Страница 12 из 22
Она заколебалась, но я смотрел строго, она сказала тихо:
– Есть, двоюродная тетя… Такая противная.
Я кивнул Сигизмунду:
– Отпусти ребенка. Плащом придется пожертвовать, но ты, надеюсь, не очень жадный?
– Сэр Ричард, – воскликнул он возмущенно. – Как вы можете?
– Не дашь? – спросил я. – Да, плащ больно красивый…
По лицу Сигизмунда видно, что плаща и в самом деле жаль, роскошный плащ, великолепный, чьи-то девичьи ручки вышивали, кто-то мечтал, что будет укрываться и вспоминать ее ясные очи, румяные щечки и милые ямочки.
Девушка осталась посреди улицы, на шее кольцо с цепью, так и пошла, бедная, может, к кузнецу надо бы, но ладно, хватит и того, что плащом обогатилась. Я подмигнул ободряюще, схватил коня Сигизмунда за повод и пустил своего галопом. Дома замелькали по обе стороны, кто-то испуганно вскрикнул, а через несколько минут кони оказались перед распахнутыми воротами постоялого двора.
Сигизмунд пропустил меня первым, я передал поводья слугам, что заверили насчет отборного овса и ключевой воды, я смолчал, что мой конь и камни жрет, а то в самом деле нанесут камней, всем на такое чудо посмотреть захочется, отряхнул на крыльце пыль и толкнул дверь.
Запахи не сшибли с ног, как бывало раньше, здесь даже не запахи, а скорее ароматы, пахло жареным мясом, но хорошо прожаренным, по запаху чувствовалась его нежность, мягкость, в воздухе плыло слабое ощущение изысканных специй. А если и не изысканных, я их все равно не отличу от неизысканных, то хотя бы не грубых.
Я сел за свободный стол, быстро оглядел помещение. Чистое, просторное, большие окна, столы тоже чистые, ни одной собаки под столами. Правда, я ничего против собак не имею, уже сам привык бросать им под стол кости. Даже посетители тоже сравнительно чистые, хотя народ с виду достаточно простой.
Подошел человек в белом фартуке, похожий разом на официанта и на хозяина.
– Обедать?.. Или только пить?
– И пиво тоже, – ответил я. – В смысле, кроме всего, что полагается двум усталым рыцарям с дальней дороги… Сэр Сигизмунд, идите сюда!.. Нам понадобится еще и просторная комната. Кровати, пожалуйста, раздельные.
Он посмотрел на Сигизмунда, тот опустился с другой стороны стола, взгляд оценивающе скользнул по шлему с красным крестом на коленях молодого рыцаря.
– Комнату?.. Да еще просторную?
Я бросил на стол две серебряные монеты.
– Если не поторопишься с едой, начнем грызть стол.
Он взял монеты спокойно, с достоинством, все-таки хозяин, не слуга, осмотрел, на губах появилась скупая улыбка.
– Все будет. У нас хорошо готовят.
– Верю, – ответил я. – Пахнет здорово.
Он ушел, я посматривал на людей, Сигизмунд сидел угрюмый, бросал по сторонам недоверчивые взгляды.
– Нехорошее место, – сообщил он хмуро.
– В чем?
– Нехорошее, – повторил он убежденно. – Нигде не вижу святого распятия! Как можно?
– Возможно, – предположил я, – чтобы не портить аппетит? Все-таки вид распятого на кресте человека, истекающего кровью, как зарезанный баран, напоминает кухню, а за столом о кухне не то что говорить, даже вспоминать неприлично. Не спеши, в комнате увидишь даже свечи и просвирки.
– Пока не увижу Библию, – сказал он так же угрюмо, – я не поверю, что здесь живут достойные люди.
– Сэр Сигизмунд, – ответил я, – нам придется не только идти бок о бок с не самыми достойными людьми на свете, но и делить хлеб. Не гордыня ли в тебе глаголит?
Он испуганно перекрестился, губы задвигались, шепча молитву. Когда принесли две глубокие миски с горячим супом, он все еще молился. Просил избавить от искушения, от соблазнов, укрепить дух и волю. Я торопливо хлебал, с каждым глотком вливалась сила, усталое тело оживало. Потом хорошо приготовленный кусок мяса, есть приправы, да не вонючий чеснок, а благородный перец… Хотя, возможно, чеснок убрали потому, что отпугивает всякую нечисть, а это бесхозяйственно, у нечисти злата больше, чем у невинных душ, которым уготовано место в раю. Правда, я чуточку ближе к чисти, чем к нечисти, но тоже мне очень не хотелось бы, чтобы на меня дышала чесноком вот та красотка, что веселится в компании мужчин в дорожных плащах. Или слышать запах чеснока вон от той женщины, пусть уж лучше будет нечистью…
Она сидела за небольшим столом у окна, свет падал на ее чистое милое лицо. Взгляд больших темных глаз устремлен на нечто там, на улице, явно такое же спокойное, мирное, теплое и ласковое, как она сама. Я подумал, что ее трудно вообразить в соседстве с чем-то не теплым и не ласковым. Водопад черных волос ложится на плечи и спину, волосы блестящие, ровные, вся женщина налита спокойным здоровьем. Такая чеховская душечка, пышненькая даже, в полупрозрачной сорочке лилового цвета, с крупной налитой грудью, что вызвала ассоциации с тонкой пленкой, заполненной горячим густым молоком, розовые девичьи ареолы сосков, вовсе не осиная талия, да на фиг она нужна, так здорово хвататься за сочный живот и кусать за нежненькие валики на боках.
Руки чуть скрещены, свисают свободно, давая возможность полюбоваться их нежностью, чистой кожей, которой не коснулось солнце, я сразу представил эти руки на своей шее, а потом не только на шее, но не застеснялся, посмотрел на нее глазами пользующегося собственника, и она, перехватив мой взгляд, ответила спокойным понимающим мои нужды взглядом и легкой материнской улыбкой.
Сигизмунд тоже посмотрел в ее сторону, вздрогнул, прошептал:
– Ведьма…
– Точно? – спросил я с интересом.
– Вы что, – спросил он возбужденно, – прямо здесь ее рубить будете?
– Нет, – ответил я, – что ты, Сиг… Зачем народ отвлекать от хорошего обеда? Да и клиентуру распугаем хозяину, а у него дело поставлено хорошо, вон как жрешь, словно язычник. Попробую увести куда-нибудь.
Он спросил испуганно:
– Я в самом деле… жру?
– Как язычник? Мне показалось, что ты получаешь удовольствие от еды, а это грешно. Благочестивый человек должен получать радости только светлые, чистые, незамутненные, а какие высшие радости от жратвы, что переварится и поступит в кишечник?
Он с отвращением отодвинул недоеденное мясо, насупился, лоб напрягся, пытаясь наморщиться.
– Пойду посмотрю на коней, – сказал он и поднялся. – Что-то здесь уж очень хорошо все.
Я доел мясо, посматривал на женщину, пытаясь понять, в самом ли деле увести ее куда-нибудь, кто она, возможно, у нее у самой есть место поблизости или даже на этом постоялом дворе, попробовал вино, терпкое, хмельное.
Громко хлопнула дверь, это Сигизмунд вышел, выразив ударом двери по косяку неодобрение высокой культурой обслуживания. Я проследил за ним взглядом, а когда повернул голову обратно, на его месте за столом сидел человек. Я узнал его сразу, а он смотрел на меня через стол с вежливым любопытством, чуть наклонив набок голову. Смуглое лицо, черные волосы, непривычно коротко подрезанные, а когда улыбнулся, два ряда белых и безукоризненных зубов сверкнули, как жемчужины. В этом мире, где белые здоровые зубы редкость, он выглядел преуспевающим бизнесменом, что заботится об улыбке, как доказательстве своего прибыльного бизнеса. Красивые зубы и ровный загар молча говорят, что с этим господином можно иметь дело…
И фигура свежая, подтянутая, без животика, такое же свежее, чисто выбритое лицо без всяких дурацких усов или бороды, скромная и со вкусом подобранная теплая рубашка, вообще одет скромно, но с достоинством, я бы такого не слишком выделил взглядом из толпы на Тверской, в то время как я в этом железе как сбежавшая с карнавала обезьяна.
Глаза только странные, меня взяла оторопь, когда я увидел эти расширенные зрачки… нет, не расширенные, напротив – как булавочные острия, однако в них сгустки мрака, тьмы, чернота, даже не космическая, там все упорядочено, а как бы докосмичность, досозданность, холодок ужаса забрался в мои внутренности.
За соседними столами все так же пили и ели, смачно шлепали по толстому заду единственную служанку, но поднос с пивом в ее руках не вздрагивал, могучий зад похож на тот айсберг, что перетопит все «Титаники», а женщина у окна светло и чисто смотрит во двор.