Страница 10 из 11
– Вот и получается, – подвела итог Лена, – мужики у нас нормальные, сами мы не дуры, а чего-то не хватает. Того, что у Эмилии было через край.
– У нее была очень высокая самооценка. А мужская галантность питается исключительно женскими капризами. Мы капризничать давно разучились.
– Это кто сказал?
– Это я сказала.
– А! Правильно. Я с сегодняшнего дня по-другому буду жить. Забудет Антон про день свадьбы – романтический ужин ему на башку вывалю. Купит на день рождения духи, якобы французские, – в унитаз их спущу. Тебе тоже хватит Андрея баловать.
– Как бы нам с такой политикой не оказаться у разбитого корыта.
– Хуже не будет, все равно лучше некуда.
Марина хлопала глазами, безуспешно пытаясь понять логику последних слов Лены.
Пыхтя, Лена выволокла на середину комнату предпоследнюю коробку. Сверху лежали две большие деревянные шкатулки, но заветной среди них не было. В шкатулках покоилась бижутерия: бусы, клипсы, колье, браслеты – пластиковые, мутные от времени, точно жирные, медные под золото, алюминиевые под серебро, с тусклыми пыльным камнями. В детстве Марина обожала играть с мамиными украшениями. До сих пор хранит их, пополняя запас собственными списанными бирюльками, – для дочери, предвкушая удовольствие, которое испытает малышка, когда придет интерес к «драгоценностям». Но из наследства Эмилии взять что-либо Марина не захотела. Даже продезинфицированные, эти вещи, как из могилы вытащенные, будут вызывать брезгливость.
– Вдруг, – ковыряясь в шкатулках, предположила Лена, – что-нибудь настоящее тут завалялось?
– Сомнительно. Женщина, которая в подобных количествах покупала изделия самоварного золота, вряд ли обладала настоящим. Если и обладала, то наверняка рассталась с ценностями в трудные времена. А потом сублимировала на подделках, ведь любовь к украшениям осталась. Папа, помню, шутил, говорил маме: «Твоя родительница обвешивается таким количеством металла, что ей надо держаться подальше от магнитов». Я запомнила фразу, потому что не могла понять в ней сразу двух вещей: кто такая «родительница» и что магнит делает с металлами.
Под шкатулками лежали альбомы с фотографиями. Впервые за три часа раскопок Марина и Лена ахнули от восхищения. Они брали в руки старинные альбомы с обложками, как у музейных фолиантов, испытывали неожиданный трепет. Ну что альбом? У них самих фотоальбомов за недолгую жизнь накопилось немало. В простых глянцевых обложках, где, запаянные в пластик, красовались цветы и пейзажи. А тут! Сафьян, шелк, серебряное тиснение, ажурные застежки по краю. Открывались альбомы с треском-хрустом, будто вздыхали. Листы – толстенный картон – проложены папиросной бумагой, которая, в свою очередь переворачиваемая, тоненько шелестит, как жалуется.
– Стул и трон, – шепотом сказала Марина.
– Чего? – так же тихо переспросила Лена.
– Местом для сидения может быть и простой стул, и табурет. А можно восседать на троне.
– При чем тут цари-короли? Эмилины альбомы? – Лена с благоговением взяла в руки очередной.
– Образное сравнение. В прошлом веке к фотографиям относились как к произведению искусства. А мы теперь – как к фиксации момента во времени и пространстве.
– Про прошлый век – точно! Вы с Антошкой чисто из дворян. Я их позову.
Лена выскочила из комнаты, влетела на веранду, где полдничали, подкреплялись блинчиками мужчины и дети:
– Баба Катя, за детьми посмотрите? Антон! Ты хотел знать историю своего рода? Иди, любуйся. Там твои предки с царями на тронах вась-вась.
– Где? – подавился блином Антон.
Но жена не удосужила его ответом, еще раз спросила бабу Катю:
– Детей на вас оставим?
Баба Катя ответила совершенно не свойственным ей утверждением. Очевидно, сказались разговоры, которые вели при ней Андрей и Антон:
– Реально! – Испугалась слова, которое часто повторялось в диалоге Антона и Андрея и выскочило против ее воли. Поправилась понятно: – Посмотрю за маленькими. Блинчики доедят, на веранде с игрушками расположу.
– Правильно, – с ходу поняли друг друга баба Катя и Лена.
– На улицу не выпускайте, там их не поймаешь. Чего расселись? – другим голосом спросила Лена мужчин, помня о новой политике. – Идите, припадайте к историческим корням.
Не поняв ни слова, Антон и Андрей потянулись за Леной.
В комнате возвышались холмики старого барахла, валялись раскрытые чемоданы и пустые коробки. Марина сидела на корточках у окна. При их появлении встала и протянула Андрею альбом:
– Только посмотри!
Он первым делом захлопнул альбом, смяв папиросную прокладку, жалобно хрустнувшую, посмотрел на обложку, присвистнул. Потом открыл на странице, которую держала пальцем жена, не отпуская альбом из своих рук.
– Видишь? – спросила Марина.
Среди изображений, под которыми стояли даты позапрошлого века, выглядевшие не как фото, а литографиями, произведениями художника, была одна – женщина в старинном платье, с тонкой талией и лицом очень похожая на Марину.
– Кто это? – спросил Андрей.
– Понятия не имею.
– Так мы из благородных, – перелистывая альбом, подсунутый женой, сказал Антон. – «Балгей» – прочитал он. – Мы из немцев или прибалтов?
– Это скорее название фотоателье, – заглянул ему через плечо Андрей. – Фамилия хозяина Балгей и адрес: угол Караванной и Большой Итальянской, дома восемнадцать – тридцать семь, Санкт-Петербург. Под другими фото тоже оттиски фотомастерских.
Какое-то время они молча листали альбомы.
Пожелтевшие снимки, особенно дореволюционные, были прекрасны. Мужские военные персонажи стояли, придерживая одной рукой саблю на боку, другой опираясь на высокую подставку, штатские сидели в резных креслах и по серьезной значимости облика тянули на министров. Женщины – как на подбор красавицы. Их портреты в овале, окруженном легкой дымкой, можно было рассматривать часами. На групповых семейных фото наряженные дети разных возрастов на коленях у родителей казались настолько спокойными, что не верилось, будто они способны носиться и шкодить, как обычные.
Потом пошли снимки белогвардейцев и красноармейцев и народа попроще – мужчин в ватниках, женщин в скромных юбках-блузках с косынками на головах. Появились фото не из ателье, а сделанные на улице, в каких-то учреждениях. Далее шли довоенные и послевоенные снимки. С трудом опознали Эмилию – худенькую брюнетку, снимавшуюся то с одним, то с другим военным.
– Кто из них ваш дедушка? – спросила Лена.
– Не знаю, – огрызнулся Антон.
Как и на Марину, фото действовали на него удручающе.
– У меня такое чувство, что я виновата перед всеми этими умершими людьми, – сказала Марина. – Они наши предки, а мы даже имен не знаем.
– Спасибо Эмилии! – злился Антон. – Сделала нас Иванами, родства не помнящими.
– Мы и не стремились помнить, – справедливо заметила Марина. – Про деда знаем только, что погиб на войне, твоему отцу было три года, а мама и вовсе родилась, когда он на фронт ушел. Вот, смотрите, Эмилия с детьми. Это, наверное, и есть наши родители.
«Которые также не стремились сохранить родовую память, – подумала Марина. – Даже своих детских фото у нее не попросили, не забрали».
– Мне только сейчас пришло в голову, – сказал Антон, – что я никогда не видел снимков отца в детстве. Его фотоархив начинался со студенчества, то есть когда он от бабули, от Эмилии уехал.
– Они хотели порвать с бабушкой и порвали, – кивнула Марина.
– Значит, заслужила, – нахмурился Антон.
Он испытывал досаду на отца, лишившего его благородных и знатных предков, отрезавшего ему семейные корни.
– Это как же надо с детьми обходиться, чтобы они родную мать вычеркнули? – Лена почувствовала настроение мужа и подсказывала ему мотив для оправдания поведения отца.
– Мы не должны осуждать наших родителей, – проглотила слезы Марина.
– Но и простить их нельзя, – поджал губы Антон. – Надо было нам дать шанс самим разобраться, хотим ли мы иметь предков или не хотим.