Страница 3 из 3
«Торговый центр» закрыт на обеденный перерыв. У замкнутых дверей продуктового магазина черно-серые старушки покорно ждут открытия. От запертого винного отдела змеится мрачноватая очередь еще трезвых мужчин.
С тыльной стороны «центра» - завал из разбитых бочек, смятых картонных коробок, горы ломаных тарных ящиков.
Тут еще одна очередь - у пункта приема стеклотары. Сумки, сетки, чемоданы, рюкзаки с бутылками. В отличие от очередей у магазина, эта очередь являет собой говорливое, неунывающее братство.
В грязном отгороженном тупичке замагазинного лабиринта, на ящиках из-под марокканских апельсинов сидят Настя и Мишка.
Мишке - двадцать один год. Он в кроссовках, вельветовых порточках и в теплой «вареной» курточке с белым воротничком из искусственного меха.
Настя покуривает, Мишка захлебывается новостями:
- …такие возможности, малыш, полный атас! Люди… Солидняк, с «волгарями». Главный - на «мерседесе»! «Старик, - это мне главный говорит. - Старик, сейчас само время раскрыло тебе свои объятия! Копеечка только ленивому в рот не течет! Хочешь, - говорит, - становись на штамп, прессуй кнопки. На пластмассе гарантирую полштуки, на металле - до восьмисот! Через год у тебя квартира, через полтора - тачка. Не хочешь уродоваться на станке - ты же десантник, - давай в охрану. Штука обеспечена».
- Что? - не поняла Настя.
- Тысяча за охрану кооператива.
- Сторожем, что ли?
- Малыш! - Мишка даже за голову схватился. - Ну, ты даешь! «Сторожем»! Теперь все, как у людей: есть рэкет - шобла, которая шерстит кооператоров. С каждого дела - две-три тысячи в месяц. А этих дел сейчас по Москве - хоть задницей ешь.
- Как это? - удивилась Настя.
- А очень просто. Ты имеешь свое дело. Кооперативное. Я прихожу к тебе и говорю: «Анастасия Александровна, хотите спокойно жить и работать?» Ты говоришь: «Хочу». Так вот, говорю, извольте ежемесячно отстегивать нам столько-то и столько-то… Поняла? И так с каждого.
- А я не могу тебе сказать: «Вали-ка ты, Миша»?
- Вполне. Утром приезжаешь - оборудование разгромлено, помещение сожжено. Я прихожу снова. Спрашиваю: «Ну как, Анастасия Александровна?» И ты отстегиваешь, что с тебя просят, или тебя подвешивают где-нибудь в лесочке за ноги и раскаленным утюжком по животику. И вот от них этот кооператив надо защищать.
- А если в милицию?
- А там что, не люди? Я тебя умоляю!.. Все хотят вкусно кушать. Слушай, ты можешь не курить? Ну что это такое? Сколько раз…
- Не ханжи. Дальше.
- Я к Сереге. С которым демобилизовывался… А Серега говорит: «На хрена нам эти кооперативы? Что мы, даром два года в ВДВ отмантулили? Лучше сразу в рэкет. Главное - в приличную шоблу встрять. Мы - ребята тренированные, а там, если с головой…»
- Но ты же хотел на юрфак?!
- Пока эту халяву не прикрыли, надо материальную базу создать. А уже потом…
- Дурак ты, Мишаня, - лениво говорит Настя, сплевывает и выщелкивает окурок. - То ты в кооператив, то в охрану, то в бандиты. Ну просто прямой путь на юридический факультет!
- Я свою дорогу в жизни ищу, малолетка ты хренова! Это ты можешь понять?! - взбеленился Мишка. - Я к тебе, как к самому близкому… А ты?! Если бы тогда меня от Афгана не отмазали, я бы сейчас полные руки «сертов» имел! За два года, знаешь, сколько я бы этих чеков Внешторгбанка привез?! Вот тогда бы я сразу в университет! Участник войны, капусты навалом…
- А если бы тебя оттуда в таком симпатичном цинковом гробике привезли?
- Ладно тебе. Не всех убили. Кто-то и своими ногами пришел.
Из служебных дверей магазина выглядывает старшая продавщица Клава:
- Настя, кончай перекур, открываемся!
- Иду, тетя Клава! - кричит Настя и говорит Мишке: - Мишка ты Мишка, неохота мне сегодня тебе настроение портить. Чеши. Зайдешь за мной вечером. Мне еще товар принимать.
И Настя направляется к дверям служебного входа.
Бабушка лежит в пустой квартире, немигая смотрит в потолок. И возникает в глазах ее бесшумное и бесцветное видение…
(i)…На стеклах, крест-накрест, наивные бумажные полоски сорок второго года. Голая Бабушка, чуть прикрытая одеялом, курит в смятой постели. Из уборной возвращается Друг - в кальсонах, носках, в накинутом на плечи кителе с тремя «шпалами». Деловито натягивает галифе.(/i)
(i)Скрипнула дверь. Друг, в полуодетых штанах, подхватил портупею, белые комсоставские бурки, метнулся за портьеру.(/i)
(i)На пороге спальни стоит заплаканная двухлетняя Нина в ночной рубашке. Бабушка рассмеялась, вскочила, подхватила дочь, бухнулась с нею в постель - так, чтобы Нина оказалась спиной к Другу.(/i)
(i)Друг выходит из-за портьеры в полной своей эмгэбэшной форме и тихо исчезает… А Бабушка счастливо целует Нине маленькие озябшие ножки, отогревает ее своим веселым материнским дыханием.(/i)
В конце первой половины дня Нина Елизаровна с двумя продуктовыми сумками и уже в обычных уличных туфлях без каблуков быстрым шагом подходит к своему дому. И сразу же видит стоящего у парадного подъезда Евгения Анатольевича с тремя гвоздичками в руках.
- Господи, Евгений Анатольевич, как вы меня напугали! - набрасывается на него Нина Елизаровна. - Куда это вы подевались, черт вас побери?! Я уж думала, что вам плохо стало…
Евгений Анатольевич робко улыбается и молчит.
- И вообще, как вы узнали, где я живу?
Евгений Анатольевич смущенно пожимает плечами.
- Вы что, сыщик, что ли?
- Нет. Инженер.
- С вами все в порядке?
- А что со мной может случиться?
- А черт вас знает! Две недели ходить в один и тот же музей - любой может сбрендить.
- Я не в музей хожу.
- А куда же?
- К вам.
Нина Елизаровна смотрится в отражающее стекло входной двери подъезда, поправляет волосы и с удовольствием говорит:
- Да ну вас к лешему, Евгений Анатольевич! Я старая баба…
- Я люблю вас, Нина Елизаровна…
- Эй! Эй!.. Вы с ума сошли! - искренне пугается Нина Елизаровна. - У меня мать парализованная, у меня две взрослые дочери от очень разных мужей! Я себе уже давным-давно не принадлежу…
- Но я люблю вас, - тихо повторяет Евгений Анатольевич.
- Вы - псих! Сейчас же прекратите ходить в наш музей! Я смотрю, на вас историко-революционная экспозиция действует разрушительно. Совсем мужик чокнулся! Ну надо же! Террорист какой-то!
Нина Елизаровна видит, как дрожат гвоздики в руках у Евгения Анатольевича, и добавляет:
- Что вы трясетесь, как огородное пугало на ветру? Давайте сейчас же сюда цветы! Если это, конечно, мне, а не какой-нибудь молоденькой профурсетке…
Евгений Анатольевич счастливо протягивает ей цветы.
- И… черт с вами! Приходите ко мне завтра часам к десяти утра. Я завтра работаю во второй половине дня. Хоть накормлю вас нормально. Небось лопаете бог знает где и что попало! Квартира тринадцать…
- Я знаю.
Нина Елизаровна оглядывает Евгения Анатольевича с головы до ног:
- Нет, вы определенно чудовищно подозрительный тип!
Бом-м-м!.. Удар колокола совпадает со звуком открывающейся двери, и в квартиру влетает запыхавшаяся Нина Елизаровна.
- Не волнуйся, мамочка! Сейчас, сейчас! Уже бегу! Сейчас перестелю, обедом тебя накормлю…
Чуть дрогнул правый уголок безжизненного старушечьего рта. Прищурился слегка немигающий правый глаз. Это что, улыбка?.. Над головой у Бабушки покачивается веревка от языка колокола.
Андрей Павлович сидит у окна, лицом к подчиненным ему сотрудникам. На самом большом от него удалении - стол Лиды. Около Лиды стоит ее бывшая сокурсница и лучшая подруга Марина - модная, уверенная, эффектная.
Они разглядывают лежащий на коленях у Лиды «фирменный» пакет с шоколадной девицей в микротрусиках и тоненьком лифчике. А за девицей - зеленые пальмы, желтое солнце, синий океан.
- Гонконг. Дешевка, - презрительно говорит Марина.
- «Дешевка»… Пятьдесят рэ, - грустно шепчет Лида.
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.