Нортэнгерское аббатство

– Что вы разумеете? – спросила Кэтрин. – Куда вы все собрались?

– Собрались? Это что, вы же не забыли наш уговор? Мы ведь договорились нынче утром вместе покататься? Ну и дырявая у вас голова! Мы едем на Клавертон-даун.

– Я припоминаю, что об этом заходила речь, – сказала Кэтрин, глядя на г-жу Аллен и взыскуя ее мненья, – но вообще-то я вас не ждала.

– Не ждали! Ну и шуточки у вас! Нагнали бы вы шороху, если б я не явился.

Кэтрин тем временем безмолвно вопрошала подругу втуне, ибо г-жа Аллен, вовсе не имея обыкновенья одним только выраженьем лица сообщать что бы то ни было, не подозревала, будто на подобное уменье претендуют другие; и Кэтрин, желанье коей повидать юную г-жу Тилни перенесло бы ныне краткую отсрочку ради прогулки и коя полагала, что в поездке ее с г-ном Торпом никому не помстится ничего неприличного, ибо сними едут также Изабелла и Джеймс, понуждена была заговорить прямее:

– Ну, сударыня, что вы на сие скажете? Отпустите меня на пару часов? Мне поехать?

– Поступай, как тебе приятнее, моя дорогая, – отвечала г-жа Аллен с наиневозмутимейшим равнодушьем. Кэтрин последовала сему совету и помчалась собираться. Спустя считаные минуты она появилась вновь, еле дозволив двум прочим обменяться парою кратких похвал ей – после того, как Торп исторг из г-жи Аллен восхищенье его двуколкою, – и, выслушав пожеланья доброго пути, Кэтрин и посетитель заспешили вниз по лестнице.

– Драгоценнейшее созданье, – вскричала Изабелла, к коей обязательства дружбы тотчас подвели Кэтрин, прежде чем последняя уселась в экипаж, – ты собиралась, по меньшей мере, три часа. Я боялась, не захворала ли ты. Какой восхитительный вчера получился бал. Я тысячу разных разностей хочу тебе рассказать; но поторопись и залезай, ибо я жажду ехать.

Кэтрин исполнила ее повеленье и направилась к двуколке, успев, впрочем, расслышать, как подруга воскликнула, обращаясь к Джеймсу:

– Какая она очаровательная девушка! Я ее просто обожаю.

– Не пугайтесь, госпожа Морлэнд, – сказал Торп, подсаживая ее в двуколку, – если жеребец мой поначалу, когда тронется, слегка потанцует. Он, я так себе представляю, раз-другой рванет и, может, потом передохнет минутку; но он уразумеет вскоре, кто тут хозяин. Он у меня жизнерадостный, игривый, как котенок, но совсем не злой.

Кэтрин сочла, что портрет сей особого доверия не внушает, однако отступать было поздно, а молодость не дозволяла признать, что ей страшно; посему, отдавшись на волю рока и вручив судьбу свою заявленному разуменью животного касательно того, кто тут хозяин, юная дева мирно умостилась в двуколке, а Торп сел подле. Все, таким образом, устроилось, слуге, что стоял подле коня, крайне авторитетно велено было «его отпускать», и они тронулись наитишайшим манером, без рывков, прыжков и без малейшего подобья оных. Кэтрин, в восторге от столь счастливого избавленья, с благодарным удивленьем сообщила о своей радости, и спутник ее тотчас же прояснил положенье, уверив юную деву, что сим она целиком обязана особо уместному способу, коим возница держит поводья, и исключительным проницательности и сноровке, с коими он направляет хлыст. Кэтрин, хоть и озадачилась невольно, для чего, располагая столь полной властью над жеребцом, г-н Торп счел нужным пугать ее описаньем конских выходок, искренне поздравила себя с тем, что оказалась под опекою столь блестящего возницы; и узрев, что животное трусит дальше равно тихим манером, не выказывая ни малейшей склонности к какой бы то ни было малоприятной живости и двигаясь (если учесть, что жеребец пробегает неизменные десять миль в час) отнюдь не быстро, Кэтрин, удостоверившись в своей безопасности, отдалась радостям свежего воздуха и значительного воодушевленья теплого февральского дня. За первой их краткой беседою последовали несколько минут молчанья; оное было нарушено весьма резким вопросом Торпа:

– Старик Аллен богат, как жид, да? – Кэтрин его не поняла, и Торп повторил вопрос, в поясненье прибавив: – Старик Аллен, этот человек, которого вы сопровождаете.

– А! Господин Аллен. Да, мне представляется, он очень богат.

– И совсем нет детей?

– Нет, ни одного.

– Замечательно подфартило его наследнику. Он же ваш крестный, да?

– Мой крестный! Нет.

– Но вы столько времени с ними проводите.

– Да, очень много.

– Да-с, я о том и говорю. Вроде неплохой старичок и, я так думаю, пожил в свое время вдоволь; подагры просто так не бывает. Теперь бутылку в день заглатывает, а?

– Бутылку в день! Нет. Отчего вы так думаете? Он очень умеренный человек – вы что же, решили вчера, что он пьян?

– Господи спаси! Вот всегда вы, женщины, думаете, будто мужчина пьян. Не полагаете же вы, что мужчину подкосит какая-то бутылка? Уж в этом я убежден – если б все выпивали бутылку в день, в мире не случалось бы и половины нынешних беспорядков. Отменно бы всем нам помогло.

– Мне в это не верится.

– Ой, Господи, да это бы тысячи людей спасло. В этом королевстве не выпивается и сотой доли вина, кое надлежит выпивать. Надо бы пособить нашему туманному климату.

– И тем не менее я слышала, будто в Оксфорде вина пьют предостаточно.

– В Оксфорде! В Оксфорде нынче не пьют, уверяю вас. Вообще никто не пьет. Едва ли встретишь человека, что выпивает больше четырех пинт разве что. Вот, к примеру, в последний раз, когда мы закатили вечеринку у меня в апартаментах, все думали, это неслыханно – что мы осушили где-то пять пинт на нос. Все сочли, что это необычайно. У меня-то пойло доброе, точно вам говорю. В Оксфорде редко где такое встретишь – может, тем все и объясняется. Но из сего вы уразумеете, сколько по обыкновенью там пьют.

– Да уж, я уразумела, – с жаром отвечала Кэтрин. – Я уразумела, что все вы пьете гораздо больше, чем, по-моему, стоит пить. Однако я уверена, что Джеймс столько не пьет.

Сим заявленьем вызван был громкий и неопровержимый отклик, из коего разобрать не удалось ни слова, за вычетом неоднократных восклицаний, едва ли не божбы, коя оный отклик расцвечивала, и по завершеньи его Кэтрин осталась еще крепче уверена, что в Оксфорде вина пьют много, и по-прежнему счастливо убеждена в сравнительной трезвости брата.

Засим все помыслы Торпа обратились к достоинствам экипажа, и Кэтрин предложено было восхититься живостью и свободой, кои являл жеребец, а равно легкостью, кою бег его, а равно качество рессор придавали движенью двуколки. Кэтрин старательно поддерживала его восторги. Превзойти их или же не дотянуть оказалось невозможно. Познанья Торпа и ее невежество в предмете, бойкость его излияний и ее робость исключали сие совершенно; в похвалах она не в силах была изобрести ничего нового, но охотно поддакивала всему, что он желал заявить, и в конце концов меж ними без малейших затруднений было уговорено, что выезд Торпа – безусловно совершеннейший образчик такового в Англии, экипаж его – роскошнейший, жеребец – наистремительнейший, а сам он – лучший возница.

– Вы же не всерьез сказали, господин Торп, – молвила Кэтрин, спустя время отважно сочтя, что вопрос абсолютно решен, и предложив некоторую вариацию на ту же тему, – что двуколка Джеймса сломается?

– Сломается! Боже правый! Вы хоть раз в жизни встречали подобную развалюху? Да в ней ни единой целой железяки нет. Колеса стерлись лет десять назад – а корпус? Да вы одним касаньем ее на куски развалите, ей-ей. Самая шаткая, к дьяволу, колымага, какую я только видал! Слава Богу, у нас получше. Меня и за пятьдесят тысяч фунтов не уговоришь две мили проехать в их драндулете.

– Ох, батюшки! – вскричала Кэтрин, немало перепугавшись. – В таком случае, умоляю вас, повернемте назад; если мы поедем дальше, они непременно пострадают. Прошу вас, вернемтесь, господин Торп; остановитесь, поговорите с моим братом, расскажите ему, какая опасность им грозит.

– Опасность! О Господи! Да в чем беда? Ну, сломается – кувыркнутся слегка, и все; грязи вокруг полно; плюхнутся весьма удачно. Ой, да ну их! Вполне крепкий экипаж, если разумеешь, как им управлять; такая колымага в хороших руках износится довольно, а потом еще двадцать лет прослужит. Да Боже мой! Я бы взялся за пять фунтов сгонять на нем в Йорк и обратно, не потеряв и гвоздя.