Страница 11 из 19
Эльфийки испуганно шарахнулись в стороны и прижались к стенам хижины, но мелко захихикали, а одна, явно самая смелая, сказала тонким серебряным голоском, словно со мной заговорил молоденький зайчик:
– Вы уже вошли, конт Астральмэль. Не хотите взглянуть на своего ребенка?
– Для того и мчался, – ответил я твердо.
Они все продолжали тоненько и пугливо хихикать, не знаю, что во мне или в ситуации смешного, это же так естественно – постараться вот так за друга.
Я сделал еще шаг к Гелионтэль, она лежит на спине, прикрытая одеялом из душистых листьев, я ее сразу и не заметил, а этот ворочающийся сверток расположился у нее на животе.
– Астральмэль, – проговорила она со смущенно-радостной улыбкой. – Ты все-таки пришел…
– Как я мог не прийти? – спросил я. – Немедленно, сразу все бросил и примчался. Как птичка, что несется над гладью волн в родное гнездышко. Это я – птичка!
Она слабо повела по сторонам тонкой бледной рукой.
– Не пугайся, что нас так много, мне помогают мои сестры… У них наконец-то появилась племянница.
– Здравствуйте, леди, – сказал я учтиво. – Я безумно счастлив, что у меня такая прекрасная родня! Как ты себя чувствуешь? – я присел рядом с Гелионтэль.
– Уже лучше, – сообщила она. – Смотри, какая крупная!.. И ест так, что скоро от меня одна пустая шкурка…
– Здоровая девочка, – согласился я. – А какие у нее ушки?
– Мои, – сообщила она с гордостью и тут же добавила: – А вот глазки, как буравчики, так и смотрят, так и смотрят…
– Хорошие глазки, – возразил я. – Но главное, ты поскорее поднимайся, не залеживайся. Я знаю, для эльфов родить – подвиг, но тебе предстоит еще не один такой подвиг!
Она мягко улыбалась и смотрела на меня с великой благодарностью. У эльфов, как уже знаю от Изаэль, рождается больше мальчиков, втрое больше, но почти половина умирают в детстве, а из остальных многие погибают в лесу, кто на охоте, а кто и от укуса простого комара или уколовшись о колючку. Эльфы, как я понял, пошли еще дальше в специализации полов, чем люди. У нас тоже мальчиков рождается больше, но умирают не так быстро, только к пятнадцати годам количество мальчиков и девочек сравнивается, а к семнадцати на «девять девчонок – десять ребят», а дальше разрыв тоже увеличивается не так стремительно, как у эльфов.
У них различие в полах вообще жесть: природа наделила женщин мощной иммунной системой, эльфийка выживет даже после укуса ста змей, а эльф умрет сразу от первого же. Потому, хотя главенство в роду и гордое имя передается по мужской линии, матери все-таки больше радуются рождению девочки.
Дети растут очень медленно, сто лет проходит, пока ребенок доползет до подростка, а потом, как мне кажется, так и остаются вечными тинейджерами: проходят тысячелетия, в памяти почти ничего не остается, они все такие же беспечные, веселые и легкие, без надлежащей серьезности.
Сестры, тихо чирикая и прижимаясь к стенам, по одной выскользнули, как рыбки.
Зеленый полог за ними опустился, я сел посвободнее, я же дома, указал кивком на младенца:
– Не разбалуешь?..
– Ну что ты…
– А чего с рук не спускаешь?
– Так она же маленькая…
Я спросил строго:
– Где колыбелька?
Гелионтэль сказала виновато:
– Она не хочет туда…
– Еще бы, – сказал я саркастически, – конечно! И будет настаивать на своем. Но ты должна перенастоять.
– Почему?
– Иначе, – пояснил я, чувствуя себя великим педагогом, – вырастет капризной дурой, а это урон моей почти незапятнанной репутации. Попробуй докажи, что гены ни при чем? У вас же во всем люди виноваты, как у нас… гм, ладно, давай я сам ее переложу.
Она сказала испуганно:
– Нет-нет, ты обязательно уронишь! Она такая вертлявая… Я сама. Сейчас-сейчас…
Я строго, как Бенджамин Спок, наблюдал за процессом перекладывания, потом по методу Макаренко удерживал Гелионтэль на ложе, когда крохотный террорист буянил и выдвигал непомерные требования. Наконец оно убедилось, что правительство на уступки не идет, затихло и начало исследовать место, куда его поместили.
– Вот видишь, – сказал я хвастливо. – Я прям как не знаю хто, все знаю и умею, прям удивляюсь такому чуду без перьев, красивому и умному, ну прям Изаэль… тьфу, навязло в зубах. Есть хочешь?
– Нет, – прошептала она, – мне так хорошо…
– А мне еще лучше, – сказал я нежно и прижал ее к груди. – Ну, за Астральмэля?
Бобик несколько раз врывался в жилище, весь захэканный и с высунутым языком набок, быстро проверял, не исчез ли я, и снова стремительно исчезал навстречу требовательным вопликам детворы.
– Видишь, – сказал я неодобрительно, – как влияние улицы перебивает благотворную, хоть и более нудную, как им всем кажется, заботу родителей. А уж о воспитании и говорить неча!
Она пробормотала счастливо:
– Но у нас все так…
– Среда формирует сознание?
– Да…
Я сказал озадаченно:
– Вот уж не думал, что и у эльфов дворовое воспитание… Хорошо, хоть подворотен у вас нет. Хотя свято место пусто не бывает, у нас вся страна из оттуда, а если послушать правительство, так и ваще… Это что, уже рассвет? Что за дурная страна!
– Да, мой дорогой конт.
Я пробормотал:
– Да, я еще тот конт. Всем контам конт, такое законтачил…
Она всмотрелась в мое лицо.
– Ты чем-то озабочен?
Я пробормотал:
– Да у нас, людёв, вечные заморочки. Это у вас незамутненное счастье… Из Варт Генца, это такое очень дальнее королевство, слишком уж отчаянные призывы… от Меганвэйла, сэра Клифона и даже Фридриха Геббеля, которых я весьма уважаю тоже… курьеры, курьеры, десять тысяч курьеров!
– И тебе надо мчаться на этот призыв?
Я пробормотал:
– У нас, героев, вся жизнь такая. Так что встаю, надеваю штаны и… в путь труба зовет!
Она смотрела большими серыми глазами, как я проделываю все это, свойственное герою, а когда еще и сумел сапоги натянуть самостоятельно, сказала тепло:
– Пусть весь мир будет к тебе добр, как стал теперь Лес…
– Ага, – откликнулся я саркастически, – он станет! Только и смотрит, как бы лягнуть или укусить.
– Лес?
– Весь мир, а лес тоже хорош. Коряги под ногами, деревья зачем-то растут…
Я крепко поцеловал ее и вышел в сверкающий на солнце яркий мир, где нет темных или мрачных красок, а все искристое, легкое, радостное, ликующее, будто посыпано пудрой с крыльев молодых бабочек.
Перед Зайчиком колышется, словно лоза на ветру, тонкая фигурка Изаэль, та хитрюга что-то сует моему арбогастру в пасть, а этот предатель жрет из рук эльфийки с таким аппетитом, словно это я сам даю подковы и гвозди.
Бобик извертелся возле них, то вклинивается между и распихивает, то смотрит в ее лицо с таким видом, словно тоже ждет чего-то вкусного. Более того, по морде вижу, что уже пожрал, но упорно намекает на добавку.
Я окликнул сердито:
– А ну брысь, шмакодявка!.. Чего мне зверей травишь?
Она обернулась, на меня в высокомерном удивлении взглянули ее огромные прекрасные глаза с длиннющими ресницами, что сразу бросили густую тень на бледные щеки, но лишь оттенили удивительную синеву гляделок.
– Напротив, – возразил она, – они у тебя умирали с голоду! Я их немножко подкормила.
– Это они тебе такое сказали? – спросил я с сарказмом. – Этот вон жрун уже пузо не может оторвать от земли, а всегда добавки просит! А благородный конь, глядя на него, тоже превращается в… гм… простолюдина.
Зайчик посмотрел на меня с немым укором в ясных коричневых глазах, фыркнул и отвернулся.
Изаэль отряхнула ладони и растянула спелый рот в чудной очаровательнейшей улыбке.
– Что, – прочирикало оно, – поедем дальше?
Я посмотрел на создание Леса, как дитя на скелет.
– Я-то поеду, а ты иди к маме, пусть она тебе носик вытрет.
– Да мне и ты можешь вытереть, – разрешила она великодушно. – Вытирал же?
– Ты все равно царапалась, – напомнил я.