начальства, то в России начальства не останется. В нашей империи надо выдержку иметь.
Подобные рассуждения или сырой воздух Большой Морской улицы пригасили кипение страстей. Выскочив из казенного здания, Лебедев огляделся, словно ища поддержки. Вокруг текла обычная жизнь. Прохожие перепрыгивали лужи. Пролетки обдавали их фонтанами из-под колес. В знаменитом цветочном магазине обновляли витрину. Городовой топтался на углу, грозя кому-то кулаком. Жизнь шла своим чередом. И не было ей дела до какой-то барышни на картинном крюке.
Но кто-то же должен восстановить справедливость. Хоть какой-нибудь завалящий рыцарь без страха и упрека. Аполлон Григорьевич пришел к печальному выводу: на примете имелся только один кандидат в рыцари. Да и то, честно говоря, не кандидат, а так, одно название.
Но выбора не осталось.
Николя мечтал стать сыщиком с первых страниц. Мятые книжицы по пять копеек в ярких обложках, что валялись на уличных прилавках грудами, стали его учебниками жизни. Учителя были что надо: Ник Картер, Рокамболь, сам Лекок, не говоря о мистере Холмсе. Уроки их были столь интересны, что Николя рисковал остаться в гимназии на второй год. Алгебра с географией казались скучнейшей пыткой по сравнению с охотой на злодеев. Он так спешил влиться в ряды великих сыщиков, что подал прошение в столичную полицию. Юношу, к удивлению, приняли. И, несмотря на слезы матушки, присвоили самый низший чин – коллежского регистратора.
Придя во 2‑й Литейный участок, Гривцов рассчитывал, что с его-то опытом ему сразу поручат важнейшие преступления. Но оказалось, что ничего важнее пьяной драки или кражи кошелька у купчихи не имеется. Зато молодого начали гонять в хвост и в гриву, кому как нравилось. Коле поручали бегать в лавку за чернилами, за табаком и сахаром, относить почту, приносить почту, менять мелочь, ну и прочие выдумки чиновных коллег. Гениального сыщика держали мальчиком на побегушках. И никаких перспектив.
А еще Коле крепко не повезло. Его зачислили в друзья личности, которая вызвала у всего участка лютую ненависть, а у пристава Бранденбурга при одном упоминании фамилии Ванзаров начиналась икота. Стоило высокому покровительству закончиться, как мальчику припомнили все. Жизнь Коли превратилась в сущую каторгу. Нет, на каторге веселее. Там срок отсидишь и выйдешь вольным человеком. А тут… В общем, Гривцов серьезно подумывал об отставке и тихой жизни обывателя. Тем более на матушку свалились внезапное наследство и домик в Нижнем.
Мысль эта как раз сейчас разгуливала в юной голове, потому что ничего другого там не было. Сидя перед стопкой дел, которые ему поручили переписать начисто и подшить, Коля отупел настолько, что меланхолично жевал угол лацкана. Еще немного, и сюртук был бы съеден до пуговиц. Но тут из дальнего конца приемной части крикнули, чтобы Гривцов явился к приставу. Немедленно. Коля покорно выбрался из-за стола и отправился на второй этаж.
Полковник глядел так, словно перед ним не живой чиновник, а пустое место. Но вместо придирок и замечаний насчет умственных способностей сообщил, что получена депеша из Департамента полиции. Коллежского регистратора предписано направить для исполнения особых поручений. Что он делает с превеликой охотой. Редкое счастье сбыть с рук захудалый товар.