Страница 5 из 15
– Посмотри на меня: я, как дурак, по уши влюбился в Чар, и в конце концов она за меня вышла.
По тому, как он произносил имя Чар, было ясно, что эта женщина выше любых рассуждений, за гранью всякой обыденности – чудо, тайна. Никто не смеет даже надеяться понять ее, и счастлив тот, кому позволено быть рядом. Эт чуть было не брякнула: «Однажды она выпила синьку из-за мужчины, которому оказалась не нужна», но подумала, какой с этого прок: Чар взойдет для него на новый пьедестал, вроде шекспировской героини. Артур чуть сжал талию Эт, словно желая подчеркнуть их общее товарищеское изумление, невольное преклонение перед ее сестрой. Потом она не раз вспоминала то ощущение, когда на кожу надавили бугорки его пальцев и как будто оставили вмятинки как раз над застежкой юбки. Словно кто-то рассеянно тронул клавиши пианино.
Эт занялась шитьем женской одежды. У нее была длинная узкая комната на площади, в бывшей лавочке, где она устраивала примерки, шила, кроила и утюжила, а за шторкой спала и готовила. Теперь она могла лежать в постели и разглядывать штампованные металлические квадратики на потолке, их цветочный узор – свою собственность. Артуру не нравилось, что Эт стала портнихой, потому что он считал ее для этого слишком умной. Она так старательно изучала историю, что у него сложилось преувеличенное мнение о ее способностях.
– И вообще, – сказала она ему, – чтобы платье было удачно скроено и хорошо сидело, требуется больше ума, чем для изложения школьникам истории войны 1812 года. Потому что про войну выучил один раз – и все, ничего ведь не изменится. А каждая сшитая тобой вещь – совершенно новая задача.
– И все же мне странно видеть, – ответил Артур, – как ты устроила свою жизнь.
Всем было странно, но только не самой Эт. Перемена произошла легко – от девочки, крутящей «колесо», до главной портнихи в городе. Других портних Эт вытеснила. Да что о них говорить: слабые, безропотные создания, ходили по домам и работали в темном углу за тарелку супа. За все годы у нее была только одна серьезная соперница – финка, называвшая себя «модным дизайнером». Некоторые клиентки переметнулись к ней, потому что люди никогда не бывают довольны тем, что имеют, но вскоре выяснилось, что ее платья, может, и стильные, но сидят безобразно. Эт о финке никогда не упоминала, она предоставила дамам самим разобраться, что к чему, но когда та уехала из Мок-Хилла в Торонто – где, судя по тому, что Эт наблюдала на улицах, никто не мог отличить хороший покрой от плохого, – Эт дала себе волю. Во время примерки она могла сказать заказчице:
– Вижу, вы все еще носите тот шеврон, который моя иностранная коллега сметала на живую нитку. Я давеча встретила вас на улице.
– Ах, знаю, знаю, – отвечала заказчица. – Но должна же я его сносить.
– Конечно. Да и какая вам разница – сзади-то себя не видно!
Клиентки терпели выходки Эт и даже привыкли к ним. Ужасная женщина, говорили о ней, Эт – ужасная женщина. Перед своей портнихой они представали в самом невыгодном свете, в сорочках и корсетах. Дамы, которые выглядели весьма уверенно и внушительно за стенами ее ателье, у Эт цепенели и стеснялись, демонстрируя затянутые в корсеты дрожащие хилые бедра, жалкие и отвислые груди, животы, раздутые или разодранные детьми и операциями.
Эт всегда плотно задергивала занавески на окнах и даже закалывала щель булавками.
– Чтобы мужчины не подглядывали.
Дамы нервно смеялись.
– И чтобы Джимми Сондерс не расшибся, когда споткнется, на вас заглядевшись.
Джимми Сондерс, ветеран Первой мировой, держал по соседству небольшую лавку, где продавалась упряжь и прочие кожевенные товары.
– Эт, ведь у Джимми Сондерса деревянная нога!
– Но глаза-то не деревянные. Да и все прочее тоже, насколько я знаю.
– Эт, вы ужасная женщина!
Эт следила за тем, чтобы Чар всегда была одета безупречно. Две неизменные претензии к Чар в Мок-Хилле касались ее слишком элегантных нарядов и курения. Она ведь была женой учителя, а потому ей надлежало воздерживаться и от того и от другого, но Артур, конечно, позволял ей делать все, что угодно, и даже купил мундштук, чтобы она стала похожей на даму из журнала. Она курила на танцевальном вечере в старшей школе, одетая в атласное вечернее платье с голой спиной. И танцевала с парнем, от которого забеременела одна из учениц, но Артуру было все равно. Он так и не выбился в директора. Дважды школьный совет отвергал его кандидатуру и приглашал кого-то со стороны, и директорский пост ему предоставили, да и то временно, лишь в 1942 году, потому что многих учителей забрали в армию.
Все эти годы Чар старалась сохранить фигуру. Только Эт и Артур знали, чего ей это стоило. И только Эт было известно все до мелочей. Их родители были грузные, и Чар унаследовала от них склонность к полноте. Эт же всегда оставалась худой как щепка. Чар занималась гимнастикой и каждый раз перед едой выпивала стакан теплой воды. Но иногда у нее отказывали тормоза. Эт своими глазами видела, как Чар за один присест уминала дюжину слоек со взбитыми сливками, полкило арахисовой карамели или целый лимонно-меренговый торт. Потом, бледная и испуганная, она принимала английскую соль в дозировке в три, в четыре, а то и в пять раз превышающей обычную. Два или три дня ей было совсем худо, организм обезвоживался, очищаясь от грехов, как говорила Эт. Тогда Чар вообще не могла смотреть на еду, и Эт должна была приходить и готовить Артуру ужин. Артур ничего не знал о торте, арахисовой карамели и прочем, как и об английской соли. Он думал, что жена набрала фунт-другой и теперь с непонятным фанатизмом истязает себя диетой. Это его беспокоило.
– Какая разница? Какое это имеет значение? – говорил он Эт. – Она все равно останется красавицей.
– Никакого вреда ей не будет, – успокаивала его Эт, с удовольствием уплетая ужин и радуясь, что беспокойство о жене не испортило аппетит и Артуру. Эт всегда кормила его вкусно и сытно.
На неделе перед выходными, пришедшимися на День труда, Блейки уехал в Торонто – на денек-другой, как он сказал.
– Без него как-то тихо, – заметил Артур.
– Никогда не замечала, чтобы он был большим любителем поговорить, – сказала Эт.
– Я просто хотел сказать, что к человеку привыкаешь.
– Может, неплохо бы от него и отвыкнуть, – сказала Эт.
Артур был расстроен. В школу он пока возвращаться не собирался. Ему дали отпуск до конца рождественских каникул, но никто не предполагал, что он вернется на работу к началу занятий.
– Возможно, у него свои планы на зиму, – предположил Артур.
– Возможно, у него свои планы уже на сегодняшний день. Знаете, у меня есть клиентки из гостиницы. И приятельницы тоже есть. Начиная с той экскурсии до меня все время доходят о Блейки разные слухи.
Эт не сумела бы объяснить, откуда у нее возникло желание сказать то, что она сказала. Заранее она ничего не планировала, однако слова лились легко и уверенно.
– Говорят, он сошелся с состоятельной женщиной из гостиницы.
Интерес проявил Артур, не Чар.
– Она вдова?
– Кажется, дважды вдова. Как и он сам. И оба мужа оставили ей приличные средства. Ходили слухи, что между ними что-то есть, а она так даже говорила об этом открыто. Хотя он помалкивал. Ведь он и тебе ничего не сказал, правда, Чар?
– Не сказал, – ответила Чар.
– А сегодня я слышала, что он уехал. И она следом. Уже не в первый раз Блейки выкидывает такой фортель. Мы-то с Чар помним.
Артуру стало интересно, что она имеет в виду, и Эт рассказала историю о даме-чревовещательнице, припомнив даже имена кукол, хотя, конечно, о Чар она не упомянула. Та стоически выслушала все до конца и даже добавила от себя кое-какие подробности.
– Может, они и вернутся, но, по-моему, им будет неловко. Ему, во всяком случае. Ему-то уж точно будет неловко сюда явиться.
– Почему? – спросил Артур, немного развеселившись после истории о чревовещательнице. – Кто из нас когда был против, если мужчина надумал жениться?