В огне

Самое главное здание в селе – это не сельская ратуша, орган местного самоуправления, наподобие земств в России, а костел. Костел для поляков – больше чем костел, только через костел, через единую молитву по субботам можно ощутить себя поляком, почувствовать принадлежность к польскому народу. В Польше в костел ходят не меньше шестидесяти процентов населения – все католики. Пойти в костел – значит не только вознести молитву Господу, который для всех един, но и вознестись самому над тупым русским быдлом, исповедующим византийское лукавое православие. Только собака не ходит в костел по субботам.

При этом предельно практичные поляки использовали костел не только для молитв. В каждом костеле был большой подвал, раньше, когда еще бывал голод, туда ссыпали часть урожая, это был как бы неприкосновенный запас для всего села, для всей общины. Сейчас случаев голода не было, а большие подвалы прекрасно подходили для хранения оружия и канистр со спиртом. Если казаки обыскивали костел, можно было по этому поводу поднять скандал до небес.

Бандиты пришли в село из леса. До этого они пытались выехать по дороге, вывозя на колонне большегрузных машин «нажитое», – но над дорогой появились русские штурмовики. Оставшиеся в живых «работники ножа и топора, романтики большой дороги», спасаясь от огня автоматических пушек, кинулись в лес, бросив машины. Добежали не все, и потому они были злы.

Все произошло ночью – они рассчитывали, что русские по темноте не летают, но ночь их не спасла.

Проплутав по лесам почти до полудня, они вышли аккурат к селу – грязные, испуганные, озлобленные, вооруженные. Раньше бы поопасались – здесь у каждого ствол под подушкой, но теперь законов никаких не было. Да и знали они, что все мужчины ушли защищать неподлеглость Польши, мало кто остался по домам. Опасаться было нечего и некого.

Немногочисленные жители, увидев идущих из леса боевиков, вышли на улицу – мужчин почти не было, бабы, старики и дети. На руках у бандитов были повязки польского, бело-красного цвета, но это сейчас ничего не значило.

Престарелый ксендз в черном одеянии, с крестом в руках шагнул вперед, навстречу бандитам:

– Во имя Господа нашего…

Договорить священник не успел – один из бандитов ударил его ногой в грудь, и ксендз упал. Остальные селяне заволновались, но стволы автоматов и пулеметов были нацелены на них с расстояния в десяток шагов.

Дальнейшие действия банды были хорошо отработаны, в зачистках они уже успели поучаствовать. Немногочисленных мужчин и подростков отделили от толпы, загнали в крепкий, тоже каменный сарай и заперли. Расстреливать не стали, поляки все же. Узнали, нет ли русских и жидов – одного человека, который показался похожим на жида, старика, расстреляли на месте. Потом пошли в село, присматриваясь к бабам.

Кто это был? В основном банда состояла из дезертиров насильняка. Одним из последних королевских эдиктов Борис Первый объявил насильственную мобилизацию на защиту неподлеглости Польши в западных регионах страны, так называемый насильняк. На запад Висленского края подвезли немало оружия из Австро-Венгрии, да и контрабандного здесь хватало. Получая оружие, местные, а здесь никогда не чтили закона – использовали его для разборок с конкурентами и своими же, для сведения счетов. Убивали русских, сербов и жидов – тех, кого могли найти, тех, кто не успел уйти к казакам или убежать. Потом, когда русские (считалось, что это сделали русские) похитили Бориса Первого прямо из Ченстохова, оборона запада Польши стала постепенно разваливаться, русские пошли в наступление не сразу, а только увидев, что она разложилась в достаточной степени. Составленные из насильняка подразделения, а они формировались по территориальному признаку, мгновенно превращались в банды. Не все, конечно, – кто-то закапывал оружие и расходился по домам ждать русских. Придут русские, проведут проверку паспортного режима – для тех, кто разошелся по домам и не оказывал сопротивления, наверняка выйдет амнистия. Как немного уляжется, так и опять можно будет жить в нормальном государстве, гнать через границу спирт и бадяжить из него паленую водку. В конце концов – этот рокош был какой-то дурацкий, несерьезный, одни убытки от него получились.

Скорее бы порядок…

Бандиты заняли костел, наверх поставили снайпера и пулеметчика, выставили несколько постов, чтобы люди не разбегались из села. В подвале костела нашли, естественно, спирт, первого, кто хлебнул адского зелья, командир пристрелил. Это оказало отрезвляющее воздействие на остальных – иначе могли бы перепиться.

В костеле же устроили туалет. Решили дождаться ночи и сдергивать. Группа пошла мобилизовывать носильщиков, зарезать несколько свиней на жратву и заодно присмотреть красивых баб. Война всегда предполагает насилие – и над женщинами в том числе. Оно будет до тех пор, пока есть война.

Среди тех, у кого хватило ума не выйти к «освободителям» – а некоторые восприняли их именно так, была и девятнадцатилетняя Маритка. Отец был в тюрьме – попал туда за спирт, брат пошел служить в армию, чтобы получить там необходимые навыки и, вернувшись, тоже заняться контрабандой спирта. В доме были только она, мать и младшая сестренка. Такие семьи в деревне имелись, им помогала мафия, польские воры из кассы взаимопомощи, общака, куда отстегивали все, кто был на воле и делал дела.

Маритка росла, как стебелек травы, после окончания гимназии хотела поступить в Варшавский политех, но не удалось. Осталась в деревне, чтобы на следующий год попробовать еще раз. А пока устроилась в пекарню к пану Гнедому – это фамилия такая странная была. Пан Гнедый, улыбчивый толстяк, типичный повар с картинки, обрадовался такой работнице. Он был весьма неловким, а в пекарне места мало, и так получалось, что они часто сталкивались – она, когда шла за свежей выпечкой, и он. Приходилось терпеть.

Кавалеров у Маритки хоть отбавляй, особенно настойчивым был один, по имени Казимир, но ей никто особо не нравился. Казимир был красивым, но не деловым каким-то, не хватким – она это чувствовала. Такой ей не нужен, постоянного кавалера, а потом и мужа она рассчитывала найти в Варшаве.

Бандитов она рассматривала, спрятавшись на крыше, и когда увидела, как один из них пнул ксендза Грубера, так что тот упал, поняла, что пришла беда.

Матери дома не было, и предупредить ее никак не получалось, но вот Ленка дома была. Именно Ленка, не Лена – так звали младшую сестру. Она родилась как раз до того, как взяли отца, ей было девять лет, и ждать отца ей оставалось еще три года – тогда за контрабанду столько не давали, но отец еще и таможенника тяжело ранил, пытаясь уйти. Внешне она была почти точной копией сестры – зеленоглазая ведьма.

Маритка ворвалась в дом через дверь, ведущую в кухню из сада, заполошно огляделась:

– Ленка! Ты где?

Ответа нет.

Комната… Гостиная… помнящая еще руки брата, он сам все тут делал перед тем, как пойти служить. Никого. Еще одна комната – спальня матери – никого.

Маритка в панике ринулась наверх, лестница была узкой, винтовой, она чуть не упала. Комната за комнатой – нигде.

– Ленка!!!

На улице уже кто-то шел, это было слышно. Она бросилась вниз.

– Не нашла, не нашла…

Сестра выскочила из кухни, чумазая, обезьянничая и строя рожи.

– Глупая! Что ты делаешь?!

– Не нашла… – Сестренка осеклась, понимая, что происходит что-то нехорошее.

– Пошли прятаться.

– А зачем?

Маритка, не отвечая, потащила ее из дома:

– Надо. Сейчас мы спрячемся и будем сидеть тихо-тихо…

В каждом доме здесь было где спрятать и где спрятаться. Приходили с обысками, искали спирт, оружие, разыскиваемых. Прятались и прятали кто где.

– Сейчас казаки придут. Надо затаиться.

– Да… поняла.

Здесь это было понятно каждому ребенку – раз идут казаки, значит, надо прятаться.

В этом доме прятались в двух местах – подвал был двухуровневый, но этого никто не знал, второй тайник – у сарая со скотом. Что-то вроде фальшивой стены – не каждый найдет, хоть и неудобно.