Белый отряд

V. В «Пестром кречете» собирается странная компания

Наш юный путник быстро шагал по дороге, напрягая все свои молодые силы, чтобы закончить путешествие до наступления ночи, однако нарастающая боль в ногах и усталость от непривычно долгого путешествия заставили его остановиться возле небольшого трактира на окраине Линдхерста. Ночь уже вступила в свои права. По временам бледный месяц робко выглядывал из-за быстро несущихся облаков и освещал дорогу, покрытую ночным мраком. Красноватый свет двух факелов у дверей трактира ярко освещал вход в этот невзрачный на вид дом с громадными щелями, через которые пробивался свет. Из окна торчала длинная жердь с подвязанным на ней пучком зелени – знак того, что в этом заведении подают спиртные напитки. Странный контраст составляли убогость дома и деревянные, искусно расписанные щиты с геральдическими знаками, что были прибиты под карнизом.

Увиденное говорило Аллену, что здесь он может рассчитывать на гостеприимство и дать отдых своим онемевшим членам. Из полуоткрытой двери до слуха Аллена доносились голоса: очевидно, посетители харчевни уже наслаждались приятным отдыхом среди шумной беседы за стаканом доброго старого вина, а раскаты громкого смеха, который покрывал гул голосов, доказывали, что в кабачке не пренебрегают горячительными напитками.

Аллен нерешительно встал перед дверьми трактира: с одной стороны, желание поскорее дать отдых уставшим ногам и утолить мучивший его голод склоняло его к тому, чтобы воспользоваться пристанищем, а с другой – робость, свойственная его возрасту и неизбежная при том затворническом образе жизни, на который он был обречен завещанием отца, мешала ему сразу привести в исполнение свое невинное намерение, тем более что до Минстеда, поместья его брата, оставалось всего несколько миль.

«Но вопрос в том, – рассуждал юноша, – как меня встретит брат, которого я совершенно не знаю и который пользуется дурной репутацией. Могу ли я рассчитывать на гостеприимство столь сурового человека, да еще в такой поздний час?»

Взрывы грубого хохота, донесшиеся из полуоткрытой двери «Пестрого кречета» – так назывался трактир, – не придали решительности Аллену, но он, оправдывая себя тем, что дом этот одинаково доступен для всех желающих найти в нем временный приют, толкнул дверь и уверенно вошел. Над открытым пылающим очагом, распространявшим вокруг себя клубы дыма, булькал огромный котел, еще более возбудив аппетит юноши; вокруг очага в самых разнообразных позах расположилось около двенадцати человек, которые встретили нашего юного клирика дружным гоготом. Аллен в недоумении остановился, вглядываясь сквозь дымовую завесу и не понимая, что послужило поводом для такой странной встречи со стороны совершенно незнакомых ему людей. Пока он стоял с широко раскрытыми глазами посреди комнаты, какой-то горлан громче всех потребовал у хозяйки хмельного меду, чтобы достойным образом приветствовать нового гостя и, конечно, за его счет. Другой, с пьяной рожей, не менее нахально требовал того же, упрекая хозяйку в том, что она не заботится о соблюдении старинного обычая «Пестрого кречета».

Госпожа Элиза, хозяйка веселого кабачка, едва успевала наполнять стаканы гостей пивом, медом или вином, сообразно вкусам каждого из них, и, видя недоумение молодого посетителя, стала объяснять ему, что это старинный обычай «Пестрого кречета» – пить за здоровье последнего гостя и за его счет.

– Согласны ли вы, молодой сэр, поддержать его? – обратилась к нему хозяйка.

– С большим удовольствием, добрая госпожа, – ответил Аллен, – но я могу предложить за угощение всего лишь два пенса, мой кошелек, к сожалению, совсем тощ.

– Сказано честно и прямо, мой скромный монашек! – услыхал вдруг Аллен чей-то густой бас и почувствовал на своем плече тяжелую руку.

Быстро оглянувшись, он, к немалому изумлению, узнал Джона Гордля.

– Клянусь вечным спасением моей души, аббатство Болье потеряло двух лучших людей. Теперь там остался единственный человек, похожий на живого, – аббат, хотя я его недолюбливаю, а он меня, но кровь у него горячая. А прочие – кто они?

В порыве негодования пьяный Джон продолжал:

– В течение двух месяцев моего пребывания в монастыре я слишком хорошо узнал их серую жизнь и никогда не соглашусь вернуться к ним. Ты себе и представить не можешь, как я рад, что наконец-то мне удалось вырваться от них, хотя и не совсем почетным образом.

– Но зачем же тогда вы пошли туда? – недоуменно спросил Аллен.

– Мой милый мальчик, все дело в том, что я был глуп, как баран, и не мог отличить зерно от плевел; к тому же меня отвергла особа по имени Маржери Олспи, в которую я влюбился до умопомрачения; вот, господа, почему ваш покорный слуга очутился за этими проклятыми стенами.

В это время хозяйка поставила поднос, уставленный стаканами и кубками, наполненными медом и искрившимся вином, а миловидная девушка, очевидно прислужница, внесла за ней блюдо, распространявшее по всей комнате соблазнительный запах.

Захмелевшие гости с восторгом приветствовали появление хозяйки и ее помощницы и тотчас принялись за поглощение жаркого, не забывая запивать его напитками. Аллен со своей порцией скромно уселся в отдалении, откуда мог свободно наблюдать за шумной компанией, обычной для всех кабачков Англии, но совершенно незнакомой ему.

Помещение, в котором очутился Аллен, напоминало, скорее, конюшню. Седла, уздечки, оружие и другой хлам, висящие на вбитых в стену кривых гвоздях, были освещены несколькими факелами, воткнутыми в стены.

Чад, исходивший от камина, делал обстановку еще более фантастической для Аллена, но более всего его интересовали посетители. Трое или четверо из них, судя по одежде, были лесниками; на самом почетном месте, у камина, сидел певец, о чем можно было судить по арфе, которой он, по-видимому, очень гордился, несмотря на то что на ней недоставало нескольких струн; дальше сидели несколько крестьян в скромных одеждах, с пьяными физиономиями и всклокоченными волосами, кое-кто был одет в невообразимые костюмы, даже не позволявшие судить о роде занятий, разве лишь о том, что эти джентльмены были большими поклонниками Бахуса; наконец, наш старый знакомый, Джон Гордль, игравший не последнюю роль среди кутил, дополнял столь поразившую юношу яркую картину беззастенчивой обывательской жизни. Между прочим взгляд Аллена невольно упал на толстого человека, растянувшегося в углу комнаты на полу и громко храпевшего.

Бойкая хозяйка подметила его недоумение и объяснила Аллену, что это красильщик Уот, безобразно расписавший деревянный щит, предназначенный для вывески.

– Можете себе представить, молодой сэр, – говорила хозяйка с неподдельным отчаянием, – я поверила этому мошеннику и пьянице, а он испортил мне вывеску. Быть может, вы знаете, добрый господин, что это за птица такая – кречет?

– Кречет, – ответил Аллен, – это довольно крупная птица, похожая на орла. Я отлично помню, как мне показывал ее наш ученый брат Варфоломей. Но эта мазня, – он указал на деревянную доску, стоявшую в углу комнаты, на которой было намалевано тощее чудовище с пестрым телом, – скорее, похожа на какого-нибудь дракона, умершего от пятнистого тифа.

– О боже мой, Пресвятая Владычица, что подумали бы благородные джентльмены, проезжающие по этой дороге, если бы увидели подобную вывеску! А ведь иногда здесь проезжает сам его королевское величество. Пропала бы тогда моя гостиница! О, мошенник, пьяница, а я ему еще поверила, – причитала хозяйка, – как дура, угощала его на славу. Теперь же он храпит и никак его не добудишься!

– Не стоит предаваться такому отчаянию, добрая женщина, – сказал миролюбиво Аллен, – я попытаюсь исправить дело, дайте только краски и кисти.

Он быстро принялся за работу, а госпожа Элиза, видя, что он не требует ни вина, ни эля, сразу почувствовала симпатию к молодому монаху и начала рассказывать ему о посетителях трактира.